И умереть некогда - Поль Виалар

— Но зато вся ответственность ляжет на тебя… И весь риск тоже…

— Дело это великолепное, все пойдет как по маслу. Ну, а риск — что ж, надо уметь рисковать, и потом это ведь не мои деньги — чужие.

— Ну, а заботы…

— Заботы здесь будут не такие уж большие. Поцелуй же меня.

Она поцеловала его и прижалась к нему крепче обычного, точно хотела от чего-то защитить.

— Если ты счастлив, я счастлива тоже, Гюстав.

— Ну да… Ну да… Конечно, я счастлив, любовь моя.

Но произнося это, он вспомнил, что в кармане у него, рядом с бумагой, подтверждавшей его назначение директором СКОПАЛа, лежала другая бумага, которую ему пришлось подписать, чтобы получить этот пост, и в которой говорилось, что он назначается также генеральным секретарем ЕКВСЛ.

Глава X

Они провели изумительный день. Часть его они посвятили любви, и Лоранс, лежа с закрытыми глазами, подумала даже, что вновь обрела счастье первых дней. К вечеру Гюстав объявил:

— Сегодня я веду свою женушку ужинать в хороший ресторан.

— Ты в самом деле хочешь пойти в ресторан?

— Не хочу, а настаиваю.

— В таком случае, — сказала она, — у меня будет к тебе одна просьба.

— Какая?

— Я не хочу идти туда, где ты обедаешь или ужинаешь с твоими дельцами. Мне хотелось бы просто поужинать с тобой, как в первый вечер нашей встречи, — у «Валентини».

— А мне хотелось свезти тебя в какое-нибудь роскошное заведение на побережье, скажем, в «Большой трактир».

— Ты находишь, что за месяц еще не насиделся в таких местах?

Она была права: им владело что-то, похожее на лихорадку, какой-то зуд, — он только сейчас начал отдавать себе в этом отчет. Дела и развлечения составляли единое целое; ему хорошо знакомо было это чувство, которое в прошлом не оставляло его в покое, побуждая наслаивать одну усталость на другую, — чувство, вызванное подсознательной потребностью всегда быть в движении, на нервах, поддерживать в себе этот нервный импульс, сохранять «оптимальную форму», которая необходима для деятельности. Лоранс, просидевшая все это время дома и знавшая о развитии событий лишь по его рассказам — к тому же весьма отрывочным, не ощущала, да и не могла ощутить того нервного напряжения, какое владело им. Ее заботы, ее нервный тонус были другими. Неужели он не сумеет снова вырваться из этого заколдованного круга?

— Ты права. Поужинаем там, как двое влюбленных. А потом вернемся к себе и ляжем спать.

Именно этого ей и хотелось — не потому, что она жаждала вновь предаться любви, а потому, что ей хотелось поскорее очутиться в его объятиях, почувствовать его нежность, которой в последнее время ей так не хватало, лежать рядом с ним, всем телом касаясь его, в этой постели, которая была ее первой брачной постелью и которая, она надеялась, останется их брачной постелью навсегда.

Столик, за которым они сидели в тот первый вечер, оказался свободен, и она увидела в этом счастливое предзнаменование. Она была весела, возбуждена; ей захотелось заказать то же, что они ели тогда.

— Видишь, — сказала она, — совсем как в первый вечер!

Она в это верила. Хотела в это верить.

— И все-таки с тех пор произошло немало всего, — сказал он.

В жизни же Лоранс за это время произошло лишь одно: она стала женщиной и женой Гюстава. Об этом она сейчас и подумала. А он тем временем продолжал:

— Надо же — ведь за какие-нибудь полтора месяца я стал директором Компании по прокату автомобилей «люкс»… Кстати, должен тебе еще кое-что сообщить: мне пришлось пойти навстречу тем, кому я обязан этим местом, и согласиться стать генеральным секретарем ЕКВСЛ.

— Боже мой! — воскликнула она. — Значит, теперь я тебя вообще не увижу!

— Ну, что ты. Это же только так — для проформы. На самом деле ворочать всем будет Джонсон.

Он и сам не верил в то, что говорил. Даже если бы Джонсон захотел взвалить все на себя, он не смог бы ото сделать: кто бы стал тогда ездить, создавать другие филиалы. Да и потом генеральным секретарем назначен Гюстав, значит, он за что-то отвечает, и он не станет перекладывать на других свою долю ответственности: соглашаясь занять определенный пост, человек должен понимать, что́ его ждет. И тем не менее он пытался разубедить себя, разубедить Лоранс.

— Это всего лишь вывеска… ничего больше… и потом я ведь в этом никак не заинтересован. Я заинтересован в процветании моей компании — СКОПАЛ. Ты же понимаешь, что я не стану…

Он умолк, так и не досказав, чего не станет делать, зато он слишком хорошо знал, что станет. Конечно, он ограничит себя определенными рамками, предоставит Джонсону решать и действовать, и все же он бросит свою щепотку соли в общий котел и в случае надобности восстанет против того, что сочтет нецелесообразным, — он ведь не робот. Главное: его забавляла эта ситуация. Забавляла, не вынуждая рисковать. Он будет уделять делу ровно столько времени, сколько сможет урвать от своей личной жизни. Впрочем, что она представляет собой, его личная жизнь? Это, конечно, Лоранс, и ему приятно было видеть ее рядом с собой в маленьком ресторанчике, где произошла их первая встреча, сознавать, что это юное существо принадлежит ему. Да… да… он женится на ней. И будет жить так, как решил, — ради этого он отказался от своего прошлого, от своего богатства, которое принадлежало этому прошлому и существовало лишь до тех пор, пока существовало его имя и он сам; сейчас от его достояния, наверно, уже ничего не осталось, им завладели другие, ну и плевать. Да, был момент, когда на него навалилась усталость, апатия, — это и повлекло за собой решение покончить со старой жизнью, перечеркнуть ее, но теперь силы вернулись к нему — физические и моральные. Он потерял Глорию, но Лоранc заменила ее, — Лоранc, олицетворение любви. Нет, нет, он не попадется снова на удочку. К тому же, сейчас об этом и речи нет, — просто ему удалось в сравнительно короткий срок стать на ноги, заняться делом, которое даст ему возможность существовать, сделать Лоранc счастливой, обзавестись домом, детьми и жить без забот, в достатке. И, подведя мысленно такой итог, он понял, что доволен собой. За последние дни у него было немало поводов почувствовать удовлетворение, — и это его радовало. Во-первых, он спас Валлоне — можно сказать, вопреки его воле, и теперь Гюставу приятно было сознавать, что он вызволил человека из беды. Чувство это было для него новым — такого он еще никогда не испытывал. Значит, все-таки что-то изменилось. А потом — он держал за руку Лоранc, — Лоранc, свою жену.

— Завтра, — сказал он, — я напишу в Курпале.

Она понимала, что́ это значит. Он не произносил названия этого места с того дня, когда сказал ей, что родился там и что туда ему придется обратиться за бумагами, которые необходимы для регистрации их брака. Она чуть сильнее сжала его руку. Непрошеная слезинка набрякла в уголке ее глаз.

— Пойдем домой, — сказала она.

Они пришли сюда пешком — ресторан находился совсем рядом, — и теперь она взяла его под руку. Они шли по улице, как муж и жена. Муж и жена, которыми они станут. Бог мой! Вот оно счастье — другого и быть не может.

— Ты счастлив, Гюстав?

— Да, — сказал он, — счастлив. У меня есть ты, и дела идут хорошо. Скоро у нас будет свой дом…

— И дети…

— Конечно. Ты только напомни мне про бумаги… Надо как можно быстрее оформить все.

— Мадам Лоранс Рабо… — громко произнесла она.

— Что ты сказала?

— Просто произнесла свою фамилию… свою будущую фамилию — Лоранс Рабо.

— Ах, да! Ведь и правда!..

Что — правда? И где начинается правда? И где начинается ложь? И что такое искренность? И что такое обман? И состоит ли обман только в том, что он выдает себя; за другого? Или же он обманывает Лоранс в чем-то еще?

Они вошли во двор. «Бьюик» стоял на своем месте.

— Все-таки это хорошая машина, — сказала она.

— Но ты даже не садилась в нее. Ты же не захотела поехать…

— Тебе не понравился наш скромный ужин? Ты не предпочел бы его любому ужину в любом роскошном отеле, в любом, самом фешенебельном, ресторане мира?

— Конечно… конечно…

— В общем ведь не обязательно ехать в машине, можно и так понять, какие у нее сиденья.

Она открыла дверцу, залезла в машину. Он сел рядом, и она принялась восторгаться удобством и мягкостью подушек.

— Так все равно ничего не поймешь, это чувствуется на ходу, в дороге.

Он расхваливал этот видавший виды «бьюик», как никогда не хвалил ни один из своих «кадиллаков» или «паккардов», в которых всегда находил дефекты — то подлокотник былслишком низок, то какая-то деталь плохо привинчена.

— Да… да, — повторяла она, — это, конечно, великолепная машина.

— И скорость менять не надо. И стекла опускаются автоматически, смотри!

Он нажал кнопку, и стекла опустились, потом поднялись.

— Если бы ворота не были закрыты и если бы не нужно было будить привратницу, чтобы их открыть, я бы прокатил тебя сейчас.