Убийство на верхнем этаже. Дело об отравленных шоколадках - Энтони Беркли

Мисс Деламер между тем стежок за стежком молчаливо вплетала свою ненависть к негодной жене в шитье интимного туалета.

– Так вы говорите, что ничего не слышали в ночь убийства? – спросил Роджер. Как хорошо, что профессия литератора позволяет ему задавать любые вопросы, не утруждая себя извинениями за свой интерес к тривиальному, по всей видимости, убийству.

– Ни звука. Во–первых, я рано легла спать. Как правило, я работаю ночью – вероятно, и вы тоже, но в прошлый вторник я была утомлена, это был исключительный случай: легла даже раньше двенадцати. – Роджер отметил, что о своем госте она и вскользь ничего не сказала.

– Даже грохота, который разбудил Эннисмор–Смитов, не слышали?

– Нет, ничего.

Странно, что только Эннисмор–Смиты слышали этот шум, подумал Роджер, ни миссис Палтус, ни мисс Деламер, а ведь обе вполне могли слышать. Лишь Эннисмор–Смиты могут подтвердить, что был грохот – значит ли что–нибудь этот факт? Но они никак не могли быть единственными свидетелями. Можно без шума перевернуть мебель, но фарфор о пол тихонько не расколотишь! Уж звон–то разбиваемой посуды нельзя не услышать!

«Погоди», – сказал себе Роджер и переменил позу. Ему пришла в голову свежая мысль. Помимо грохота в показаниях Эннисмор–Смитов есть еще кое–что, на чем, собственно, держится все дело, ибо время, когда они слышали шум, без возражений признано как время убийства. Интересно, однако. Именно миссис Эннисмор–Смит, и только ей, мы обязаны точным временем: 1.20 пополуночи. Муж спросил ее, который час, и она сказала: час двадцать. Если б он не спросил, рассказала б она об этом? И как проверить точность этого показания? Никак.

Далее – еще один момент. Миссис Эннисмор–Смит разбудила мужа, чтобы он тоже прислушался к шуму над головой. И заявила, что слышала этот шум задолго до того, как его разбудила. Но Аугустус Уэллер ничего похожего на шум не услыхал. Разве это не любопытно? Очень любопытно, особенно если копаешь под миссис Эннисмор–Смит.

Тут кроется еще возможность умышленного лжесвидетельства относительно времени. Ведь мистер Эннисмор–Смит тоже мог взглянуть на часы. Допустим, что грохот был что–то около этого времени – в 1.20, в чем сходятся миссис и мистер Эннисмор–Смит, а убийство – нет. Могла ли миссис Эннисмор–Смит организовать дело так, чтобы грохот послышался именно в это время, обеспечив себе таким образом алиби, – ибо она, несомненно, могла рассчитывать, что миссис Палтус и мисс Деламер тоже его услышат, – а само убийство осуществить раньше?..

Нет никакого сомнения, что неглупая и решительная женщина вполне могла это подстроить. Можно вещи в комнате установить таким образом, что они начнут друг на друга валиться. Например, с помощью часов. Ставишь будильник так, что движение стрелки разорвет вытащенный в тонкую нить клочок ваты с маленьким грузиком на конце; грузик, падая, потревожит более тяжелый предмет, находящийся на грани падения – и так далее, пока фарфор не рухнет на пол и не повалится легкая мебель. Это очень даже осуществимо. И, бесспорно, ничего не стоит обосновать возможность существования дубликата ключей к квартирной двери, и тогда – будильник, вата, гирька, что угодно – весь этот простейший механизм мог быть убран часом позже, когда муж опять заснул сном праведника.

И, черт возьми, она способна на это. В час злой нужды – психологически способна. Хотя мне очень жаль. Но холодный гнев, в который она впала в магазине, говорит о многом. А терпение! Вместо гнева подставь отчаяние как движущую силу, и с этим ее мрачным терпением… Я думаю, все зависит от того, насколько туго им сейчас приходится, насколько нужны наличные деньги. Как бы все это выяснить?

– Плетете интригу? – осведомилась мисс Деламер с сочувствием собрата–художника.

– Расплетаю, – мрачно ответил Роджер.

– Выпьете чего–нибудь? – Мисс Деламер не стала вникать в причины его подавленности.

– На редкость здравая идея, – одобрил Роджер.

Хозяйка вспорхнула и оказалась у буфета напротив кушетки. «Со спины, подумал Роджер, – она представляет собой изящнейшее двуногое существо. Какая жалость, что вид спереди не вполне соответствует этому впечатлению».

Мисс Деламер достала множество бутылок и с небрежностью мастера принялась взбивать коктейль.

Роджер попробовал, и, смотри–ка, – оказалось вкусно. Он выпил и другой. Забыв об убийстве, они завели легчайший из возможных разговоров, но Роджер, не теряя шутливого тона, продолжал размышлять: «Если я сейчас уйду, она скорее всего так и не расскажет того, что мне нужно: тут, я чувствую, есть какой–то внутренний запрет, а двух коктейлей недостаточно, чтобы ослабить запреты в душе маленькой леди, особенно когда можно выдать себя самое (не думаю, чтобы она была очень щепетильна по отношению к другим). Если не уходить, это наверняка вызовет ожидания и за информацию мне придется платить любовью… Как бы так уловить, когда одна стадия кончается, а другая еще не началась? Ничего не поделаешь, придется ждать. Держу пари на пятую минуту после третьего коктейля».

На пятой минуте после третьего коктейля Роджер рискнул:

– Вы говорите, что хорошо знаете Эннисмор–Смита?

– Довольно–таки.

Мисс Деламер, кажется, ничего не подозревала, и Роджер двинулся дальше:

– Я встречался с ним раза два, не более, и он мне чрезвычайно понравился. Конечно, он не деловой человек и удача, пожалуй, его не балует, но в высшей степени славная личность.

– Вот–вот, – согласилась мисс Деламер, как птичка, пристроившись на ручке кресла. – Конечно его нельзя принимать всерьез – в отличие от мистера Бэррингтон–Брейбрука. Но он и вправду так мил и беспомощен, что ты просто ни в чем не можешь ему отказать. Женщины питают слабость к таким, как он; вы, наверно, уже с этим сталкивались.

– Сталкивался, – мрачно кивнул Роджер.

– И знаете, это удивительно, если вдуматься, – размышляла вслух мисс Деламер, забыв про всякую осторожность. – Ведь на самом деле Джон нравится мне куда больше Лайонела – оба они время от времени забегают ко мне поболтать, и при этом Лайонел добивается от меня всего с легкостью необыкновенной, а Джон может – то есть мог – просить и просить, а я ему все–таки откажу. Думаю, это потому, что к Лайонелу невозможно относиться как к взрослому человеку. И все–таки, – мисс Деламер отметила светлую сторону, – и все–таки он приносит мне пользу. Впрочем, и Джон тоже. Я использовала их обоих раз по десять, под разными именами. Это самое лучшее в моей работе: перемени имя и получишь совсем нового героя, никаких забот о характере и всем прочем. Никому никакого дела, так мне–то чего волноваться?

– Очень точно замечено. Да, Эннисмор–Смит именно тот человек, который с удивительной легкостью может всего от тебя добиться. – Роджер решительно вернул разговор на магистральную линию – Например, денег.

– О, неужели Лайонел занимал и у вас? – вскричала мисс Деламер подобно мамаше, которая негодует на проступок отпрыска, но не может не чувствовать своей за него ответственности. – Ах, это ужасно. Вы же едва знакомы!

– Ничего–ничего, – торопливо проговорил Роджер, сознавая, что дело «Монмут–мэншинс» превращает его просто в матерого враля, и чем дальше, тем больше. – Абсолютно ничего страшного. Это произошло как–то само собой. У вас он, конечно, занимал тоже?

– О да, у меня–то – конечно. Он знает, что у меня денег много, хотя и не догадывается, откуда они берутся. До мне бы так не хотелось, чтобы он занимал у Джона! Джон слишком серьезно относится к таким вещам. Ума не приложу, что стряслось с Лайонелом. В прошлом году в это же время он не хотел брать даже у меня, хотя я несколько раз ему предлагала, а совсем недавно набрался храбрости и попросил десять фунтов у Джона. Он сказал мне потом, что это – самый смелый поступок в его жизни. Джон, конечно, дал, хотя ему это неприятно, а я ужасно рассердилась на Лайонела, потому что охотно дала бы ему сама. Видите ли, я боюсь, что Джон считает, что бедный, славный Лайонел вернет ему долг.

– Значит ли это, что бедный, славный Лайонел вам свои долги не возвращает?

– О, когда–нибудь он это сделает, – живо отозвалась мисс Деламер. Когда у него появятся деньги.

Минуту спустя Роджер откланялся с выражением глубокой признательности.

Он получил двойной ответ на двусмысленный вопрос. Он узнал, что Эннисмор–Смиты не просто в тяжелом финансовом положении. Они в отчаянно тяжелом финансовом положении.

Тот единственный вопрос, который он неделю назад задал Эннисмор–Смиту, в конце концов оказался не таким УЖ никчемным. Вопрос о том, кончал ли Эннисмор–Смит закрытую частную школу, был вопрос очень существенный Ибо если человек чему–то научится в частной школе, так это не тому, какие есть реки в Африке, – особенно если он в Африку так во всю жизнь и не соберется. Научится он вещам гораздо более практичным. Таким, например, что джентльмен никогда не должен занимать деньги у женщины, поскольку в этом случае ему неизбежно предстоят сложности – рано или поздно, и последнее гораздо хуже. И что, если джентльмен все–таки опускается до этого, остается одна вещь, о которой невозможно даже подумать, а именно – занять деньги у женщины, с которой состоишь в интимных отношениях.