Личный лекарь Грозного царя - Александр Сапаров

– Куда-куда нужен?! – встревожился дьяк. – Ты говори, да не завирайся, чего словами кидаешься – группа какая-то…

– Ну мы так называет несколько учеников, которые будут вместе учиться, только и всего, – ответил парень. – Я по-простому, чтобы понятно было, еще подмастерье у Сергия Аникитовича и буду заниматься с десятью учениками. Ты что думаешь, он – царский лекарь и боярин думный – сам будет сопли твоему сыну вытирать? – с неожиданной серьезностью спросил будущий лекарь.

– Да нет, я ничего такого и не думал, прости господь, вот те крест, я же со всем уважением к тебе, – заюлил дьяк, думая, что его слова отзовутся на сыне.

– Короче, – с удовольствием вставил лекарь словцо, неоднократно слышанное от Щепотнева. – Иди себе домой, устрою я твоего сына сам. А тебе здесь делать больше нечего. Теперь до сочельника домой парня не жди и сам сюда не ходи. А на сочельник десять ден отпуск домой будет, потом опять за дело. Нечего казенные деньги даром проедать, должен будет учиться усердно отпрыск твой, а ежели тупость выкажет – уж извиняй, вскорости дома окажется.

Акинф поцеловал сына, троекратно перекрестил его и со вздохом вышел в дверь, которая тут же захлопнулась за ним.

Никита неожиданно почувствовал себя брошенным и одиноким, и на его глаза сами собой поползли слезы.

Лекарь, который сразу заметил его состояние, успокаивающе сказал:

– Не боись, все будет хорошо. Я вот вижу, у тебя с ногой что-то не так, хромаешь ты сильно. Вот ежели себя покажешь учеником достойным, Сергий Аникитович посмотрит, может, что-то с твоей ногой сможет сделать. Я у него в учениках уже два года обретаюсь, а до сих пор всей глубины его знаний не постиг. Ну ладно, давай пошли, покажу тебе, где обитель твоя на два следующих года будет. Да, меня будешь звать «учитель», а зовут меня Георгий.

И учитель пошел не торопясь к дверям школы, чтобы его прихрамывающий ученик мог за ним поспеть. Никита вошел в двери и остановился, разглядывая окружающее. Ничего особенного вокруг не было, они стояли в большой комнате, освещенной двумя окнами, два коридора уходили вперед, а на второй этаж вела широкая лестница. Посреди комнаты стояла странная, вытянутая вверх четырехугольная печь, от которой несло жаром. Никита в свои пятнадцать лет, кроме своего дома и церкви, нигде не бывал, и для него и этой достаточно скромной картины хватило, чтобы застыть в восхищении. Но учитель нетерпеливо похлопал его по плечу.

– Давай идем, нечего глазеть по сторонам, еще насмотришься.

И они пошли по коридору, в стенах которого было несколько дверей с надписями незнакомыми буквами. Но внимательный глаз Никиты быстро выделил привычные очертания, и, когда они подходили к концу коридора, первое слово – «аудитория» – было уже им прочитано. В коридоре стоял странный запах, не то чтобы неприятный, но чем-то он ему не нравился. Каменный пол блестел чистотой, не было ни соринки.

Пройдя этот длинный коридор, они уперлись в старую дубовую дверь. Когда Георгий ее открыл, Никита увидел низкие сводчатые потолки палат монастыря. В палату выходило несколько дверей, Георгий открыл первую, и они вошли в небольшую монашескую келью, в которой только-только хватало места для трех топчанов, большого стола, табуретов и трех каких-то деревянных ящиков. На стене висела длинная вешалка с деревянными сучками для одежды. Здесь, в отличие от коридора, было довольно холодно.

– Ну вот, – сказал учитель, – тут будешь жить. Я поселил тебя сюда потому, что здесь живут два ученика, тоже сыновья дьяков, так что вам будет о чем поговорить. Вот этот ларь, – он показал на деревянный ящик, – называется «тумбочка», в нем будешь держать свои вещи и письменные принадлежности.

Никита с интересом разглядывал келью, в которой ему придется жить целых два года. Он не допускал даже мысли, что его с позором выставят отсюда за тупость.

«Ночами буду сидеть, с лучиной, но одолею все науки», – решил он для себя.

Неожиданно его внимание привлек бронзовый светильник, стоявший на столе. Он сразу понял назначение этого странного предмета, потому что из него немного торчал обгоревший фитиль. Он взял в руки светильник и понял, что внутри есть какая-то жидкость, – от фитиля пахло странным запахом, которого он не знал.

Георгий, наблюдавший за ним, спросил:

– Ты что, не видел никогда лампы керосиновой?

«Так вот это что», – понял Никита.

– Нет, – ответил он учителю, – я только слыхал, как отец говорил, что в лавках, которые боярину Щепотневу принадлежат, такие начали продавать, но нам не по деньгам, – добавил он серьезно. – А здесь неужто у нас в келье такая лампа будет гореть?

– Конечно, – кивнул Георгий. – Ты что думаешь, учиться только при дневном свете будешь? Вот уж нет, придется и при лампе сидеть. А к лампе еще стекло полагается, но пока вам его не дали – вначале научитесь с ним обращаться, а то мигом все поломаете. Сейчас темнеет уже в три часа пополудни, вот занятия окончатся – пойдете по кельям делами своими неотложными займетесь, у кого что, потом, как все на молитву, трапеза вечерняя, а потом учить будете, что днем вам рассказывали. В воскресный же день вам монахи скучать не дадут – вместе с ними будете службу стоять. Архимандрит Кирилл особо внимание свое обращает на усердие ваше в молитве.

– Учитель, – робко обратился Никита к лекарю, – батюшка меня на долгие службы не брал никогда, млею я там, долго стоять не могу.

Георгий привычно почесал вихры на затылке:

– Н-да, это вопрос, ну да ладно, Сергий Аникитович что-нибудь придумает, может, скамеечку для увечного архимандрит разрешит поставить. Ну ладно, давай устраивайся, вот твой топчан, на нем спать будешь. Завтра получишь одежу для учебы, в том, в чем ты пришел, здесь ходить нельзя. Твои соседи придут вскоре, может, ты их знаешь – Мишка Протвин здесь обитает и Семен Крупин. – С этими словами Георгий вышел и аккуратно закрыл за собой дверь.

А Никита, как будто из него выпустили воздух, хлопнулся на топчан. Ну вот почему так не везет, почему его злейший на улице враг – Семка Рыжий – тоже оказался здесь, да еще в одной с ним келье?

Посетовав некоторое время на судьбу, он все же решил разложить свои вещи. Теплый мятель и новый кафтан он повесил на вешалку, где уже висела одежда его соседей по келье. Затем убрал в тумбочку свои вещи. То ли от работы, то ли от переживаний ужасно захотелось поесть, и он, усевшись за стол, расстелил на нем тряпицу, в которую были завернуты пироги, и начал их поглощать, выбирая рыбники. Когда он уже доедал последний рыбник, в келью вошли оба его соседа. Они оживленно переговаривались, держа под мышками какие-то странные предметы. Увидев Никиту, оба остановились, а Семен радостно завопил, замахал руками, чуть не уронив свою ношу:

– Кого я вижу! Хромой Никитка, будет тебе битка!

Но тут же скривился и уже осторожно доковылял до топчана и медленно уселся на него.

Его спутник, высокий здоровенный парень, гулким басом сказал:

– Семка, как тебе не совестно, побойся Бога, ты вчерашнего дня столько розог получил, всю спину конюх исполосовал, а тебе все неймется. Ты хоть помнишь, что про драки и обзывки Сергей Аникитович говорил?

– Да помню я все, – отмахнулся Семен и, повернувшись к Никите, произнес: – Никита, Христа ради прости меня, грешного, я тут за седмицу уже второй раз на розги попадаю, и все из-за языка своего. Вот и сейчас не удержался. Очень ты уж ловко последний раз мне кулаком под глаз заехал, потом дома братовья проходу не давали, все просили – похвастай, Семка, как хромой тебе глаз подбил.

Мишка захохотал:

– Так что, Никита, ты действительно ему глаз подбил?

– Да было дело, – нехотя ответил тот. – Может, не будем про драки боле говорить, лучше объясните – что за штуки у вас в руках?

Пока Семен со вздохами устраивался на топчане, Мишка положил на стол грубую кожаную папку и вытащил из нее две тонкие книжицы.

– Это называется «папка для книжиц». И для тетрадей наших, в которые мы будем записывать все, что нам будут говорить. – Тут он хихикнул: – Только это будет на морковкино заговенье, потому как, окромя нас троих, никто ни читать, ни писать не может. – Но тут же стал серьезным, сообщил: – Однако и мы напрасно обрадовались: писать-то сейчас надо будет другими буквами, Сергий Аникитович сказал, что это будет наш особый язык – лекарский, чтобы мы все, что нового узнавать будем, по-новому и записывали. Вот и книжицы по две нам выдали на каждую келью: одна – «букварь», вторая – «арифметика» называется, но мы по-простому, как раньше, ее «цифирью» называем. Они здесь, в печатне монастырской напечатаны, специально для учебы нашей.