Внук Петра Великого - Олеся Шеллина

– Да я и не сомневаюсь, – я крикнул Бастиана и передал пищащий комок ему. – Устрой ее в моей комнате. Ну там, я не знаю, короб какой теплый, молоко опять же, короб с песком.

Бастиан взял в руки котенка с таким видом, словно я ему бомбу передал. С совершенно каменным выражением лица он направился обратно в комнату, понося, скорее всего, Воронцова про себя на чем свет стоит. Вот не мог он чуть припозднится? А теперь Бастиану за какие-то грехи предстоит возиться с котенком, вместо того, чтобы посмотреть на почти всю русскую знать, которая собралась сейчас в тронном зале для того, чтобы приветствовать внука Петра Великого. Но что я могу поделать, за кошкой кому-то надо сейчас присмотреть, а на знать он еще насмотрится, еще тошнить от всех этих дам и господ начнет.

– Ваше высочество, время, – поторопил меня Татищев. – Еще немного и мы начнем опаздывать. А ведь ее величество еще хотела благодарственный молебен отслужить, в честь вашего приезда.

– Да, я понимаю, идемте, – и мы возобновили движение к императрице.

Я покосился на Воронцова. Помнится, Корф намекал, что вокруг него начал собираться определенный пул придворных, этакий третий лагерь среди группировок придворных, еще довольно малочисленный, но имеющий своих сторонников. В чем-то Воронцов был близок к Лестоку и вообще считал, что России нужно брать курс на Францию и, как ни странно, Пруссию. Я же считал, что России вообще не нужно брать ничей курс, и пробовать развивать свой собственный, но вот то, что Воронцов поглядывал в сторону Фридриха, сразу же начало вызывать во мне отторжение. Как бы я не хотел попытаться взглянуть на молодого поручика под другим углом, у меня никак не получалось. В конце концов, решил пока не заморачиваться, и присмотреться к нему, а потом уже попытаться сделать определенные выводы, все-таки его приставили ко мне, и поручику волей-неволей придется бывать у меня очень часто, если не постоянно.

С другой стороны был Панин. Проведя с ним сегодня несколько часов, я понял только то, что он был из партии, поддерживающей Бестужева, то есть курс на Австрию и Англию. Довольно странное сочетание как по мне, но он просто слишком много общался и с теми и другими, когда служил дипломатом.

И вот сейчас у меня возникал вполне закономерный вопрос, а тетка ли назначила этих двоих в штат к наследнику престола? Или уже сейчас не успел я приехать, как началась борьба за влияние? Черт бы вас всех побрал! Да дайте мне хоть немного времени, чтобы освоиться!

Возле больших двустворчатых дверей мы остановились. Панин и Воронцов тут же куда-то испарились, а Татищев давал мне последние наставления.

– Как только полностью произнесут ваше имя, ваше высочество, вы пройдете прямо к трону, где сидит ее величество. Церемониальный поклон, – и он продемонстрировал, как нужно кланяться, и выпрямился. – После чего приветствуете ее величество. Так, теперь вы, – и он повернулся к Криббе, переходя на скверный немецкий. – Барон Корф передал, что произошло с фон Брюммером. Ее величество даже изволила вспылить и попенять барону, что он пресек дурное обращение с его высочеством так поздно, – ну-ну, если бы его высочество не озаботился своей судьбой сам, мы еще и лицезрели бы сейчас надменную морду Брюммера, потому что сам Корф вряд ли даже почесался бы. – Также барон Корф рассказал, что вы приняли самое непосредственное участие в судьбе его высочества. Поэтому вам и выпадает честь сопровождать его высочество к трону ее величества. Входите, идете, поклон, – он снова продемонстрировал как нужно кланяться, встаете и не мешаете, по ее величество к вам не обратится. – Гюнтер кивнул и стиснул рукоять своей рапиры, которую у него почему-то не отобрали. Он слегка побледнел и заметно нервничал, растратив половину своей наглости.

Гвардейцы распахнули дверь, и Татищев шагнул вперед громко объявляя.

– Карл Петер Ульрих герцог Гольштейн-Готторпский, внук Петра Великого в сопровождении капитана Гюнтера фон Криббе!

Мы вошли в огромный зал, в котором собралось, наверное, миллион человек. Ну, не миллион, конечно, но очень много, и они стояли по обе стороны, оставив для меня лишь небольшую дорожку к виднеющемуся вдалеке трону. По мере моего продвижения дамы приседали в реверансе, а мужчины кланялись. Но я видел все это лишь боковым зрением, все мое внимание сосредоточилось на сидящей на троне женщине в пышном платье. Когда я приблизился настолько, чтобы видеть более отчетливо, то не мог не отметить, что Елизавета Петровна красива. Блондинка с голубыми глазами и ослепительно белой кожей. Вокруг трона стояли несколько мужчин, первые советники, полагаю, и фавориты. Но я убей не знаю, кто из них кто. Потом разберусь, уж в неведении меня точно не оставят.

– Приветствую вас, ваше величество, – произнес я по-русски. Должен же я в конце концов произвести впечатление.

– О, мальчик мой, – вот чего я никогда не ожидал, это того, что она стремительно встанет и подойдет ко мне. Судя по округлившимся глазам мужиков возле трона, они тоже пребывали в легком шоке. А Елизавета Петровна тем временем порывисто меня обняла. – По-родственному так положено здесь в Российской империи. – Я в ответ легко ее приобнял. – Приветствую тебя в Петербурге, племянник. И можешь называть меня – тетушка.

– Хорошо… тетушка, – медленно произнес я, глядя на нее с удивлением. В этот момент в толпе мелькнуло лицо Чернышевского, который глянул на меня с нескрываемой ненавистью. Не понял, а с чего это ко мне такие интересные чувства, вроде бы ему ни разу в кашу не плевал. Тем временем Елизавета взяла меня за руку привлекая внимание. Понятно, сейчас начнется допрос с пристрастием, нужно сосредоточиться, чтобы не ударить в грязь лицом, раз уж меня так радушно приняли.

Глава 10

Звон рапир отразился от зеркал, которые по просьбе Криббе развесили в комнате, и вернулся ко мне, заглушая шум крови, раздающийся в ушах. Эта комната скоро превратится не только в мой индивидуальный спортзал, здесь меня еще будут обучать танцам. И это вообще не обсуждалось. Я обязан был при необходимости сплясать весь Марлезонский балет без перерывов на антракт, просто потому что так было положено. Я же от подобной перспективы просто бился в конвульсиях от радости великой, но поделать ничего было