Вообрази себе картину - Джозеф Хеллер

— Мы видим здесь, — орал он, стоя на подиуме, — подрывное влияние сторонников спартанского правительства, предпринимающего очень хорошо организованные усилия по воздействию на голосование членов Народного собрания. При нашей системе свободного управления такие влияния не считаются преступлением, носящим антиафинский характер, — соглашался Клеон, — но это не означает, что мы можем им попустительствовать.

Когда ему недоставало фактов, он разглагольствовал о моральных обязательствах по предоставлению военной помощи всем партиям и партийкам других городов, которые таковой помощи просят.

— Позорное поражение наших союзников в каком бы то ни было городе, — заклинал он собрание, — все равно вынудит нас ввести туда наши войска.

Он старался не упоминать о том обстоятельстве, что то один, то другой союзник Афин неизменно противился проводимой афинянами политике и что многие из кровопролитных войн, развязанных демократическими Афинами, были направлены против союзников, возмечтавших о независимости и праве на самоопределение.

То, что в Митилене, на Керкире и в некоторых других городах олигархические движения выпестовали заговоры, направленные на насильственное свержение демократических правительств, отчасти подкрепляло приводимые им аргументы и сообщало некоторую достоверность его доводам.

Он был циником, который, вероятно, и сам не до конца верил в собственные сенсационные россказни. Однако он понимал, что эти россказни помогут его политической карьере, и наслаждался властью над чувствами своих слушателей. Всякий знал, что на него работают осведомители; никто не знал, кто они и сколько их. Даже люди, которые не были его осведомителями, похвалялись своей принадлежностью к агентам правительства, а правду они говорят или врут — никто толком сказать не мог.

Предпочитавшие мир патриоты вроде Аристофана были ославлены как подстрекатели мятежа. Клеон призвал Аристофана к суду за пьесу, в которой тот винил Перикла в развязывании войны, а Клеона и афинян в том, что они ее продолжают.

Поскольку в Афинах существовала свобода слова, Аристофана оправдали.

На следующий год, в комедии «Ахарнейцы», Аристофан ответил ударом, нанесенным со сцены театра, заявив, что ненавидит Клеона, с которого следовало бы содрать кожу на сапоги для всадников, что Клеон притащил его в Совет, чтобы покончить с ним, и разразился бесконечным потоком клеветы, бурей брани, потопом лжи; при этом Аристофан обвинил Клеона в мошенничествах и интригах, назвав его девкой, отдающейся тем, кто больше заплатит.

На следующий год, во «Всадниках», он назвал Клеона «пафлагонийским дубильщиком», «наглым негодяем», «воплощением клеветы», высокомерным и бесчестным рабом, который делает жизнь других людей нестерпимой и от которого нужно избавиться, «свирепым хозяином», «ненасытным пожирателем бобов», который «громко пукает и храпит», «злюкой», «раболепной дворнягой», «скандалистом», «отвратником», «зияющей прорвой награбленного добра», «мерзавцем тысячу раз на дню», «притворой», «унылым плутом», «вором», «мошенником, перескакивающим от одного вымогательства к другому» и «гребущим обеими руками из общественной казны», «ревизором задниц», обладающим «образованностью свиньи», человеком, день смерти которого станет счастливым днем для всех афинян и для их потомства.

Все это Аристофан писал о единовластном правителе военного времени, достигшем пика своей популярности.

Афины проголосовали за присуждение обеим пьесам первых наград.

Как и за то, чтобы Клеон продолжал войну.

— На чьей вы стороне? — словно в бреду, разорялся Клеон. — Это голосование относительно военной помощи и действий, которых я требую, покажет, стоит ли демократическая партия за меня и за интересы свободных Афин или за олигархов Спарты и Коринфа, не делающих тайны из своего намерения уничтожить Афины и все, за что мы выступаем.

Начав войну, Афины и Спарта почитали нормальным сеять раздоры в городах, склоняющихся на сторону противника. Там, где несогласие отсутствовало, они изо всех сил старались его посеять. Каждая из сторон погрязла в заговорах, имевших целью переманить в свой лагерь либо свергнуть — силой или иными средствами — правительства даже тех городов, которые желали остаться нейтральными. Беспорядки распространились по всему этому третьему миру, и олигархи, подстрекаемые Спартой, строили козни и восставали против демократов, а демократы, подстрекаемые Афинами, строили козни и восставали против олигархов.

И оттого мир греков постигли многие горести и бедствия, каковые случались и будут случаться до той поры, пока не изменится сама природа человека.

В пору мира и процветания государства даже отдельные личности проникаются сравнительно мягкими чувствами, война же, при которой людям уже не удается легко удовлетворять свои повседневные нужды, является, как говорит Фукидид, учителем насилия, сообщающим большей части людей черты и привычки, вполне отвечающие тем условиям, в которых они существуют.

Происходила порча языка.

Обычное восприятие слов в их отношении к вещам изменялось в соответствии с представлениями людей.

Безрассудная отвага воспринималась теперь как доблестная верность своей партии.

Благоразумная осмотрительность — как замаскированная трусость.

Умеренность — как личина постыдного для мужчины малодушия.

А умение видеть все стороны вопроса означало, что обладающий им человек ни на какие действия не способен.

Безудержная вспыльчивость признавалась подлинным достоинством мужа, а склонность к осторожному обдумыванию — благовидным предлогом, позволяющим уклониться от действия.

Горячие головы вызывали доверие, а те, кто с ними спорил, — подозрение.

Человек, преуспевший в составлении какого угодно заговора за спиною врага, признавался проницательным мудрецом, а человек, раскрывший заговор прежде, чем тот созрел, — мудрецом еще большим.

С другой стороны, о человеке, к заговорам не склонном, говорили, что он подрывает единство партии, что он-де трус, испугавшийся противника.

Короче говоря, ударить первым того, от кого ожидаешь вреда, считалось делом столь же похвальным, как и донести на того, кто никому никакого вреда причинять не желает.

Отомстить же было куда важнее, чем не потерпеть ущерба, дающего повод для мести.

Победа, достигнутая путем предательства, приносила победителю звание человека, обладающего великим умом.

И то сказать, большая часть мерзавцев предпочитает слыть скорее ловкими плутами, нежели честными простаками. Первое звание наполняет их гордостью, второе — стыдом. Причина же всех этих зол — жажда власти, коренящаяся в алчности и честолюбии.

Ибо люди, возглавлявшие украшенные звучными названиями партии обеих сторон, хоть и провозглашали кто «равноправие народных масс перед законом», кто «ограниченное владычество знати», кто «надежное и твердое правление консервативной аристократии», на деле стремились к единоличному господству над государственной машиной.

В этой борьбе за власть не существовало запрещенных приемов, и все эти люди упивались недолгой враждой, вынося неправедные обвинительные приговоры или насилием одолевая противников.

Что же до граждан умеренных, ни к одной из партий не примкнувших, то этих лупили с обеих сторон — либо за нежелание участвовать в общем деле, либо из чистой зависти к тому, что они глядишь да и выживут.

Так и получилось, что в результате всех этих революций греческий мир пропитался порочностью в чистом ее виде, отчего простейший взгляд на вещи, всегда служивший отличительным признаком благородных натур, стал предметом презрительных насмешек и понемногу сгинул, тогда как взаимная вражда двух идеологически различных миров в сочетании с всеобщим недоверием распространилась повсеместно.

И в массе своей наибольшую живучесть проявили люди с подлым складом ума, они-то и вышли победителями.

Эти люди начинали действовать не задумываясь. С другой стороны, их противники, полагавшие, будто нет никакого смысла приобретать посредством действия то, что достижимо рассуждением и познанием, утрачивали осмотрительность, облегчая тем самым задачу их уничтожения, отчего и гибли в больших количествах.

Природа человека, восторжествовавшая над законами и приобретшая обыкновение творить зло ни на какие законы невзирая, с радостью выявляла необузданность правящих ею страстей, враждуя со всем, что выше ее.

Именно на Керкире, окруженной шестьюдесятью афинскими кораблями, и произошло впервые большинство этих злодеяний, именно здесь люди в первый раз выказали страсти, владеющие ими в пору революции и гражданской войны.

Это уже было похуже морового поветрия.

Они похватали всех врагов, каких смогли отыскать, и всех казнили.

Затем они вошли в храм Геры, где, моля о защите, искали убежища остатки олигархической партии, не менее четырехсот человек. Около полусотни из этих людей они уговорили предстать перед судом и всех осудили на смерть.