И умереть некогда - Поль Виалар

— Нет, нет, — сказала она, — пойдем лучше отдохнем.

Она сама не понимала почему, но у нее вдруг сдавило горло, ей стало не по себе. Да, этот «бьюик» комфортабелен, красив, но ей было жаль старенькой «ведетты», — вот так же завтра, если у них появится собственный дом, она будет скучать по своей квартире, где они начали новую жизнь и где познали счастье. Она смутно чувствовала, что вместе с «ведеттой», вместе с этой квартирой что-то уйдет, оборвется.

Они снова предались любви, и это было чудесно. Гюстав опять был с ней, и она говорила себе, что для счастья ей надо лишь, чтобы он находился рядом — вот так, как сейчас, чтобы он осторожно, нежно учил ее искусству быть счастливой. Проснувшись утром, вся еще во власти пережитого наслаждения, тепла и блаженства, она протянула сначала руку, потом ногу, чтобы дотронуться до него. Но постель была холодна и пуста: он встал так, что она даже не слышала, и, должно быть, давно ушел.

Прошло то время, когда можно было прохлаждаться, — теперь надо браться за дело и прежде всего — за ЕКВСЛ. Вот когда он все там наладит, можно будет заняться и СКОПАЛом. Всему свое время. Приятно было думать, что на пустом месте — с помощью, правда, денег Беллони, гамбуржца, О'Балли, Фридберга и Фритша, которые сами по себе отступили для него на задний план и теперь существовали лишь в виде цифр на чеках и контрактах, — он создаст нечто грандиозное, что возникнет прямо из-под земли, причем сразу в десяти, двадцати пунктах Европы, этакая Вавилонская башня для туристов, куда они будут стекаться, и никто не будет требовать у них «кошелек или жизнь» с пистолетом в руке, — нет, денежки будут вытягивать вполне законными и даже приятными способами. Стоило немного подумать, как приоткрывались все сокрытые тут возможности. Ставка делалась на людей признанных, богатых, известных, — и только на них, но за ними потянутся другие — из снобизма, из желания подражать миллиардерам, укрепить свое положение, приобщиться к более крупным делам, подняться на ступеньку повыше. К их услугам будут самолеты — основное средство передвижения, — оборудованные с таким комфортом и даже роскошью, что люди сразу почувствуют свое привилегированное положение по сравнению с обычными смертными; но все это были пустяки, Гюстав прекрасно это понимал, — его куда больше волновало то, что повлечет за собой такая затея — десятки разнообразных компаний, вроде СКОПАЛа, объединяющих рестораны, отели, роскошные магазины, игорные дома… При удачи и известной смелости можно создать такую сеть, которая оплетет своими ячейками, своею паутиной все вокруг и не даст прибылям уплыть в чужие руки, направив весь поток в руки тех, кто стоит у истоков дела. Гюстав не сомневался в том, что именно это имели в виду Джонсон и Фридберг. Они привлекли к участию в своей затее других людей, потому что не могли осуществить ее своими силами, но уже сейчас угадывалось, что они очень быстро постараются избавиться от компаньонов, и притом любой ценой. И Гюстав подумал: «Я связан с ними всего два месяца, но зовись я еще Жильбер Ребель, — я бы их сам спихнул».

И он рассмеялся. Рассмеялся во весь голос. Времена изменились, и он уже по-иному смотрел на вещи.

— Чему вы смеетесь, Гюстав?

Это был Джонсон. Он зашел в гараж, но Гюстав, всецело занятый своими мыслями, не слышал его шагов.

— Просто так. Не скажу, чтоб я был недоволен собой.

— Еще бы. Кто бы мог сказать всего пять дней назад, что шофер, который меня возит, станет сегодня тем, чем он стал!

— Да, такие вещи во Франции действительно не часто встретишь.

— А мы все-таки умеем оценить человека.

— Особенно если он вам нужен.

И они оба рассмеялись, но уже другим смехом. А ведь и в самом деле, подумал Джонсон, как быстро этот Рабо пошел в гору; и ему вспомнился их разговор с Фридбергом — все-таки правильно тот его оценил.

— Ну, мы не из филантропов.

— Еще бы! Я тоже.

Они снова рассмеялись, — Джонсон впервые в жизни смеялся, вторя кому-то, это было неожиданно.

— Ну вот, Гюстав, теперь вы занимаете прекрасное положение.

— Так-то оно так, но директорское жалованье я начну получать, лишь когда будет окончательно создана компания.

— Пока будете получать жалованье генерального секретаря.

— Премного благодарен.

— Послушайте, но ведь это же триста тысяч в месяц!..

— Ровно столько, сколько и положено генеральному секретарю. А ведь я, по-моему, помог вам выбраться из сложного переплета.

— И Фридберг и я — мы оба признаем это. Но откровенно-то говоря, не так уж много у вас будет дел. Всю работу я возьму на себя.

— А разве по контракту я не отвечаю за все перед учредителями?

— Конечно, но…

— Дорогой мистер Джонсон, у меня много недостатков, но есть и достоинства. И прежде всего, я человек щепетильный.

— Но поскольку делать все буду я…

— От моего имени?

— От нашего общего.

— В таком случае вы, надеюсь, не станете возражать, если я буду следить за ходом событий… достаточно пристально. Раз я за что-то отвечаю, то и должен отвечать.

— Конечно, конечно… вы будете в курсе всего.

— Прекрасно. Причем повседневно. До того, как будут приниматься решения. Я ведь материально ответствен за все перед…

— Прежде всего, перед Фридбергом и мною.

— Несомненно! И с той минуты, как я приступаю к своим обязанностям.

— За триста тысяч франков в месяц.

— Не так-то просто мне будет их получать, сидя в тюрьме!

— Знаете ли, Гюстав, у вас довольно странные шутки!

— Согласен. И это в самом деле лишь шутка. Тем не менее, дорогой мистер Джонсон, вы не должны на меня обижаться, если я хочу быть в курсе того, за что берусь… того, что вы заставите меня взять на себя.

— Само собой разумеется.

— Мне достаточно услышать подтверждение из ваших уст и получить ваше согласие.

— Но… мне же придется разъезжать… заключать сделки… принимать решения…

— Для этого существует телеграф, а пока я ведь еду с вами в Италию.

«Ну, нет, — думал Гюстав, — я не позволю, чтоб из меня делали малого ребенка!..» М-да, Джонсон понятия не имел о том, с кем он связался. Если Жильбера звали теперь Гюстав и не Ребель, а Рабо, это еще не значит, что он позволит принизить себя, — один нисколько ведь не хуже другого. Джонсон склонился бы перед Ребелем, не рассуждая, при одном звуке этого имени. Но Рабо ничем не отличается от Ребеля, — только что не имеет той репутации. Так почему же все должно быть иначе?

— Милый Джонсон, — сказал он ледяным тоном, — я благодарю вас за то, что вы мне обещали, благодарю за то, что поняли меня: отныне я знаю, что вы ничего не станете делать, не известив меня об этом. А потом — мне интересно знать, как пойдут дела, мне хочется следить за ходом событий не просто со стороны… не как набитому соломой чучелу…

— Вы же прекрасно знаете, что никто о вас…

— Знаю. Именно потому так и говорю.

— Но у вас это будет отнимать массу времени!

— Что ж, пусть отнимает, — сказал Гюстав. — Разве мне не за это платят — и еще как хорошо?!

Глава XI

Право же, думал Гюстав, такой разговор, какой произошел у них с Джонсоном, доставляет немало удовольствия. Нечего и притворяться, будто это не так, — он получил удовольствие, и притом куда бо́льшее, чем от чего-либо другого. Но от такого разговора до следующего шага, до участия в управлении механизмом, — а он не собирался этим заниматься, — была целая пропасть, та самая пропасть, которая отделяла его жизнь прошлую от жизни настоящей. И все же он ощутил подлинное наслаждение, показав свою силу, заставив посчитаться с тем, что он существует. И потом для мужчины это вопрос принципа, почти чести. Да, конечно, теперь ему придется следить за ходом операции, но ведь никто не согласится поставить свое имя неизвестно под чем, хотя бы на время: всегда нужно точно знать, как оно будет использовано.

Контора была открыта. Новая секретарша оказалась деятельной, опытной. Гюстав начал «налаживать дело».

Просматривая контракты и договоры о приобретении участков, ставя свою подпись под протоколами переговоров, в которых он участвовал наряду с Джонсоном, — переговоров долгих и таких нудных для постороннего, — он убеждался, что без него этот последний совершил бы немало ошибок. Оставалось только удивляться, как этот человек, достаточно понаторевший в делах, до сих пор не уразумел, что перед ним не просто шофер, владеющий английским языком, обладающий житейской сметкой и в общем неглупый. Гюстав привнес в переговоры такое чутье, такое умение предвидеть, какое может быть лишь у человека тертого, набившего себе руку на крупных сделках. И если Джонсон по-прежнему считал, что Гюстав руководствовался только инстинктом, значит, он не слишком хорошо разбирался в людях.

Джонсон всего этого не знал и не мог предполагать, но интуитивно шел по верному пути — об этом свидетельствовал его разговор с Фридбергом по поводу кандидатуры генерального секретаря: он все-таки кое-что понял или, по крайней мере, предугадал. Не зная, кем был Гюстав в прошлом, он, естественно, мог лишь считать его человеком удивительно способным и ловким, но отнюдь не опытным, поскольку о существовании этого опыта он и не подозревал. В последующие дни Гюстав так себя показал, что Джонсон готов был преклоняться перед ним, видя, как быстро, с помощью всего одной секретарши, Гюстав сумел навести порядок во всех делах и даже пересмотреть некоторые пункты договоров, заскочив на минутку на своем «бьюике» к какому-нибудь нотариусу, который как раз готовил договор, или, если Джонсон был занят в другом месте, непосредственно к владельцу. А как он создал Компанию по прокату автомобилей «люкс», — и откуда только он брал на все время, — определил ее бюджет, разработал структуру, наметил список поставщиков, — словом, поставил компанию на ноги, ничего не упустив из виду! И вот постепенно — надо же облегчить себе жизнь, — зная, что контора, разместившаяся в бывшей квартире Валлоне над гаражом, находится у него под рукой и что он в любой момент может проконтролировать все, что там происходит, Джонсон предоставил Гюставу полную свободу: ведь все, что тот делал, неизменно получало его одобрение, а часто он и сам не мог бы сделать лучше; зато теперь, думал Джонсон, у него самого будет больше времени заняться Итальянской компанией, а также и другими, которые тоже надо создавать, поскольку это все-таки единый концерн, хотя и охватывающий разные районы.