Весь Эдгар Берроуз в одном томе - Эдгар Райс Берроуз

бедствием, которое только могло свалиться на командира корабля. Военный трибунал и разжалование проводились сразу же, за исключением случаев, причем частых, когда человек кончал жизнь самоубийством еще до того, как это несправедливое и бессердечное предписание делало его объектом всеобщего презрения.

— Он командовал, и он вывел корабль за пределы тридцатого! — Этого было достаточно. Он мог быть совершенно не Виноват, точно так же как и в случае с «Колдуотером»: ведь нельзя же было полностью отнести за счет моей вины непригодность генераторов гравитационной защиты. Но я прекрасно знал, что если сегодня нас отнесет ветром за тридцатый — что могло случиться в любую минуту при таком ужасающем западном ветре, завывающем внизу, — вся ответственность падет на мои плечи.

В каком-то смысле предписание было хорошим, поскольку с его помощью достигалась предусматриваемая цель. Все мы остерегались 30° на востоке и 175° на западе, и хотя мы должны были следовать вдоль них почти вплотную, ничто, кроме Божьей воли, не могло заставить нас пересечь их. Всем хорошо известна морская традиция, что хороший офицер ощущает приближением любой из линий, и что до меня, то я совершенно в этом убежден, как и в том, что компас находит север, не прибегая к скучнейшим процессам рассуждений.

Старый адмирал Санчес имел обыкновение утверждать, что чувствует запах тридцатого, а команда первого корабля, на котором я плавал, считала, что штурман Кобёрн знает по имени каждую волну вдоль тридцатого от 60° северной широты до 60° южной. Конечно, поручиться за это я не берусь.

Вернемся все же к моему повествованию: мы продолжали снижаться над поверхностью океана, борясь с западным ветром и стараясь изо всех сил не приближаться к тридцатому. Я был на мостике, и по мере того как мы переходили из пространства, сияющего от солнечного света в плотный туман облаков, а затем и в жуткий мрачный шторм, мое настроение падало вместе с кораблем и надежды испарялись.

Катящиеся валы были невероятной высоты, «Колдуотер» не был рассчитан на встречу с подобным. Его стихией был голубой эфир, высоко над свирепой бурей, и глубины океана, где никакой шторм не страшен.

В то время, когда я стоял, прикидывая наши шансы при посадке в пугающий водоворот под нами и одновременно подсчитывая часы, что нужно продержаться, пока подойдет помощь, радист вскарабкался по трапу на мостик, растрепанный и задыхающийся, и отдал мне честь. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что что-то стряслось.

— Что еще? — спросил я.

— Рация, сэр! — закричал он. — Боже мой, сэр, я не смог передать радиограмму.

— А аварийная рация?

— Я сделал все, что мог, сэр. Я использовал все ресурсы. Связи нет, — он выпрямился и снова отсалютовал.

Я отпустил его, сказав несколько приятных слов. Я знал, что его вины в том, что механизм устарел и износился, как и все оборудование «Колдуотера», нет никакой. Лучше радиста не найти во всей Пан-Америке.

То, что рация вышла из строя, для меня было не столь важно как для него. Это вполне естественно, потому что так уж устроен человек, когда он падает, то ему кажется, что весь мир летит в пропасть. Я знал, что если этому шторму суждено отнести нас за тридцатый или утопить на дне океана, то никакая помощь нас не спасет. Я приказал послать радиограмму только потому, что это предусматривалось предписаниями, а не потому, что питал какие-то надежды на то, что это поможет в нашем отчаянном положении.

У меня было слишком мало времени для того, чтобы сопоставить совпадение одновременных повреждений рации и генераторов, так как «Колдуотер» уже опустился настолько низко над водой, что все мое внимание было, естественно, сосредоточено на том, чтобы посадить корабль достаточно мягко и не погубить его. Это было бы просто, если бы действовали генераторы — пустяковый маневр и судно входит под углом в сорок пять градусов под мощную волну. Мы бы вошли в воду, как горячий нож в масло, и погрузились под воду почти беззвучно — это я проделывал уже тысячу раз — но теперь я опасался погружать «Колдуотер» под воду, боясь, что ему уже никогда не подняться. Учитывая долговечность командира и команды, это условие для нас не подходило.

Большинство моих офицеров были старше меня. Джон Альварес, первый помощник, был старше меня на двадцать лет. Он был рядом со мной на мостике все время, что корабль скользил все ближе и ближе к громадным валам. Он следил за каждым моим движением, но, великолепный офицер и истинный джентльмен, воздерживался от комментариев или предположений, чтобы не смущать меня.

Увидев, что мы скоро коснемся поверхности, я приказал повернуть корабль бортом к ветру, и на мгновение мы зависли в таком положении, пока гигантская волна не настигла нас и мы не сели на ее гребень; тогда я отдал приказ резко повернуть и корабль опустился на поверхность океана. Мы вошли в подошву волны, мотаясь как туша дохлого кита, и начали борьбу с помощью руля и винтов, чтобы увести «Колдуотер» от неумолимого тридцатого.

Я думаю, что нам бы это удалось, даже при том, что чудовищные удары, нанесенные судну, повлекли за собой разрушения от носа до кормы и большую часть времени оно было наполовину под водой, но тут нас вновь постигла беда.

Мы, хоть и медленно, но двигались по курсу и казалось, что нам удастся выбраться. Альварес постоянно был рядом, поэтому я вынужден был приказать ему спустить вниз и отдохнуть, в чем он явно нуждался. Второй помощник, Порфирио Джонсон, тоже много времени проводил на мостике. Это был хороший офицер, но почему-то с первого момента встречи с ним я почувствовал к нему необъяснимую антипатию, не уменьшившуюся и позже, когда я понял, что мое быстрое продвижение по службе вызывает у него зависть. Он был на десять лет старше меня и на десять лет дольше служил во флоте, и мне кажется, что он никогда не забывал, что он уже был офицером, когда я только поступил во флот.

По мере того, как становилось все яснее, что благодаря моим приказам «Колдуотер» обходит шторм с наветренной стороны и есть надежда благополучно из него выбраться, могу поклясться,