Валентин Гиллуа - Густав Эмар

Из этих трех особ самая старшая была монахиней, две другие — молодые девушки, от шестнадцати до восемнадцати лет, носили одежду послушниц.

Первая была настоятельница монастыря, женщина лет пятидесяти, с тонкими аристократическими чертами, с кротким обращением, с движениями благородными и величественными, лицо ее дышало добротой и умом.

Вторая была донна Анита; мы не будем писать ее портрета, читатель уже давно ее знает 4; бедная девушка была бледна, как труп, глаза ее, лихорадочно блестели.

Третья была Елена Ралье, белокурая девушка с голубыми глазами, гибким станом, с лукавым взглядом, благородные и хорошо обрисованные черты которой дышали чистосердечием и невинностью молодости, с веселым выражением пансионерки, избалованной снисходительной наставницей.

Елена стояла, прислонившись к дереву возле беседки. Она как будто наблюдала, чтобы никто не прервал разговора настоятельницы с ее подругой.

Донна Анита, сидя на каменной скамье возле настоятельницы, положив руку в ее руку, а голову на ее плечо, говорила с ней шепотом прерывистыми фразами, с трудом вырывавшимися из ее полуоткрытых губ, между тем, как слезы текли по ее щекам.

— Добрая матушка, — говорила она голосом гармоничным, как вздох эоловой арфы, — я не знаю, как вас благодарить за вашу бесконечную доброту ко мне. Увы! Вы теперь заменяете мне всех моих родных, отчего мне нельзя всегда оставаться с вами? Я была бы так счастлива, если бы могла постричься и провести жизнь в этом монастыре под вашим благосклонным покровительством.

— Милое дитя, — ласково отвечала настоятельница, — Бог велик, могущество Его безгранично, зачем отчаиваться? Увы! Вы почти дитя, кто знает, сколько радостей и сколько счастья готовит для вас будущее?

Молодая девушка печально вздохнула.

— Ах! — прошептала она. — Будущего не существует для меня, добрая матушка, я бедная, брошенная сирота, без покровительства, во власти жестокого родственника, я должна переносить ужасную муку и под его железным игом вести жизнь горестную и страдальческую.

— Дитя, — с кроткой строгостью отвечала настоятельница, — повторяю вам, что вы еще не знаете, что хранит для вас будущее, вы неблагодарны в эту минуту…

— Неблагодарна я, матушка? — вскричала молодая девушка.

— Да, вы неблагодарны, Анита, и к нам и к себе самой; разве вы считаете ни за что, после ужасного несчастья, поразившего вас, что вы воротились в этот монастырь, где протекло ваше детство, и нашли между нами тех родных, в которых отказывает вам свет? Разве вы считаете ни во что, что имеете возле себя сердца, сожалеющие о вас, голоса, беспрерывно ободряющие вас к мужеству?

— Вооружитесь мужеством, сестра моя, — подтвердил нежный голос Елены.

Донна Анита скрыла на груди настоятельницы свое прекрасное лицо, залитое слезами.

— Извините меня, матушка, — прошептала она. — Извините меня, но я разбита этой борьбой, которую так давно выдерживаю без надежды; это мужество, которое вы стараетесь мне придать, не может, несмотря на мои усилия, проникнуть в мое сердце, потому что я имею роковое убеждение, что, несмотря на все ваши старания, вам не удастся отвратить ужасного несчастья, нависшего над моей головой.

— Будем рассуждать, дитя мое: до сих пор нам удавалось скрыть от всех ваше счастливое возвращение к рассудку.

— Счастливое! — сказала донна Анита со вздохом.

— Да, счастливое, потому что с разумом к вам возвратилась вера, то есть сила. Между тем как сам ваш опекун считает вас еще помешанной и принужден, против воли, приостановить свои планы на вас; я, пользуясь влиянием моего положения, и, в особенности, высокими связями моих родных, подала просьбу президенту республики в вашу пользу, эту просьбу поддерживают знатнейшие имена в Мехико; я прошу, чтобы свадьба, угрожающая вам, не была совершенно против вашей води — словом, чтобы она была отложена до тех пор, пока вы будете в состоянии отвечать вашему опекуну: да или нет.

— Вы это сделали, добрая матушка? — вскричала молодая девушка, бросившись на шею настоятельнице с безумной радостью.

— Да, я это сделала, дитя мое, и каждую минуту жду ответа, который, по моему мнению, будет благоприятен.

— О матушка! Если это удастся, я буду спасена!

— Не переходите от одной крайности к другой, дитя мое: это все еще одни проекты, одному Богу известно успеем ли мы.

— О! Бог не захочет оставить бедную сироту,

— Уповайте на Него — и десница Его поддержит вас в несчастье.

— Сестра Мария подходит сюда, матушка, — сказала Елена.

Настоятельница сделала движение рукой, донна Анита отодвинулась на конец скамейки, на которой она сидела, скрестила руки и опустила голову на грудь.

— Вы ищете матушку, сестра моя? — спросила Елена у послушницы довольно пожилой, которая приближалась к ней, осматриваясь направо и налево, как будто действительно искала кого-нибудь.

— Да, сестра моя, — отвечала послушница. — Меня послали к матушке с поручением.

— Войдите в беседку, сестра моя, она там отдыхает.

Послушница вошла в беседку, приблизилась к настоятельнице, скромно остановилась в трех шагах от нее, скрестила руки на груди, почтительно опустила голову и ждала, чтобы с ней заговорили.

— Чего вы желаете, дочь моя? — спросила настоятельница.

— Прежде всего вашего благословения, матушка, — отвечала послушница.

— Даю вам его, дочь моя; теперь скажите мне какое вы имеете ко мне поручение?

— Матушка, один кабальеро благородной наружности, по имени дон Серапио де-ла-Ронда, желает поговорить с вами наедине; привратница ввела его в приемную, где он вас ждет.

— Сейчас иду туда, дочь моя! Попросите через привратницу, чтобы этот кабальеро извинил меня, если я заставлю его ждать: мои преклонные лета не позволяют мне идти скоро. Ступайте, я иду за вами.

Послушница почтительно поклонилась настоятельнице и ушла передать ее ответ.

Настоятельница встала и обе молодые девушки бросились поддержать ее; она остановила их движением руки.

— Останьтесь здесь до вечерни, дети мои, — сказала она. — Поговорите между собой, только будьте осторожны, пусть никто не застанет вас врасплох, после вечерни приходите ко мне в келью.

Потом, поцеловав донну Аниту, настоятельница удалилась, внутренне обеспокоенная посещением человека, которого она не знала и в первый раз слышала его имя.

Когда она вошла в приемную, то быстро осмотрела того, кто желал видеться с ней. Человек этот, приметив ее, встал со стула, на котором сидел, и почтительно поклонился. Первый взгляд был благоприятен для незнакомца, в котором читатель, без сомнения, уже узнал Валентина Гиллуа.