Горелом - Юлия Сергачева

— Как все эти лжеспасатели. Ты сама встречала хоть кого-то, кому она помогла?

— Встречала, — хихикнула Ева. — Пьетр к ней ходил.

— Чего?

— В прошлом году, вроде. По поводу старшей дочки, которую папаша в чемпионки метит. Он не рассказывал, что там стряслось, но гимнастика — занятие травмоопасное.

— Ходил к ней, когда… — Ян не закончил, но ехидная Ева проницательно продолжила:

— Когда он мог обратиться к такому гению, как ты? Вот и поразмысли на досуге!

— Плевать я хотел на его выбор, — раздосадовано огрызнулся Ян. — Мое дело проверить подлинность этой… м-м… Стах. Это как раз рядом. За углом. Можно и посмотреть.

Дом номер двенадцать выходил окнами на реку Серебряну и на остров, что делил русло. Отсюда даже можно было рассмотреть лохматую рыжую гриву парка на набережной и далекий разваленный мост. А хорошо бы там сейчас пробежаться, ни о чем не думая…

Ян тоскливо вздохнул и обратился к дому.

Когда-то здание принадлежало, скорее всего, аристократическому семейству, но позднее его отдали под квартиры. Большие, нелепые и холодные. Опять парадное — длинное и сквозящее, словно ущелье в горах. Сверху хлопнула дверь, и мимо Яна, нагнув голову, торопливо прошмыгнула женщина, прижимающая к груди прозрачную папку. Через пластик просматривались черно-белые снимки. Еще одна женщина, такая же унылая, словно стертая монета, неподвижно стояла на лестнице, крепко вцепившись в поцарапанные деревянные перила.

Пришлось ее обогнуть. От женщины пахнуло бедой, как крепкими горькими духами. Ян даже дыхание задержал.

На лестничной площадке на корточках сидел насупленный подросток в кепке, надвинутой на нос, рядом подпирал стенку хмурый менеджер в дорогом костюме, и нервно переминался длинный тип неопределенного возраста и социального статуса. У самой двери с номером три топталась бабуся, бесцеремонно пытавшаяся заглянуть в щель почтового ящика.

Ну вот, встревожился Ян, всматриваясь в старушку, как в дремлющую дворнягу. Кто его знает — то ли хвостом едва шевельнет, то ли лаем обложит.

— Здесь очередь, юноша, — строго сообщила старушка, почуяв его взгляд и оборачиваясь. — За мальчиком будете… — она с сомнением посмотрела на женщину, застывшую на лестнице. — Или вон за той дамой… Вы на прием-то записаны?

— Я не на прием. Здесь живет моя знакомая.

— Все так говорят, — засмеялась старушка. — Когда хотят без очереди.

— Ее зовут Амилия.

— Кто ж не знает, как ее зовут? — искренне удивилась старушка.

Пацан приподнял козырек, рассматривая Яна. Мужчина в костюме пошевелился. Ян не стал выяснять, что им пришло в голову, а резко постучал, протянув руку над плечом приставучей старушки. К счастью, незапертая дверь распахнулась от первого же толчка.

— Куда?! — возмутились вслед.

Хм… До чего ж похоже на его собственное жилье. То же пространство без внутренних перегородок, только мебели почти совсем нет. Поэтому здесь солнечно и чисто.

— Я могу вам помочь? — сидевшая на подоконнике коротко стриженная девушка подняла голову. Голос у нее оказался сильный, хотя и негромкий.

Напротив девушки на стуле плакала очередная женщина, и на появление постороннего она никак не отреагировала.

— Только, если вы и есть Амилия Стах.

— Тогда подождите, пожалуйста…

Надо же… А Ян почему-то ждал, что встретится с дамой немолодой. Обычно фальшивые избавители норовят обрести вид значительный. Кто поверит молоденькой девице? Впрочем, кто поверит ничуть не более солидному парню, вроде него самого? Только тот, кому деваться некуда.

Ян не ушел, но на него больше не обращали внимания. Женщина шумно сморкалась, всхлипывала в прижатый к губам платок. Через истерзанную ткань доносилось невнятное:

— …не смогла уберечь… такое горе… младшая сестра, я должна была за ней смотреть, да недоглядела…

Девушка что-то отвечала, почти беззвучно, но женщина ее прекрасно слышала и, кажется, впитывала слова жадно, как губка. Поначалу буквально раздавленная свалившимся на нее несчастьем, она на глазах оживала. И вот всхлипывания стали реже. Еще минута — плечи распрямились. Потом она уже смотрит прямо в глаза собеседнице, словно боясь, что та исчезнет.

Что хозяйка квартиры ей обещала? Ян невольно прислушался:

— …дам вам адрес, там замечательные врачи… Минуту! — Амилия прошла мимо незваного гостя, глянув мельком, затем вернулась обратно уже с блокнотом, в котором что-то записала.

— Я читала, что наркоманов невозможно вылечить, — женщина покорно взяла вырванный из блокнота листок и воодушевилась настолько, что попыталась спорить. — И она не хочет…

— Она хочет, — твердо возразила Амилия Стах. Место на подоконнике она заняла привычно как птица — излюбленную ветку. — Я с ней разговаривала. Теперь ваша очередь.

— Я уже столько переговорила… Она не слышит.

Девушка обронила несколько слов. Женщина торопливо закивала. Она вцепилась в свою надежду, как в спасительный круг.

— Я обещаю, что все будет хорошо, — Амилия Стах прикоснулась к руке собеседницы.

Зачем она это делает? Ян едва зубами не скрипнул от раздражения. Зачем обещать то, на что не можешь повлиять? Он не выносил наркоманов. Их беда — вязкая, губительная, как трясина, настолько переплетенная с личностью самого страдальца, что отделить одно от другого почти немыслимо.

Однако женщина действительно повеселела. То ли поверила, то ли вдохновилась решительностью в голосе собеседницы, но сгорбленные, напряженные плечи оттаяли, и даже движения стали спокойнее, без болезненной суетливости.

— Прощайте, — тихо сказала Амилия, выпуская руку женщины. Соскочила с подоконника. Сделала она это как-то неловко, словно едва удержалась от падения. Хотя и подоконник был низок, и роста девушка оказалась совсем невысокого. Что-то в ней почудилось знакомое, но свет, падающий из-за спины, скрадывал подробности.

Женщина, мелко и с энтузиазмом кивая, просеменила к дверям. Хозяйка жилища проводила ее до порога, сказала напоследок несколько слов и вернулась.

— Вы — не клиент. — Это прозвучало, как обвинение.

— А вы — не горелом, — огрызнулся Ян от неожиданности.

Что ж, прямота — тоже отличный способ начать беседу. Помогает избежать недоразумений и расставляет акценты. Вот теперь сразу понятно, что они друг другу не нравятся.

— Вы хотите со мной поговорить?

— Я хочу вас предупредить.

Круглое, заостренное к подбородку бледное лицо. Слишком бледное, чтобы выглядеть здоровым. Даже губы едва окрашены. Глаза неестественно большие и темные. Такими обычно наделяют фей в детских книжках. Но придают они девушке не очарование, а кажутся расширенными от боли.

Ян определенно ее уже где-то встречал недавно. Спросить? «А не встречались ли мы с вами раньше…» Вот только банальностей в такой ситуации недоставало.

— То, чем вы занимаетесь — незаконно.

— Я знаю. Но ко мне приходят те, кому отказали вы, хотя вы занимаетесь этим законно.

Знает? Да, похоже. В больших темных глазах ни тени сомнения.

— Вы не в силах им помочь.

— Чтобы унять чужую боль, не всегда нужны сверхъестественные силы. Иногда достаточно простого участия и желания разделить беду.

— Зачем вы ей лгали?

— В чем, по-вашему, ложь?

— В том, что все будет хорошо. В семье наркомана никогда не бывает хорошо.

— Вы не знаете, что будет дальше, — она прижала ладонь к ребрам над сердцем, едва заметно поморщившись. Драматический жест выглядел не заученным, а привычным. — Никто этого не знает, но теперь они хотя бы верят, что такое возможно. А значит, не сдадутся.

— Это и есть ложь, которая выдает себя за правду.

— Я ее выслушала, и ей стало легче.

— Для этого «молчуны» есть и психоаналитики. А вы вселяете в людей пустые надежды на лучшее.

— А вы наделены даром, которого страшитесь. Это хуже, чем держать в себе огонь. И других не обогреешь, и сам сгоришь.

Ян вдруг вспомнил ее. Это она тогда стояла в Замке перед картиной и спорила со ним и Буггом. И тогда они также обменивались колючим «выканьем», как уколами шпаг и едва не поссорились.

— Вы, по-прежнему, так самоуверенно судите о том, чего не знаете?

— А вы настолько боитесь совершить ошибку, что давно уже утратили всякую уверенность даже в своем праве просто дышать. — Фраза требовала восклицательной интонации, но девушка произнесла ее мягко, опустив глаза.

— Может, потому, что у меня больше опыта? И я знаю, чем оборачивается мое сочувствие.

— А вы пробовали? — вдруг резко спросила она, подняв взгляд. И выражение его было отнюдь не кротким.

— Что?

— Сочувствовать. Не взвешивать, стоит или не стоит беда усилий, затраченных на ее сокрушение, а просто услышать пришедшего к вам. Впустить чужую беду в свою душу.