Стальной век: Социальная история советского общества - Вадим Дамье

Однако голод пробудил и тягу к земле, породив, по словам одного из служащих Наркомата земледелия, «настоящую борьбу за землю». Урожай 1922 г. оказался самым высоким с 1917 г., и власти пошли на снижение продовольственного налога до 10% от урожая и запретили конфискацию домашнего скота у крестьян за его неуплату[180]. Весной были окончательно либерализированы цены на хлеб (в последующем государство вмешива­лось в ценовую политику лишь в случаях резких колебаний рыночных цен). С 1924 г. сельскохозяйственный налог с крестьян был переведен из натуральной формы в денежную. В том же году, в связи с финансовой ре­формой, он был повышен на 25%, составив 470 млн. рублей (часть суммы из-за недорода собрать не удалось). Налог собирался подчас весьма жес­токими средствами. Только с весны по осень 1922 г. за неуплату были от­даны под суд свыше 14 тыс. человек, под ревтрибунал - свыше 800 человек, административному аресту подверглись почти 69 тыс. человек, оштрафо­ваны - свыше 47 тыс. человек[181]. Кроме того, десятки тысяч подвергались административному аресту, конфискации имущества ит.д. Даже в 1925 г., когда власти ненадолго смягчили политику в отношении деревни, по при­знанию Сталина, бывали случаи, когда у «маломощных налогоплателыци- ков»-крестьян за просрочку уплаты разрушали амбары, сносили крыши с домов и др.[182]

В документах, принятых в 1922 г. (майском «Основном законе о тру­довом землепользовании» и декабрьском «Земельном кодексе») отразилась вся противоречивость большевистской политики по отношению к кре­стьянству.

С одной стороны, власть вынуждена была признать крестьянскую общину («мир») и ее право на по крайней мере ограниченное самоуправле­ние. Она получила юридический статус «земельного общества» как терри­ториальной совокупности дворов, имевших общее пользование полевыми землями, и регулировала их взаимоотношения в области землепользова­ния. В 1927 г. более 91% земель, принадлежавших крестьянам, являлись общинными[183]. Сход контролировал внутреннюю экономическую жизнь села. Община имела свой штат выборных должностных лиц. Конечно, это не были «вольные Советы», хотя бы отдаленно напоминавшие те, за кото­рые боролись восставшие крестьяне. Власти стремились подчинить об­щину сельским Советам, зависевшим от волостных исполкомов. Но на практике нередко случалось и так, что общины устанавливали фактически свой контроль над деятельностью сельсовета, поскольку зачастую послед­ний существовал на деньги, собираемые сельским сходом (в 1926 г. лишь 3% сельских Советов на территории РСФСР имели самостоятельный бюджет общим размером в 15,6 млн. рублей, тогда как земельные общест­ва обладали 70-100 млн. рублей)[184]. Такое положение беспокоило власти, и на XV съезде большевистской партии в 1927 г. было предложено законо­дательно превратить Советы в действительный орган управления на селе. В том же году ВЦИК и СНК постановили запретить сельскому сходу зани­маться вопросами землеустройства и землепользования и передали средст­ва, собранные сельским населением на культурно-хозяйственные нужды, в распоряжение местных Советов. Наконец, в декабре 1928 г. ЦИК СССР принял «Общие начала землепользования и землеустройства», возложив на Советы руководство работой земельных обществ (общин).

С другой стороны, стремясь увеличить сельскохозяйственное произ­водство и использовать его в целях индустриальной модернизации, боль­шевистское правительство в период НЭПа сделало ставку на развитие «крепких» хозяйств в деревне (в том числе, и капиталистического типа). Так, уже в 1922 г. власти не только признали в принципе право выхода из общины в хутор, но и ограничили переделы земли внутри общины (их раз­решали теперь лишь после троекратного севооборота или же через 9 лет). Постепенно был фактически отменен ряд ключевых положений Декрета о земле 1917 г., составленного по крестьянским наказам. Речь шла, в пер­вую очередь, о таких важнейших моментах, как запрещение аренды земли (с тем, чтобы в распоряжении каждого крестьянского хозяйства имелось не больше земли, чем оно в состоянии обработать собственными силами) и найма рабочей силы. Законы 1922 г. разрешали временную «трудовую арен­ду» земли (т.е. в пределах, которые можно было обработать силами своего хозяйства) и наем «вспомогательной» рабочей силы в деревне. В апреле 1925 г. был сделан следующий шаг: пленум ЦК большевистской партии одобрил возможность сдачи земли в долгосрочную аренду (до 12 лет), выделения крестьян из общины для организации хуторских и отрубных хозяйств, свободного использования наемного труда в деревенских хозяй­ствах и образования кредитных товариществ. «...Для усиления интенси­фикации и повышения доходности необходимо решительно бороться с попытками частых переделов» земли, - говорилось в решении[185]. Общая сумма единого сельскохозяйственного налога была снижена до 280 млн. рублей. Ведущий идеолог партии Н.И.Бухарин заявил, что «у нас почти нет нэпа в самой деревне»[186] и призывал крестьян «обогащаться», не боясь ограничений со стороны государства.

Социальный смысл политики «расширенного» НЭПа хорошо понял меньшевик Н.Валентинов, работавший в 1920-х гг. в российском хозяйст­венном аппарате. Конечно, большевистская власть не пошла на введение частной собственности на землю, но все же «некая схожесть с мероприя­тиями Столыпина очевидна, - замечал он. - У Столыпина - борьба с зе­мельными переделами и организация землеустроительных работ для на­саждения прочных крестьянских хозяйств, отрубов и хуторов. По этому же пути пошла и аграрная программа 1925 г.»[187].

Характерно, что сами крестьяне оценивали реформы НЭПа по-раз­ному. Они с удовлетворением восприняли облегчение своего положения. Но многие крестьяне были недовольны очередным наступлением на об­щинные принципы. Автор одного из крестьянских писем упрекал соста­вителей Земельного кодекса в том, что те «отрицают уравнительность» и стремятся успокоить противников перераспределения земли («конечно, бо­гатеев и небедняков»). Они хотят «отказаться от социализации, исковеркать революцию», - возмущался крестьянин Я.Шепелев. «...На то и революция, чтобы сделать уравнение, а не лить кровь напрасно, чтобы пробраться в Кремль, а потом вышвырнуть за борт неимущих»[188].

Кооперация по-прежнему оставалась огосударствленной, причем кре­дитно-сбытовые кооперативы явно опережали производственные. Как ут­верждает российский исследователь В.Л.Телицин, имеются свидетельства о том, что крестьяне иногда пытались игнорировать учреждаемые «свер­ху» кооперативы и «создать действительно добровольные кооперативы, получившие в официальных документах название «диких». Однако по­добные попытки быстро и жестоко пресекались»[189].

В целом, в первые годы НЭПа действительно удалось восстановить и значительно увеличить сельскохозяйственное производство. Благосостоя­ние сельских жителей в первой половине 1920-х гг. выросло не только по сравнению с периодом гражданской войны, но и с довоенным време­нем. В деревне теперь преобладало «среднее» крестьянство, к которому в 1924 г. относилось свыше 61% хозяйств, причем, как отмечают исследо­ватели, «осереднячивание» в значительной степени означало выравнива­ние крестьянской массы «по низшему уровню обеспеченности средствами производства и прожиточного уровня». Обычно в таких хозяйствах, кото­рые и производили большую часть сельскохозяйственной продукции, бы­ло до 5 «едоков», включая 3 трудоспособных, 1-2 головы рабочего скота и 1 корова (данные для Центрально-земледельческого района). Часто им не хватало земли, и они арендовали ее для обработки. Количество «бедных» крестьян, которых было большинство в дореволюционной деревне, к на­чалу 1924 г. сократилось до 36%. В их хозяйствах часто не было лошадей, а нередко - и коров. Бедняки зачастую арендовали скот и инвентарь, сда­вали землю в аренду[190].

Но наряду с тенденцией к «осереднячиванию» существовала и другая - направленная к росту социального расслоения. Расцветали богатые хозяй­ства, широко прибегавшие к найму рабочей силы и накоплению земли в форме ее аренды. По производительности они значительно опережали хо­зяйства общинников - «середняков». Богачи («кулаки») пользовались под­держкой местных властей, а иногда, занимая ключевые посты в сельсове­тах, и сами становились такой властью. С другой стороны, за 1921-1923 гг. с 816 тыс. до 2,2 млн. выросло число неимущих сельских батраков. По­следние жили в тяжелых условиях. Их положение ярко рисуют письма, которые в те годы направляли бедные крестьяне в газету «Батрак»: «нет про­свещения, живем в темноте», «в полной кабале кулаков», «о детских садах и яслях мы понятия не имеем», богачи «дают батраку столько, чтобы он не подыхал с голоду»[191].