Смерть никогда не стареет - Евгений Сухов

– Вы и вправду так думаете? – быстро спросил я, впившись взглядом в лицо женщины-доцента Благовещенской.

– С такой девицы это вполне может статься, – без обиняков ответила мне Анна Витальевна.

– Поня-а-атно, – протянул я и немного помолчал. А потом сказал, как бы сам себе: – А мне показалось, что она его по-настоящему любит…

– Да это у нее не любовь, а болезнь какая-то навязчивая, – почти вскрикнула в сердцах Анна Витальевна.

«А ваша неразделенная и безнадежная любовь, Анна Витальевна, разве не навязчивая болезнь?» – хотел было спросить я, да вовремя удержался. Незачем было обижать несчастную женщину-доцента. Ибо любовь – это кому счастье несказанное, а кому и безграничное горе. Разве не так?

Вернувшись домой, я принялся готовиться к нашей с Ириной вылазке на природу. Достал палатку, сложил в рюкзак большое одеяло, пакет с десятком картофелин, буханку серого хлеба, батон, пару луковиц, пакетик с лавровым листом и перцем горошком (это для ухи), палку копченой колбасы и кусок сыра, обнаруженный мной в холодильнике. Ко всему этому присовокупил железную баночку с классическим цейлонским чаем (мы невесть какой чай из одноразовых пакетиков принципиально не пьем), пачку печенья «Сливочное» и банку из-под кофе, наполненную сахарным песком. В кармашек рюкзака положил соль, спички, ножик и средство от комаров. В другой кармашек – половину рулона туалетной бумаги, мыло в мыльнице, полотенце и еще по мелочам разного необходимого и не очень.

Удочки в брезентовом чехле, как раз две, несколько блесен-вертушек и воблеров я нашел на балконе во встроенном шкафу. Там же были обнаружены котелок и старый чайник с закопченным дном, который и был предназначен для того, чтобы ставить его на огонь. И все время, пока я собирал походные манатки, меня одолевали мысли. Естественно, связанные с моим журналистским расследованием.

Почему Жанна и Валентин Георгиевич скрывали свое давнее знакомство, начавшееся еще за два года до убийства Анны Чекулаевой? Чтобы их не заподозрили в ее убийстве?

И если Чекулаеву не убивали ни Павлов, ни старушка Дробышева (ее я, в общем-то, всерьез и не подозревал) и ни Вика, то на подозрении остаются двое: Жанна и сам Валентин Георгиевич. Ибо больше некому. Плюс кто-то из них является и заказчиком убийства Геннадия Павловича Нехватова, подобравшегося слишком близко к разгадке гибели Анны Чекулаевой. Ну и порешил отставного опера Коломийцева тоже кто-то из них. И, судя по способу убийства, этот кто-то – тот самый человек, который убил Анну Чекулаеву.

В общем, я был уже близок к разгадке всех этих убийств. Оставалось совсем немного. А именно, выяснить, кто убийца: Жанна или Валентин Георгиевич. Или они оба…

Спать я лег пораньше. Зная, что, если Ирина сказала, что заедет за мной в пять утра, значит – заедет именно в пять.

В эту ночь мне снилась рыбалка. Как будто мы с Ириной уже приехали на место: это оказался бережок какой-то небольшой речки. Поставили палатку, позавтракали бутербродами с колбасой и сыром, запивая их чаем, и стали рыбачить. Долго сидели, глазея на поплавки, пока не наступило время обеда. И тут пошел нешуточный клев. Мы натаскали целую кучу гупешек, с десяток скалярий, несколько дискусов и одного глазчатого астронотуса. Откуда здесь, в этой речке, взялись аквариумные рыбки, нас почему-то не волновало и не удивляло.

Потом Ирина, напевая песню из детства ее отца про волны, которые «и стонут, и плачут, и плещут на борт корабля», чистила рыбок, и мы вместе варили уху и самозабвенно пели:

Нелегкой походко-ой матросско-ойиду я навстре-ечу-у врага-ам,а после с побе-едо-ой геройско-ойк скалистым верну-усь берега-ам.А волны и сто-онут, и плачу-ут…

Когда уха была почти готова, невесть откуда взялся огромный мужик с черной бородой, растущей прямо от глаз, в телогрейке и кирзовых сапогах. На его плече висела длинная старинная винтовка с трехгранным ржавым штыком. Мужик выругался по-польски, пнул по котелку, залил костер и повел нас на расстрел. Он довел нас до самой воды, снял с плеча винтовку и стал целиться сначала в меня, а потом в Ирину.

«В меня стреляй, гад, в меня!» – закричал я, но в результате получился какой-то писклявый шепот.

Мужик ухмыльнулся и стал целиться в меня. Я зажмурил глаза, ожидая выстрела, но его почему-то не последовало.

Так, с зажмуренными глазами, я простоял долго. Час, наверное, а может, целых два. А когда открыл их, то увидел Ирину. Она склонилась надо мной и, усмехнувшись, произнесла:

– Вставайте, граф. Вас зовут из подземелья…

– Чего? – не понял я спросонок.

– Вставай, я приехала. Уже пять минут шестого…

Глава 14

Вот так пикничок на природе! или На допросе у майора Волосюка

Эх, ребята! Как славно на природе в конце мая! Все уже зелено, что должно было позеленеть, причем зелень эта сочная, яркая. Это я про траву и листья, разумеется.

А место, куда меня привезла на своем «Жуке» Иришка, и впрямь было замечательным. Настоящий нетронутый кусочек природы: неширокая река, пологий берег с песком и галькой. Позади небольшая зеленая полянка, сокрытая от людского взгляда кустами и деревьями, преимущественно ольхой и березой. Сразу за полянкой – овражек, поросший мать-и-мачехой и калужницей. Подле небольшого овражка березка, изогнутая, как знак вопроса.

Рядом с нами – ни единой души. Тишина невероятная, какой просто не бывает…

На том берегу реки тоже безлюдно, хотя видно, что места там хоженые и наезженные. И не подумаешь, что это юго-восток Москвы и до ближайшей улицы под названием Заречье не более двух километров. Кстати, как называется речка? Такой вопрос я задаю Ирине и получаю ответ:

– Чурилиха или Пономарка. Это как тебе будет удобнее. Кстати, в этой речке водятся окуни.

Ну конечно, мог бы и сам догадаться! Но я не столько смотрел на дорогу, сколько на Ирину, и иногда еще заглядывал в глубь себя. Все-таки мое расследование не давало мне покоя и возможности полностью расслабиться.

Нет, все. К черту! Мы на природе! У нас вылазка, рыбалка и пикник. И это единственное, о чем стоит сейчас думать…

Я начинаю раскладывать палатку. Ирина раскрывает свой рюкзачок и начинает что-то выкладывать из него. Она в джинсах, обтягивающих ее ноги так, что не нужно ничего домысливать, в футболке и кедах. Волосы собраны в конский хвостик, короткий и задорный, как у маленькой девочки. Вообще она до того ладненькая и миленькая, что надо либо стоя на коленях благодарить судьбу за то, что она находится рядом со мной, а не с кем-либо другим; либо умиляться, сдерживая рыдание и глядя на нее со слезой, катящейся из глаз; либо взреветь зверем и начать ее есть, откусывая кусочек за кусочком.

Пока я выбираю, к какому из вышеизложенных «либо» я больше всего склонен, краем глаза замечаю какое-то движение на противоположном берегу, что метрах в пятидесяти от нас. Ну вот, блин! Наша идиллия нарушена: на противоположном берегу останавливается черный джип с тонированными стеклами. Из него не торопясь выходят двое парней. Они то ли в плащах, то ли в длинных пиджаках едва не до колен, какие обычно носит Михаил Боярский. Кажется, такие пиджаки называются сюртуки и были весьма модны в позапрошлом веке. А зачем молодым парням плащи или сюртуки в такую жару?

Я продолжаю наблюдать и вижу, как один из парней рукой отодвигает полу сюртука/плаща. Под ней висит автомат. То же самое делает и второй парень. Твою мать! Я рывком кидаюсь на Ирину, хватаю ее и тащу в конец поляны. Она смотрит на меня дикими глазами, но не сопротивляется. Когда я кидаю ее на дно овражка и падаю сам, первые пули автоматных очередей с того берега речки уже срезают головки калужниц и впиваются в ствол кривой березки. Автоматные очереди очень звонкие. Стреляют с того берега, а кажется, будто метрах в пяти…

Наконец все смолкает. Я поднимаю голову и осматриваюсь: оказывается, я лежу верхней частью тела на Ирине, обхватив ее голову и закрывая ее лицо руками. А вот нижняя часть моего тела расположена перпендикулярно по отношению к продолговатому овражку в форме огурца. И мои пятки лежат в точности вровень с краем овражка. Так что их вполне могли зацепить пули, выпущенные из автоматов с того берега.

В моем мозгу невольно вспыхивают картинки, как пули впиваются в мои пятки и застревают в кости. Я машинально ежусь: картинки отнюдь не из приятных…

Начинает шевелиться Ирина. Она неотрывно смотрит мне в лицо. И молчит. Безмолвствую и я. Еще через минуту я полностью сползаю в овраг, слезаю с Ирины, ползу по пластунски (как в кино про войну) к концу овражка, где растут кусты, и выглядываю.

На том берегу никого нет: ни черного джипа, ни парней в сюртуках. Похоже, что они уехали.

Я разворачиваюсь, подползаю к Ирине, несколько мгновений смотрю на нее и ложусь рядом, перевернувшись на спину. Мы лежим рядом и смотрим в небо. Вернее, в его кусочки, не закрытые ветвями деревьев. Осознаю, что всего этого могло не быть.