Гром гремит дважды. Дракон (СИ) - Криптонов Василий Анатольевич

— Возвращайся! Срочно!

Визг тормозов услышал раньше, чем Джиан бросил в трубку:

— Есть.

Я выскочил из дома. В подъехавшую машину запрыгнул, так и сжимая в руке записку.

— Что? — коротко спросил Джиан.

— Ниу очнулась.

— Понял! — Он ударил по газам, машина с пробуксовкой рванула вперёд.

Я набрал номер Кингжао. Гудки, не подходит. Нормальное явление, в общем-то — на звонки матушка Лея Ченга традиционно отвечала через два раза на третий. Подаренный мной телефон мог находиться где угодно, только не рядом с ней. Мне казалось, что к этому девайсу достойная женщина вообще относится с предубеждением, в её представлении слова «мобильный телефон» и «дорого» были неразрывно связаны. Для того, чтобы поболтать с подругами, живущими в трущобах, Кингжао не лень было ехать через полгорода на общественном транспорте. Не звонить же им, в самом деле, если приспичило поболтать! А писать сообщения она вообще не умела. Этому искусству Кингжао пыталась обучить ещё Ниу, но, если я правильно помнил, дальше «Ой, я не туда нажала!» дело у них не пошло. Поэтому мне написали записку — карандашом, на обрывке обёрточной бумаги.

«Ниу очнулась. Поеду к ней».

— Не отвечает? — спросил Джиан.

— Нет.

— Старики всегда так, — сочувственно кивнул он.

«Старики»… Я уже не в первый раз задумался о том, сколько лет Кингжао. Около сорока, может чуть за сорок — вряд ли больше. В трущобах взрослеют рано, и детьми обзаводятся рано — это хоть какая-то гарантия того, что удастся произвести на свет здоровое потомство. К шестнадцати годам ты уже взрослый, зрелый человек. Девушка, не вышедшая замуж до двадцати пяти — старая дева, на парне, не женившемся до тридцати, родители могут ставить крест, внуков от него не дождутся. А в сорок, да ещё при взрослом сыне или дочери, ты уже старик. Хотя, если вспомнить мой реальный возраст, Кингжао и я — едва ли не ровесники.

— Да, — задумчиво сказал я. — Старики — они всегда так.

Джиан кивнул, но, кажется, меня не услышал. Напряжённо смотрел на дорогу — мы неслись, нарушая все мыслимые правила. Я понимал, что он выжимает из машины всё, что может, но всё равно с трудом удерживался от того, чтобы не орать: «Быстрее!»

— А я говорил, давай мигалку с сиреной на крышу присобачим, — будто откликнувшись на мои мысли, проворчал Джиан. — Сейчас нам хоть уступали бы.

— Нет, — отрезал я.

Джиан вздохнул.

В больницу я влетел, по-прежнему сжимая в кулаке записку. Первой, кого увидел, была прогуливающаяся по фойе Кингжао. Я бросился к ней.

— Ну что там?

— Очнулась красавица, — с довольной улыбкой доложила Кингжао. — Не разговаривает пока — доктор сказал, тяжело ей, горло пересохло, может, только через день-два заговорит. Но меня признала, улыбалась! Я ей сказала, что ты вот-вот приедешь. Что каждый день её навещал, а сегодня, как на грех, срочно уехать пришлось. Она поняла, кивала. Водички попила немного, медсестра принесла какую-то специальную. Доктор возле неё долго сидел, всё проверял что-то, спрашивал. Потом мы тебя ждали, а потом она уснула, слабенькая пока. Я вниз спустилась — хоть ноги размять, с ночи здесь сижу.

— Почему ты не позвонила? — Вопрос я задал, уже направляясь к лифту.

— Да что ж я буду тебя отвлекать? — искренне удивилась Кингжао. — У тебя работа, сам ведь сколько раз говорил.

Н-да. Действительно, говорил.

— А почему к телефону не подходишь?

— К телефону? — снова удивилась она. Полезла в сумку. Всё то время, что мы поднимались на лифте, копалась в ней. Виновато проговорила: — Я его дома забыла. Кажется…

— Ладно, проехали, — вздохнул я.

Последнее, чем был готов заниматься в жизни, так это перевоспитанием взрослых людей.

Выйдя из лифта, стремительными шагами обогнал Кингжао и в палату почти влетел.

— Ниу!

Мелькнуло воспоминание — я вернулся с турнира в Цюань. Оглядываюсь по сторонам, высматривая среди воспитанников Ниу, а она летит ко мне через весь двор. В косынке, в фартуке, руки испачканы мукой. «Ле-е-е-й!» Бросается в мои объятия, заливаясь счастливыми слезами…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

«В моей жизни не так много моментов, о которых хочется вспоминать», — сказал недавно Юн.

Что ж, в моей тоже. И этот — один из них. Пока я жив, буду его помнить.

Сейчас отчего-то уверился, что за дверью палаты меня снова ждёт счастье. Знал, что я во многом виноват, понимал, что разговор предстоит непростой, но в одном был абсолютно уверен: Ниу ждёт меня. Так же, как ждала в Цюане. Как дожидалась дома, каждый день — зная, что я могу прийти очень поздно, а могу вовсе не явиться ночевать. Земля вращается вокруг своей оси, Ниу ждёт меня. Если я мог себе позволить не сомневаться хоть в чём-то, так в этом.

— Ниу! — Я распахнул дверь.

Бросился к её кровати — и застыл на месте, не добежав. Ниу в палате не было. Откинутое одеяло, чуть примятая постель — и никого.

Я метнулся к санузлу, в надежде, что наткнусь на запертую изнутри дверь, но уже понимая, что себя обманываю. Вряд ли человек, несколько часов назад вышедший из комы, успел за это время научиться ходить.

Дверь распахнулась. Свет включился автоматически, в пустом помещении сверкнули белоснежным фаянсом раковина и унитаз.

— Где она?! — рявкнул я. Не сразу сообразил, что ору по-русски, и застывшая в дверях побледневшая Кингжао меня не понимает. Перешёл на китайский: — Где Ниу?!

— Н-не… Я не знаю… Может, доктор…

Может, конечно, и доктор. Ниу увезли на обследование, на процедуры, куда там ещё положено, а я зря психую.

Может быть. Если запретить себе смотреть на то, что первым бросилось в глаза: раствор в капельнице, стоящей возле кровати, не закончился. Прозрачная латексная трубка свисает со штатива вниз, а с закреплённой на её конце иглы мерно, одна за одной, падают капли.

— Доктор Болин! — Я запретил себе думать о капельнице. Выскочил в коридор.

Понял вдруг, что представления не имею, где искать врача — он всегда приходил в палату сам. Хорошо, что в конце коридора уже мелькал белый халат.

— О, господин Ченг! Рад, искренне рад! Это такое счастье, такое невообразимое…

— Где она?! — рявкнул я. Уже догадываясь, что услышу в ответ.

— Простите?..

— Где Ниу?

* * *

— Господин Ченг, повторяю: я представления не имею, куда она могла подеваться! — Болин чуть не плакал. — Поймите, люди в таком состоянии, в каком находилась ваша подруга, не то что ходить не могут — веки-то поднимают с трудом! То, что она очнулась, это уже…

Но дальше я не слушал. Включились рефлексы опера — я быстро осмотрелся. И увидел то, на что должен был обратить внимание сразу, не дожидаясь лепета Болина: глазок видеокамеры.

— Камера работает?

— Да, безусловно! Это ведь наша лучшая…

— Где можно посмотреть запись?

Далеко идти не пришлось — изображения с камер выводились на монитор дежурной медсестры, или как уж это правильно называется. Женщина в белом халате, сидящая рядом с процедурными помещениями за специальной стойкой — из тех, что по идее должны всегда быть на месте, по факту же — днём с огнём не найдёшь. По крайней мере, в тех больницах, где доводилось лежать мне, дело обстояло именно так. А вот здешнему персоналу явно не приходилось впахивать в одиночку на три ставки — как-никак, лучшая больница в городе, абы кого здесь не лечили. Медсестра дисциплинированно сидела за стойкой, делала записи в каком-то журнале. Увидев нас, выпрямилась, поправила шапочку на волосах:

— Доктор Болин?

— Во сколько вы заступили на смену? — строго спросил Болин.

— В шесть, как обычно, — удивилась медсестра. — А что случилось?

— Больная из третьей палаты. Та, что долго была в коме. Когда вы в последний раз заходили к ней?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Сорок минут назад. Я, по вашему распоряжению, принесла ей воды и поставила капельницу. — Медсестра посмотрела на Кингжао. — Эта госпожа как раз сидела рядом с больной. Но вскоре она вышла и сказала, что больная уснула.