Имаджика - Клайв Баркер

– Со мной все в порядке, Джуди... – прошептал он. – Иди в дом...

Она подождала, пока он окажется на ногах и двинется к двери, и стала спускаться с крыльца.

– Иди в дом! – повторил он.

Она обняла его за плечи, притянула к себе и прошептала:

– Клем, не надо меня разубеждать. Иди в дом и запри дверь. Я остаюсь здесь.

Он хотел было снова возразить ей, но она перебила его на полуслове.

– Я же сказала: не надо никаких споров. Я хочу увидеть его, Клем. Я хочу... хочу быть с ним вместе. А теперь, прошу тебя, если ты меня любишь, иди в дом и закрой дверь.

В каждом движении его сквозила неохота, но он слишком многое знал о любви – в особенности, о той, что шла наперекор общепринятым нормам, – чтобы продолжать этот спор.

– Ты только помни о том, сколько всего у него на совести, – сказал он ей напоследок.

– Я никогда об этом не забывала, Клем, – сказала она и скользнула в темноту.

Никаких колебаний она не испытывала. Пронизывающая боль, которую вызывали у нее потоки энергии, слабела с каждым шагом, а мысль о предстоящем объятии несла ее вперед, как на крыльях. И он, и она стремились к этой встрече. Хотя первопричины этой страсти уже исчезли – одна превратилась в прах, другая в божество, – она и ожидающий ее во мраке мужчина были их воплощениями, и ничто не могло остановить их тяги друг к другу.

Лишь однажды она оглянулась на дом и увидела, что Клем по-прежнему медлит на пороге. Не став убеждать его войти внутрь, она вновь повернулась лицом к темноте и спросила:

– Где ты?

– Здесь, – ответил ее возлюбленный и шагнул к ней из-под прикрытия своего воинства.

Лицо его закрывала тончайшая светящаяся пелена, сотканная овиатскими пауками. То и дело на ней сгущались маленькие жемчужины, которые постепенно росли и наконец отрывались от нитей, стекая по его рукам и лицу и падая на землю. Свет преображал его, но она слишком истосковалась по этому лицу, чтобы обмануться. Ее настойчивый взгляд проник сквозь пелену и добрался до его подлинного облика, изможденного и усталого. Блестящий денди, которого она повстречала в пластмассовом саду Клейна, исчез. Веки его отяжелели, уголки рта опустились книзу, волосы были растрепаны. Конечно, он мог всегда так выглядеть и просто скрывал это с помощью какого-нибудь пустякового заклинания, но это казалось ей маловероятным. Он изменился внешне, потому что что-то изменилось внутри него.

Хотя ничто не мешало ему подойти к ней, он робко отступил чуть-чуть назад, словно кающийся грешник, не решающийся без приглашения приблизиться к алтарю. Такой деликатности она прежде за ним не замечала, и ей понравилась эта новая черта.

– Я не причинил ангелам никакого вреда, – сказал он тихо.

– Ты не должен был даже прикасаться к ним.

– Все должно было произойти не так, – повторил он снова. – Гек-а-геки случайно уронили с крыши кусок мяса...

– Я видела.

– Я собирался подождать до тех пор, пока силы не ослабеют, а потом явиться за тобой со всей торжественностью. – Он выдержал паузу. – Ты пошла бы со мной?

– Да.

– Я не был в этом уверен. Боялся, что ты оттолкнешь меня, и тогда во мне проснется жестокость. Ты теперь моя надежда на спасение. Я больше без тебя не могу.

– Но ты же прожил без меня все эти годы в Изорддеррексе.

– Ты была со мной рядом, только под другим именем, – сказал он.

– Но это не мешало тебе быть жестоким.

– А ты представь, насколько более жестоким я мог быть, – сказал он, словно сам удивившись этой возможности, – если бы вид твоего лица не смягчал мой гнев.

– Так это все, что тебе от меня нужно? Вид моего лица?

– Ты знаешь, что это не так, – сказал он, понижая голос до шепота.

– Так скажи мне об этом.

Он посмотрел через плечо на свое воинство. Если его губы и произнесли какие-то слова, то она их не услышала. Под его взглядом твари попятились в темноту. Когда они исчезли, он поднес руки к ее лицу, мизинцами нежно коснувшись ее шеи, а большими пальцами – уголков рта. Несмотря на жар, который до сих пор поднимался от раскалившегося за день асфальта, руки его были холодными.

– У нас осталось не так много времени, так что я буду краток, – сказал он. – У нас нет будущего. Возможно, оно было вчера, но этой ночью...

– Я думала, ты собираешься построить Новый Изорддеррекс?

– Собирался. У меня даже готов для него идеальный проект, вот здесь. – Он соединил большие пальцы и легонько ударил ее по губам. – На месте этих жалких улиц должен был вознестись город, созданный по твоему образу и подобию.

– Так почему же ты передумал?

– У нас нет времени, любовь моя. Там, наверху, трудится мой брат, и когда работа будет окончена... – Он вздохнул, и голос его упал еще ниже. – ...когда работа будет окончена...

– И что же произойдет? – Она почувствовала, что он хотел с ней чем-то поделиться, но в последний момент запретил себе это.

– Я слышал, ты побывала в Изорддеррексе, – сказал он.

Ей хотелось заставить его договорить, но она знала, что настойчивость ни к чему хорошему не приведет, и решила ответить на его вопрос, надеясь, что рано или поздно он вновь вернется к тому, что его мучает. Она сказала, что действительно была в Изорддеррексе, и что дворец значительно изменил свой облик. Это известие пробудило в нем немалый интерес.

– И кто же теперь им владеет? Не Розенгартен ли случайно? Нет, конечно нет. Наверняка это Голодари со своим чертовым Афанасием...

– Не угадал.

– Кто же тогда?

– Богини.

Сияющая паутина затрепетала от потрясения.

– Они всегда были там, – сказала она. – По крайней мере, одна из Них, по имени Ума Умагаммаги. Ты что-нибудь о Ней слышал?

– Легенды, сказки...

– Она была внутри Оси.

– Это невозможно, – сказал он. – Ось принадлежит Незримому. Вся Имаджика принадлежит Ему.

Никогда до этого момента ей не приходилось слышать в его голосе раболепные нотки.

– А мы тоже Ему принадлежим? – спросила она.

– Мы можем попробовать избежать этого, – сказал он. – Но это не так-то легко, любовь моя. Он Отец, и Он хочет, чтобы Ему повиновались, до самого конца... – И вновь он запнулся, и лицо его болезненно исказилось. – Обними меня, – попросил он.

Она обвила его руками. Пальцы его скользнули по ее волосам, и он крепко обнял ее за шею.

– Раньше я думал, что я – полубог, рожденный, чтобы возводить города, – прошептал он. – И что если я создам прекрасный город, он будет стоять вечно, и таким же вечным будет мое правление. Но ведь рано или поздно все проходит, верно?

В его словах звучало отчаяние, которое показалось ей оборотной стороной пророческого пыла Миляги. За то время, что она знала их, они словно бы обменялись жизнями: беззаботный любовник Миляга превратился в исполнителя воли небес, в то время как Сартори, создавший за свою жизнь не один ад, теперь держался за свою любовь, как за последнее спасение.