Младшая сестра - Лев Маркович Вайсенберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хабибулла поглядел на дверь — плотно ли закрыта? — и начал:
— Не хочется мне обращаться с просьбами непосредственно к Баджи-ханум. Сам знаешь, были у нас в прошлом расхождения во взглядах, возможно, осадок остался у нее в душе по сей день. А тебя она любит, уважает… К слову сказать, с тещей тебе повезло — это, видно, у нас с тобой фамильное: я ведь с Ана-ханум тоже в дружбе!.. — в знак мужского контакта Хабибулла похлопал сына по спине. — Так вот, сынок, поговори с Баджи-ханум, чтобы она сочувственно отнеслась к одной молодой талантливой актрисе в их театре. Ты, кстати, знаешь ее — Мариам, дочь Мовсума Садыховича.
— Славная девушка! Но в чем это сочувствие должно выразиться?
— Желательно, чтоб Мариам получила роль Гюлюш в новой постановке «Севили», а для этого Баджи-ханум должна поддержать ее кандидатуру — она ведь очень влиятельна в театре.
— А каково мнение самой Баджи-ханум на этот счет?
— В том-то и дело, что не слишком…
— Почему?
— Трудно сказать… Полагаю, что теща твоя хочет досадить Мовсуму Садыховичу, как другу Телли-ханум, с которой она издавна соперничает на сцене.
Абас покачал головой:
— Непохоже это на Баджи-ханум. Скорей всего она считает, что для этой роли подходит другая актриса.
— Я знаю эту другую… — поморщился Хабибулла. — Бездарная! А уж я-то разбираюсь в таких вопросах не хуже твоей тещи — не зря был директором театра, не зря работал и в театральном отделе Наркомпроса. Поверь мне: Мариам талантлива!
— Не мне судить об этом. Я, признаться, ни ту, ни другую не видел на сцене.
— Да тебя и не просят об этом судить! — теряя терпение, воскликнул Хабибулла. — Я прошу тебя воздействовать на твою дорогую тещу, чтоб она поддержала кандидатуру Мариам.
Абас помолчал, потом твердо ответил:
— Извини, отец, но я не могу исполнить твою просьбу.
Хабибулла презрительно скривил рот:
— Спасибо, сынок, за уважение к отцу!
— Ты должен понять: я не могу быть посредником в таком деле.
— Ах, я забыл, что ты здесь ходишь в так называемых принципиальных!
— Почему же «так называемых»? Я действительно стараюсь не делать того, что считаю недостойным честного человека.
— Считаешь?.. — вскричал Хабибулла и осекся, испуганно оглянувшись на дверь. — Твои принципы, вижу, легко уживаются с черной неблагодарностью к людям, которым ты обязан своим счастьем, — продолжал он шипящим шепотом. — Надеюсь, понимаешь, о ком идет речь? Кто, как не Телли и Мовсум Садыхович, предоставлял кров двум несчастным влюбленным? Кто, как не они, оказывал вам всяческое внимание, и вы пользовались их добротой, заступничеством, их хлебом, их вином… Быстро же ты с твоими принципами успел все забыть!
Хабибулла вдохновился, вошел в роль благородного обличителя, говорил с искренним возмущением и гневом. Казалось, в его словах есть какая-то правота.
И Абас не сразу нашелся, что ответить.
Да, Телли-ханум и Мовсум Садыхович в те дни были отзывчивы, гостеприимны. Вспомнить, с каким тактом хозяева находили повод уйти из дому, чтоб оставить его наедине с Нинель. Как не помнить те счастливые часы!
— Что ж ты молчишь? — подзадоривал Хабибулла. — Не знаешь, что ответить?
Но Абас уже знал.
— Платить за добро нужно только честными поступками! — сказал он.
— А что бесчестного в том, чтоб помочь дочке человека, который в свое время помогал тебе? — спросил Хабибулла устало: он уже понял, что Абаса не уговорить.
— То, что моя помощь этой девушке обернулась бы несправедливостью к другому человеку, нанесла бы ущерб и театру. Я, конечно, благодарен Телли-ханум и Мовсуму Садыховичу за хорошее их отношение к нам и готов отплатить им тем же, но только не поступками против моей совести.
Последние слова ужалили Хабибуллу: собственный сын, мальчишка, позволяет себе читать отцу подобные проповеди!
— Это кто же толкает тебя на неблаговидные поступки? — спросил он, грозно наступая на Абаса. — Я, что ли? Я, Хабибулла-бек Ганджинский?
Бледное лицо Хабибуллы покрылось красными пятнами, ноздри раздулись, руки, сжатые в кулачки, дрожали. Впервые Абас видел отца в такой ярости.
— Я уверен, отец, тебе просто не пришло в голову, что твое ходатайство за Мариам в конечном счете ведет именно к тому, — сказал он негромко, пытаясь успокоить Хабибуллу.
— В конечном счете!.. — взвизгнул Хабибулла. — Научился всяким словечкам у своих советских дружков.
Абас стиснул зубы: разговор становился невыносимым. Сделав над собой усилие, он глухо произнес:
— Нам нет смысла продолжать… Мы не поймем друг друга…
Казалось, Хабибулла только и ждал этого.
— Тещин лакей! Предатель! — уже не сдерживаясь, истерически закричал он и выбежал из комнаты, с силой хлопнув дверью. Так покидал он этот дом уже не впервые — когда не хватало сил настоять на своем.
Абас подошел к окну, увидел, как Хабибулла нервной походкой, почти бегом пересекает улицу… «Тещин лакей… Предатель…» И хотя эти выкрики еще звучали в ушах Абаса, они вызывали в нем не обиду, а лишь горькое чувство к старику, дошедшему до такого состояния…
Он вдруг почувствовал, что кто-то стоит у него за спиной.
— Вы так долго и горячо спорили… — мягко произнесла Нинель.
Неужели она слышала, о чем шел спор, слышала, какими словами обзывал его отец? Одно было ясно: крик и разъяренный вид старика, пулей вылетевшего из квартиры, заставили Нинель поспешить к мужу с лаской и сочувствием. Абасу было стыдно за отца, и он тихо ответил, глядя в сторону:
— Да так… Пустяки.
Нинель не стала расспрашивать. Тогда он, овладев собой, сам рассказал о ссоре.
— Маму все равно было б не уговорить… — выслушав, спокойно сказала Нинель и тут же, что-то напевая, принялась накрывать на стол.
Абас понял: она хочет подчеркнуть, что не придает значения случившемуся, и почувствовал облегчение. Настроение у него совсем исправилось. Хорошо иметь чуткую жену, хорошо, что она заодно с тобой. Мешая Нинель накрывать на стол, Абас обнял ее, стал целовать — как некогда в доме Телли, когда он оставался с любимой наедине…
Телли и Мовсум Садыхович по-иному реагировали на неудачу, постигшую Хабибуллу.
Телли иронически улыбалась: ведь она с самого начала не очень-то верила в успех. А Мовсум Садыхович сильно разозлился. Вспомнив хвастливые рассказы Хабибуллы о встречах с Нури-пашой, он вознегодовал:
— Что и говорить — дипломат! Нури-пашу, видите ли, этот умник мог подбить на что угодно, а вот с обыкновенной взбалмошной женщиной, со свояченицей, никак не смог договориться! Этот старый осел только на то и способен, чтоб кичиться своим бекством, своим родом, восходящим к древнейшим властительным семьям Азербайджана! Кого это интересует в наше время? Жалкий отброс!
Надушенной ручкой Телли зажала ему рот: