Черный Баламут. Трилогия - Генри Лайон Олди

сражением он бахвалится, но когда доходит до дела, его видят отвратившимся от участия в нем. Сострадательный не ко времени и нерадивый в большинстве случаев, Карна из-за этого является, по-моему суждению, только половинкой колесничного бойца!

Услышав эти слова, сын возницы с широко раскрытыми от гнева глазами сказал Грозному, уязвляя его словами точно стрекалом:

— О Дед наш, хотя и невинен я, все же ты из неприязни ко мне терзаешь меня упреками на каждом шагу. И я понимаю ваш замысел с сим белобородым Брахманом-из-Ларца! Один я уничтожил бы силы Пандавов вкупе с вождями, но мужи Совета не желают гибели родичей!.. Да будет так! Грозный назначен в предводители войск, а заслуги всегда приписываются военачальникам, но никоим образом не рядовым воинам. Поэтому я вовсе не стану сражаться, пока здравствует сын Ганги! Но когда Грозный будет повержен, вражеские махаратхи узнают мощь сутиного сына…

Тысячи лет подряд сказители будут повторять друг за другом эти слова, не изменив даже запятую, на память цитируя «Великую Бхарату», и слушатели станут внимать, повторяя про себя:

— Это именно так, как ты сказал, о могучий. И сказанное никак не может быть ложно… не может… ложно…

Слушатели побоятся спросить у многомудрого пандита: почему же книги сказания сказаний, книги повести о победе добродетельных Пандавов над злокозненными врагами называются по именам Кауравских воевод — «Книга о Грозном», «Книга о Дроне», «Книга о Карне»?!

Слушателям будет очень хотеться хоть на миг увидеть все своими глазами.

И встать на Курукшетре плечом к плечу с теми или другими, даже если это будет последнее, что случится в их жизни.

КНИГА ПЕРВАЯ

ИНДРА-ГРОМОВЕРЖЕЦ ПО ПРОЗВИЩУ ВЛАДЫКА ТРИДЦАТИ ТРЕХ

Бали сказал:

— Раньше, о Индра, пред моим гневом все трепетало, Нынче же я постиг вечный закон сего мира.

Раз уж меня одолело Время, чтимого владыку гигантов, То кого иного, гремящего и пламенного, оно не одолеет?!

Тебя также, царь богов, Многосильный Индра, Когда придет час, угомонит могучее Время, Вселенную оно поглощает, поэтому будь стойким!

Ни мне, ни тебе, ни бывшим до нас его отвратить не под силу…

Махабхарата, Книга о Спасении, шлоки 26, 40, 56—57

Зимний Месяц Магха, 29-й день

ДОСПЕХ С ЧУЖОГО ПЛЕЧА

Проникшийся величием сказанного здесь никогда не вкушает скоромного, к супруге приходит только в положенное для зачатия время, соблюдает пост и ест лишь по вечерам! Но и при нарушении законов людских и человеческих лишь одна строка из сего святого писания дарует небо и освобождает ото всех грехов! Вспоминайте же нашу мудрость всегда: во время приема пищи, в час сношения с супругой и в суетный миг ловли барыша — да будет вам благо!..

Глава III

ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЬ ГОСПОДА

1

… И сотряслось Безначалье. Небо плакало камнями, созданными из грешных помыслов, покрытые слизью волосы прядями свисали вниз, щекоча язвы Прародины, однокрылый, одноглазый и одноногий перепел, воцарясь в зените вместо солнца, изрыгал дурно пахнущую кровь. Метеоры рвали горизонт в клочья, и кровавые ошметки громоздились погребальным курганом, чтобы вновь и вновь лопаться распоротым чревом, выплевывая наружу требуху Мироздания. Волны Предвечного океана сшибались рогатыми быками, слонами в течке, чьи виски давным-давно лопнули от переполнявшей их мады, брачный танец их походил на блуждание слепых гор, и пламенные стрекала перунов лишь ярили исполинов, заставляя убыстрять пляску «мертвецкого кола».

Костяная ваджра каменела в кулаке, стряхивая брызги молний с каждого зубца, космы накидки плевались зеленоватыми искрами, сошедшими с ума светляками, пеной конца света, — мерцание это заставляло дальний берег биться в истерике, исходя лавинами озноба. Снег шел, чтобы сразу растаять и стечь белесым гноем, ливень закипал на лету: все три мира смешивались в одно безнадежно исковерканное целое, быль становилась небылью, правда — ложью, и даже ярость Крушителя Твердынь не могла быть полностью уверена в том, что она

— именно ярость, именно Крушителя и именно Твердынь.

Эра Мрака заканчивалась, не успев начаться.

Тысячи голов Опоры Вселенной исходили надрывным шипением, костяные гребни их обугливались от ласки молний, и могучие извивы чешуйчатой плоти…

* * *

Так вот, всего этого не было.

Молний, ярости, светопреставления — не было.

Совсем.

Понурясь, я тихо брел себе без смысла и цели по свинцу Прародины, над которым всего три дня назад бился с огненной пастью: шаг, другой, третий, тридцать третий…

Владыка Тридцати Трех шагов.

И все мне казалось: рядом идет высокий воин, упрямый сутин сын, понимавший свободу иначе, чем понимаем ее мы, суры-небожители. Нас ведь амритой не пои — дай сыграть в блестящие камушки, каждый из которых беззвучно кричит:

— Не трогай меня!.. Пусти, сволочь!

Теперь я уже не мог сказать: «Мы смотрим — они живут. Божественные бирюльки — и смертная правда. Молния из земли в небо. Клянусь Судным Днем! — мы похожи не более…» Теперь это было бы ложью. Теперь это «они» упрямо превращалось в «мы», и разорвать нашу связь было гораздо сложнее и болезненнее, чем содрать приросший к коже доспех. Прав был Брихас, когда отсоветовал мне брать панцирь среди прочих даров вспахтанного океана… трижды прав. Панцирь и серьги. Коварные игрушки времен, о которых разве что Брахма в состоянии сказать: «Да, помню…» — и то соврет.

Отданные смертному, они ставят его вровень с небом.

Отданные суру, Локапале, одному из Свастики…

Гроза бушевала не в Безначалье: она бушевала во мне, разрывая сети, опутавшие Миродержца, позволяя идти куда угодно, выдувая из темных закоулков сознания хлам, копившийся там веками, срывая пыльную кисею паутины… Сквозняки гуляли из угла в угол, затхлый воздух становился пронзительно свежим, пахло грозой, пахло истиной, способной вспороть рассудок, словно рыбье чрево, вывалив скользкие потроха на всеобщее обозрение, и чужак шел рядом, молчаливо соглашаясь:

— Да, наверное, ты знал это и раньше…

Увы, Секач, ты мог быть свободным, не прибегая к отцовскому дару. Я так не могу. Мне тоже нужны были серьги, как Черному Баламуту, мне тоже нужно было со звоном рвануть внутренние цепи, чтобы наконец понять давнюю фразу Бали— Праведника, князя дайтьев и асуров:

Многие тысячи Индр до тебя были, Могучий, Многие тысячи Исполненных мощи после тебя пребудут.

И не твое это дело, Владыка, и не я тому виновник, Что Индре нынешнему его счастье незыблемым мнится…

Теперь я понимал.

Многие тысячи —