Жизнь и реформы - Михаил Горбачев

Будущее видится мне не как воплощение какой-то одной универсальной доктрины, а как многообразие путей развития при безусловном доминировании общечеловеческих ценностей. Каждый народ вправе жить, как ему хочется. И международное сообщество не должно навязывать ему свои вкусы, за исключением тех случаев, когда тираны и диктаторы совершают геноцид в собственной стране. Но, живя своим умом, каждый народ в то же время обязан соблюдать требования международного права, которые сегодня включают не только соблюдение безопасности, предотвращение войн, но и сохранение общими усилиями Матери-Природы, признание демократических институтов, прав и свобод человека.

И если внимательно присмотреться к тому, что происходит в мире, еще раз вчитаться в документы Организации Объединенных Наций, многочисленные декларации правительств, можно понять, что мы находимся на пороге новой гуманистической цивилизации. Собственно говоря, ее идейные критерии уже определились и нашли мировое признание, а вот практическое строительство намного отстает. Здание этой цивилизации по большей части существует пока в чертежах, виден только ее каркас. Но я верю, что удастся преодолеть препятствия на пути к мироустройству, в котором на равных правах, в некоей целостности будут взаимодействовать социалистическая, демократическая, либеральная и другие гуманистические идеи.

Формула перестройки для МКД

Эти вопросы и были в центре моих бесед с руководителями компартий. Начались они буквально на другой день после моего избрания генсеком — с приехавшими на похороны Черненко (лидеры Итальянской компартии А.Натта, Японской — Т.Фува и другие). Но тогда встречи были накоротке, сводились к взаимным заверениям о желании наладить сотрудничество между партиями.

К началу 1985 года линия КПСС в комдвижении была крайне неопределенной. Основной целью в отношениях с партиями считалось «настраивать» их на нашу политическую волну. Главный критерий оценки деятельности друзей был донельзя примитивен: поддерживает нас — хорошая партия, критикует — плохая. При этом практически любая критика советской действительности воспринималась как чуть ли не антисоветизм, даже антикоммунизм.

В ходе встреч добивались не столько откровенного, честного обмена мнениями, сколько обязательного упоминания в итоговых документах терминов «марксизм-ленинизм», «пролетарский интернационализм». Хотя уже в 1976 году на Берлинской конференции компартий Европы КПСС была вынуждена подписать документ, в котором признается как более соответствующее духу времени понятие «интернациональная солидарность». Словом, это была линия на консервацию старых идей и представлений.

В определенной мере положение дел зависело от руководства Международного отдела ЦК, во главе которого десятилетия (по существу, почти весь послевоенный период) в той или иной роли находился Борис Николаевич Пономарев. Человек больших знаний, бесспорный противник сталинизма (Сталина в разговорах называл не иначе как «культ»), он тем не менее стоял на догматических позициях. И хотя состав отдела подобрал сильный, энергичный, работа его свежестью идей не отличалась.

Дело было, конечно, не только в отделе. Материалы, подготовленные в секторах, попадали «наверх», то есть к Суслову, и просеивались сквозь сито Секретариата ЦК, после чего приобретали вполне «сермяжный» вид.

На XXVII съезде КПСС в политическом докладе ЦК была сделана попытка сформулировать обновленный подход к коммунистическому движению и его проблемам. В частности, говорилось: «КПСС не драматизирует того, что между коммунистическими партиями не всегда и не во всем есть полное единодушие. Тождества взглядов по всем без исключения вопросам, видимо, вообще быть не может». Указывалось, что КПСС понимает единство движения не как нечто механическое, заранее данное, но как солидарность, безусловно, равноправное сотрудничество в борьбе за общие цели.

На съезде присутствовали представители десятков коммунистических, некоторых социал-демократических партий. Они встречались с нами и активно «контактировали» между собой. По существу, вокруг съезда шло нечто вроде неформального совещания представителей левого крыла мирового общественного движения. И господствовавшее там мнение, пожалуй, лучше всех выразил афоризмом Председатель Компартии Финляндии А.Аалто: «То, как вы сами взяли себя за шиворот и принялись вытряхивать все, что чуждо социализму, не может не удивить». Итальянские товарищи, а также делегации коммунистов Уругвая, Люксембурга и другие особенно высоко оценили постановку вопроса о целостности и многообразии современного мира, о значении общечеловеческих ценностей и интересов.

Естественно, регулярно возникал вопрос о коммунистическом движении, его состоянии и перспективах. Мои собеседники были явно обеспокоены, чувствовали, что дело идет на спад, угрожает оставить коммунистов на обочине исторического процесса. Открыто говорил об этом Председатель Коммунистической партии Бельгии Луи Ван Гейт, человек с аналитическим складом ума. «Многие партии, — говорил он, — растеряны, у нас нет ясности и по тактике, и особенно во взглядах на перспективу, возможность реализации социалистической идеи. Одна из причин — скептицизм в отношении «реального социализма» (так принято было называть соцстраны). Даже если вы успешно выполните только свои ближайшие планы, покажете, что развитие страны ускоряется, — это может стать началом перелома в развитии коммунистического движения».

Однако далеко не все партии, их руководители готовы были приветствовать перемены. Многие восприняли наши робкие по тому времени новации настороженно, с опаской: не запахло ли тут ревизионизмом? Заботило и крайнее нежелание идти на какое-то коллективное обсуждение общих проблем. Я обратил на это внимание еще в 1985 году, встречаясь с Генеральным секретарем Португальской компартии Ал-варо Куньялом. Он сетовал по поводу того, что не удается собрать западноевропейские компартии. Каждая партия тогда старательно доказывала свою независимость. За этим стояло стремление не только избавиться от навязчивой опеки КПСС, но и опровергнуть тезис о коммунистах как «агентах Москвы». Становилось ясно, что совещания компартий старого типа, принимавшие обязательные для всех документы, отжили свой век. Да и рост многообразия условий деятельности партий, требовавший дифференциации позиций, делал бесперспективной выработку того, что называлось «общей линией».

Вместе с тем совместные неформальные обсуждения, обмен мнениями, свободная дискуссия оставались необходимыми. Эту мысль я высказал лидеру Французской компартии Ж.Марше. Он согласился. Потом поговорили с итальянскими товарищами, и они поддержали предложенный подход, хотя не без колебаний.

После XXVII съезда партии секретарем по международным вопросам стал Анатолий Федорович Добрынин. Опытный политик, дипломат, он до той поры не имел прямого соприкосновения с проблемами коммунистического движения. Это его смущало — видно было по беседам после избрания. Но расчет мой был на то, что свежий, непредубежденный взгляд поможет ему реализовать новые подходы. Была и другая сторона дела. До 1985 года, в силу завоеванного МИДом особого положения, за ним фактически сохранялась монополия на инициативы в нашей внешней политике. Выдвижение Добрынина позволяло подключить к этому потенциал Международного отдела ЦК.

На совещании в ЦК КПСС сразу после съезда (10 марта 1986 года) я высказался за серьезное обновление арсенала идей, с которыми мы обращаемся к другим государствам и общественным движениям. В отношениях с коммунистическими и рабочими партиями — окончательно отойти от «коминтерновского духа», обеспечить объективность информации, иначе будем становиться жертвами неточных, а то и ложных сведений. Все эти наставления не прошли даром. Международные отделы ЦК явно оживились; особенно воспрянули духом думающие, творческие люди, каких там было побольше, чем в остальном аппарате.

К работе с приезжавшими к нам делегациями я подключил членов руководства, да и сам встречался с лидерами многих партий. Наши контакты показали, что их позиции становятся все более дифференцированными. Одни энергично поддерживали наш реформаторский курс, видели в нем шанс на обновление «реального социализма» и МКД, искали свой вариант перестройки. Другие впадали в сомнения, все больше усматривали в наших начинаниях «ересь» и «отступничество» — словом, выступали в роли зарубежных «нинандреевых». Началось размежевание и внутри некоторых партий — возникали «проперестроечные» и «антиперестроечные» течения.

Внешне, во всяком случае, до 1988–1989 годов это не было заметно, перестройка получала широкую словесную поддержку практически повсюду. В последующем колебания стали просматриваться в печати партий, выступлениях их руководителей. Самокритика КПСС, признание тоталитарного характера существовавшего в СССР режима, гласность, переросшая в свободу критики партийного и государственного руководства, — все это превращалось в настоящее «пугало» для некоторых коммунистических аксакалов, привыкших к спокойной жизни обеспеченных «революционеров».