Прах и пепел - Татьяна Николаевна Зубачева

банный узелок, взял талон. Вчера как раз на неделю вперёд полный комплект выдали.

– В баню? – лениво спросил Фёдор.

– В цирк, – попробовал отшутиться Эркин, и улыбки остальных подтвердили правильность ответа.

– Тебе б тюленем родиться, – очень серьёзно сказал Фёдор. – Или там… дельфином.

– Я когда приду, ты мне про них расскажешь, ладно? – так же серьёзно ответил Эркин и вышел.

Его посещения бани через день уже стали предметом шуток. Всем двух талонов на неделю вот так хватает, а Морозу не меньше десятка надо. Кто деньги пропивает, кто проедает, а Мороз промывает. Мороз, ты не из морских индейцев случаем? Не, мужики, он рыбьего племени… Эркин отшучивался, отругивался, но пока это не переходило границы обычных подначек.

Толян с узелком ждал его у бани. Ада стояла рядом, и было ясно: Толян доставлен под конвоем и подчиняется насилию. Подойдя, Эркин кивнул, и Ада, ещё раз велев сыну слушаться и не отходить, ушла. Толян снизу вверх посмотрел на Эркина, вздохнул и последовал за ним.

В полупустом предбаннике Эркин сразу прошёл к облюбованной им ещё в первые дни угловой скамье и стал раздеваться. Толян расположился рядом. Раздеваясь и складывая вещи, Эркин как-то забыл о спутнике и не замечал ни его осторожных и всё более внимательных взглядов, ни того, что мальчишка старательно копирует его движения.

– Готов? – спросил, не глядя, Эркин. – Тогда пошли.

И пока они шли между скамьями к двери в мыльную, Эркин невольно разглядел идущего перед ним мальчика и нахмурился. Да, теперь всё ясно, конечно, эта… Ада права. Одного его в баню пускать нельзя, пока… пока как следует силу не наберёт. Но… но откуда это у мальца? Даже не слышал о таком никогда. А если… не могли же питомники вот так все, под корень, всех до единого, вдруг случайно уцелел и Ада подобрала его? Хотя нет, вряд ли…

В мыльной они тоже заняли две скамьи рядом. Эркин помог Толяну обмыть скамью кипятком – полная шайка была мальчишке ещё тяжела – и они стали мыться. Искоса, но вполне дружелюбно поглядывая друг на друга.

Рассказам Алиски о силе и ловкости, как она говорила, Эрика Толян не верил. Он вообще не верил девчонкам. Да и сам Эркин сначала ему не показался. Ну, высокий, ну и что? Ну, понятно, что сильный, так слабаков всех в Империю повыбивало, и дураку ясно. Индеец к тому же, а индейцев Толян не любил. И побаивался. И не любил именно за это. И ещё за то, что, когда они говорят по-своему, то не понимаешь ни хрена и не знаешь, на что те сговариваются. И… и да ну их всех. От них подальше – целее будешь. А мамке втемяшилось вот… Нет, Женя эта – тётка вполне ничего, и Алиска её тоже… терпеть можно… И этот индей, индеец, вроде ничего. Но и мускулы у него… обалдеть. Толян быстро исподлобья оглядел мыльную. Точно, ни у кого таких нет, все пожиже будут. С таким дружиться не зазорно, и… и, похоже, надёжный мужик. И со всякими глупостями, вроде, «мойся чище», «мой за ушами» не лезет. И тут Толян наткнулся на чужой внимательно изучающий его взгляд и невольно сжался: ничего хорошего этот взгляд не обещал.

Эркин, наблюдая за Толяном, никак не мог понять. Неужели само по себе, не от учёбы малец такой? Если б не цвет кожи, белой, очень белой, как у Андрея весной, то… то и думать да гадать было б нечего, и так всё ясно. И движения ловкие, и всё к месту. Вот не знает ничего малец, это ж видно, что само собой получается. Ведь про белых спальников он не слышал никогда, и номера у мальца нет, он его руки рассмотрел. И вот поди ж ты… Ох, и нахлебается он такой. Ведь будут к нему лезть.

Их глаза встретились, и Эркин улыбнулся. Толян расплылся в ответной улыбке, сразу напрочь забыв о том тяжёлом взгляде из дальнего угла. Соблюдая банный ритуал, они натёрли друг другу спины, и Эркин, замочив своё грязное, пошёл в душ обмыться, оставив Толяна мылить и теребить в шайке своё бельё. По старой привычке Эркин под душем мылся, стоя лицом к стене, и сам потом не мог понять, что заставило его обернуться. Но он успел вовремя. Этот мужик, горой нависавший над съёжившимся на скамье мальчишкой, ещё ничего не сделал, только сопел и плотоядно ухмылялся, разглядывая белое влажно блестящее тельце.

Эркин подошёл и встал рядом.

– А ну отвали.

Плоское, какого-то красно-бурого цвета лицо повернулось к Эркину. Похабная ухмылка.

– Сахар любишь? Я люблю. Сахарный кусочек, лакомый.

Он говорил по-английски, очень тихо, и так же тихо по-английски ответил Эркин.

– Шоколад надоел, значит?

– Хорошего шоколада теперь не достанешь, да и дорогой он. А сахарок… Он бесхозный. Кто первый лапнет… – и не договорил, отлетев от точного удара.

Большое тело звучно шлёпнулось о стену и соскользнуло на пол. Эркин знал, насколько опасно подходить к такому, будто бы без сознания, и ждал.

Мужик, сопя, заворочался и встал на четвереньки, выругался сразу на двух языках.

– Чего это тут? – спросил кто-то по-русски за спиной Эркина.

– Поскользнулся, – ответил Эркин, не оборачиваясь.

– Бывает, – согласился подошедший, и совсем тихо, так что услышал только Эркин: – К тебе лез?

– К мальцу, – так же тихо ответил Эркин.

– Понятно, – и чуть громче с заметной насмешкой: – Когда в мыле, то на ногах не устоишь, ясное дело.

Мужик наконец встал на ноги и убрался в свой угол, отошёл сразу и этот, что стоял за спиной. Эркин даже не разглядел его, спокойно вернулся к своей скамье и сел разбирать замоченное бельё. Поймал восторженный мальчишеский взгляд и улыбнулся. Толян глубоко вздохнул и улыбнулся в ответ. Они спокойно достирали, убрали за собой и пошли в предбанник. Эркин очень ловким и незаметным со стороны толчком отправил мальца вперёд и, выходя, оглянулся. Нет, вслед им никто не смотрел.

В предбаннике, пока вытирались, одевались и собирали вещи, Толян не отводил от Эркина восхищённого взгляда и всё делал, как он. Но только когда они уже шли от бани к бараку, спросил:

– Дядя Эрик, а как это ты его?!

От непривычного обращения Эркин растерялся и ответил не сразу.

– Бить надо одним ударом, – и усмехнулся. – Второго тебе сделать не дадут.

– Ага, – кивнул Толян.

Ему хотелось попросить, чтобы научили такому, это ж здоровско! Раз – и всё! Но они уже поднимались на крыльцо женского барака, а при матери такой