Лето длиною в ночь - Елена Ленковская

— Руслан, ну что здесь до сих пор карточки разбросаны! — ворчала Тоня. — И давно пора сложить твои книжки!

— Не видишь, мы — в поиске… — рассеянно бубнил Руська. — Мы ищем мой носок…

Выглядели, надо сказать, эти поисковики довольно живописно — один с забинтованной рукой, другой — с заклеенной бровью.

— Может, его и искать не стоит… — чесал макушку Руслан, мечтая прекратить, наконец, блуждания по квартире и устроиться на диване. — Может, он закольцевался, как твоя, Глеб, шапка… Луша, ты мой носок в прошлое не забирала?

— Да! Признавайся! — вторил Рублёв, улыбаясь. — Где носок? Твоих рук дело?

Луша, копаясь в дорожной сумке, поглядывала на них обоих исподлобья, потом фыркала громко и надменно:

— Вон, Русечка, твой носок, — на торшере висит.

— Какой сюрприз! — вяло радовался Руся, и тут же начинал новый виток — уже в поисках другой детали своего туалета.

— Нет, люди, я так не могу! — Луша вдруг так энергично задернула молнию дорожной сумки, что та аж взвизгнула. — Мы что, потратим весь последний вечер в Петербурге на такую прозу жизни?! — Девочка решительно поднялась с коленок. — Тоня! Как же мосты? — Ты обещала!

— А вот успеете собрать свои сумки ко времени, когда их разводят — ваше счастье. А нет — пеняйте на себя!

— Ой, ты шутишь? Конечно, успеем. Ещё два раза поужинать успеем! До сумок и после…

— А-а… Хорошо бы. А я-то думала такими темпами вы только к завтрашнему завтраку готовы будете. — Руся, во всяком случае…

Что и говорить, после таких обещаний сумки были собраны в два счёта.

На Дворцовой набережной, несмотря на поздний час и холодную погоду, было довольно людно.

— Смотрите, смотрите, началось!

Центральный пролёт моста уже заметно приподнялся. Разошлись, расступились посередине и, медленно удаляясь друг от друга, поплыли вверх оба створа.

— Отсюда, от Дворцового видно ещё Троицкий мост — это в ту сторону, а в другую, глядите — Николаевский… Ну как, Луша, впечатляет?

Луша ответила не сразу. Она смотрела расширенными глазами на то, как линии боковых огней превращаются в холодные, сияющие, пронизывающие темноту вертикали. Между крыльями моста, вскинутыми кверху, зияло чёрное небо. В стылой невской воде рябили, извивались отражения электрических фонарей.

— Впечатляет, — согласилась она. — Только… грустно как-то.

Девочка поёжилась. Свет фонарей был зябкий, холодный, призрачный. Мёрзли руки. Говорить не хотелось.

— Мне здесь днём больше нравится, — выдавила она наконец.

— Наверное, мы выбрали не самое удачное время года, — подумав, согласилась Тоня.

— Наверное, — прошептала Лукерья. — И вообще… Мне нравится, когда мосты не разведены.

— Зато суда проходят. И потом, это же временно, по расписанию…

— Не хочу по расписанию. Не люблю расписания… А как попасть на ту сторону, если сильно надо?

— На метро! — бодро вставил Руся.

«На метро». Луша отвернулась. «Терпеть не могу, когда он нарочно картавит», — раздражённо подумала она…

— Деточка, не грусти, — тихонько шепнула ей Тоня. — Ведь между людьми мосты наводятся не по расписанию…

— Ну как же не по расписанию! Вот — каникулы кончились, вот — уезжать надо… — тоскливо протянула Луша и уткнулась лицом в Тонино плечо.

— Тонь, а где ещё есть разводные мосты? — опять встрял Руслан. — Я вроде слышал, в Италии имеются?

Тоня с готовностью принялась ему что-то рассказывать, и они всей компанией медленно двинули обратно, в сторону Дворцовой.

Глеб, наклонясь к развязавшемуся шнурку на ботинке, приотстал. Опять эта Италия! Сдалась она им всем…

Не успела их маленькая компания выйти на огромную пустынную площадь, как неожиданно повалил снег. Густой, влажный. Первый в этом году.

Ночное небо бесстрастно, беззвучно сыпалось на плечи, мокрыми хлопьями ложилось на чёрную брусчатку, таяло под ногами.

Тоня обернулась. Остановилась, поджидая отставшего Глеба.

Рублёв подошёл. Лицо его было несчастным. Он хватанул полную грудь сырого холодного воздуха, дёрнул её за рукав и спросил напрямик:

— Тоня, так когда всё-таки… Когда ты поедешь туда?

— Куда туда? — не сразу поняла она.

— Ну, туда. К этому… — Глеб потупился, старательно отворачивая лицо, — к этому твоему… к Франческо!

— К «этому моему»? — удивлённо переспросила она. Тоня подняла глаза куда-то в небо, почему-то шмыгнула носом и вдруг обняла его крепко-крепко. Потом отодвинула от себя двумя руками и, глядя в его мокрое от снега лицо, сказала, улыбаясь сквозь слёзы. — Глупый мальчик. Нет никакого Франческо! Есть Франческа — моя подруга. И к ней я поеду. Теперь уже следующим летом. В каникулы. Вместе с тобой! — Если, конечно, ты, сын мой, не против.

Глеб вспыхнул. Он почувствовал себя идиотом. Полным придурком. Ду-ра-ком!

Дураком, у которого с души свалился огромный камень. Совершенно, абсолютно, невозможно счастливым дураком!!!

И этот немыслимо счастливый дурак сорвал с головы шапку и, размахивая ею, заорал во всю глотку, и стал скакать, и прыгать, и понёсся вокруг постамента колонны, разбрызгивая быстро тающую слякоть выше головы. Выше александрийского столпа!

А вслед за ним запрыгали кузнечиками близнецы — с визгом скользя по мокрой снежной каше, подставляя смеющиеся лица летящим, крутящимся хлопьям — увлекая за собой облепленную снегом, улыбающуюся Тоню.

Они обнимались, хохотали, горланили песни. А потом все четверо взялись за руки, и двинули в сторону арки Главного штаба.

— Люди! Мы — квадрига Аполлона! — оглядев четвёрку, вдруг воскликнул Руська. — Ура!!! — завопил он, и вся компания, включая Тоню, рысью, шлёпая по тающему месиву уже изрядно промокшими «копытами», поскакала под огромную, чернеющую впереди арку.

Под аркой Главного штаба стоял небритый загорелый человек. Он был в блестящей от сырости куртке на молнии, застёгнутой под самое горло, линялых джинсах и огромных горных ботинках. За плечами у него висел фоторюкзак. Человек, прищурясь, целился в них фотокамерой с огромным объективом.

Когда они приблизились, незнакомец вдруг присвистнул удивлённо, опустил камеру книзу «дулом» и громко произнёс:

— Вот это встреча!

Запыхавшаяся, мокрая, раскрасневшаяся от скачки четвёрка остановилась в нерешительности, разглядывая незнакомца.

А он улыбнулся им, как старым друзьям, и неожиданно предложил:

— Хотите мандаринов?

Пауза. Смущённые улыбки. Ну как тут откажешься! От мандаринов-то!

— Хотим, наверное…

Красными замёрзшими руками человек аккуратно, привычным движением закрыл линзу объектива крышкой, а потом вытащил из оттопыренных карманов куртки несколько крупных, душистых, бледно-оранжевых мандаринов.

— А я вас везде ищу, — сказал он Тоне как бы между прочим, неторопливо обдирая со своего мандарина кожуру загорелыми крепкими пальцами. — Это ведь вы позавчера забыли сумку в маршрутке? — повернулся он к Луше. — Ваша сумка у меня. Мама… — он запнулся, вопросительно посмотрел на Антонину, и повторил, обращаясь к Луше: — Мама, наверное, сердилась?

— Мама не знает пока… — ответила Луша смущённо. — А наша Тоня не сердилась, а просто расстраивалась. Правда, Тонь? — Вот видишь, оказывается, зря расстраивалась…

Тоня молча кивнула, бережно сжимая в ладонях всё ещё не очищенный золотистый плод, словно грея об него озябшие руки. И улыбнулась незнакомцу — лучистой, удивительно открытой, доброй улыбкой.

— Фотограф — это супер! — шепнул Глебу Руся, хлопнув слегка ошалевшего приятеля по плечу. — У нас тоже папа — фотограф. — Глеб, ты того… Если будет грустно — ну, мало ли что — не вздумай никуда нырять! Просто позвони, ладно? Или пришли сообщение…

— Я напишу! — Я по выходным бываю «В контакте». — Без всякого «мало ли что» напишу! — пообещал Глеб.

А снег всё не унимался, валил и валил, не переставая.

Совсем рядом вдруг зазвучал саксофон, и они притихли, заслушались… Чуть вибрирующие, трогающие за душу звуки преображали мир вокруг. Фантастическая снежная круговерть становилась ещё призрачнее, ещё фееричнее.

Глеб оглянулся. Печальная, завораживающая музыка доносилась из большой картонной коробки, притулившейся к стене. Там прятался — по своему обыкновению — здешний уличный музыкант-отшельник.

Они подошли поближе, угостили отшельника мандаринами, попросили сыграть «Moon River» — их новый знакомый попросил. Тоня только брови подняла.

И зазвучала «Лунная река». Волшебная, пленительная мелодия — Глеб сразу узнал её: Тоня любила эту песню, напевала часто.

Музыка лилась, прерывалась и снова текла… Хрипловатые, щемящие звуки саксофона согревали теплом человеческого дыхания холодное небо, крупными снежными хлопьями сходящее на землю. И весь огромный мир вокруг полнился трепетом. И — надеждой.