Профессорская дочка - Елена Колина

Наверное, хорошо быть невротической личностью – можно угрожать всем депрессией или нервным срывом.

Мои внуки и правнуки от Димочки могли бы на цыпочках ходить вокруг моего дивана, а я бы оттуда грозно велела: «А ну-ка тащите мне немедленно сосиски с пюре, а то у меня будет нервный срыв!»

Да, но сейчас, сейчас? Пока у Димочки нет внуков и правнуков? Быть невротической личностью, самой таскать себе на диван сосиски с пюре? Думаю, довольно сомнительное дельце…

Пятница

Ада права. Я хочу стать сексуальной, манящей и т.д., чтобы Вадим наконец-то меня увидел.

Дело Дня – немедленно изменить свое отношение к сексу вообще, а также изменить свое отношение к сексу с Ильей. Чтобы не остаться старой девой без никакого секса навсегда. И не превратиться в городскую сумасшедшую без никакого секса в прошлом, даже самого захудалого, от которого утром остается один вопрос – зачем? И чтобы Вадим наконец-то меня увидел…

Ходили с Ильей в милицию получать его новый паспорт. Илья еще не знает, что его ждет сегодня ночью – новая, манящая я.

Илья открыл свой новый паспорт, полюбовался своей фотографией.

– Разве вы могли бы дать мне сорок лет? – кокетливо сказал Илья паспортистке, девушке в погонах, и вдруг закричал: – Что это, что, что?!

– Как что? – удивилась девушка в погонах. – Это вы.

Я заглянула в паспорт – на фотографии Илья, собственной персоной, здоровый лысый дядька. А в графе ФИО написано: «Илья Борисовна Шапиро», военнообязанная.

– Я не военнообязанная! – кричал Илья. – Этот номер у вас не пройдет, я уже отслужил!

– Давайте, Илья Борисовна, я вам правильно печать поставлю, – сказала паспортистка.

– Помогите… – прошептал Илья. – Мне сегодня с этим паспортом улетать в Москву, у меня там выставка…

Никуда ему не нужно улетать, он просто врет от ужаса.

Хорошо, что у паспортистки оказались такое хорошо развитое чувство юмора и любовь к шоколадкам. За десять минут и три шоколадки удалось получить правильный новый паспорт.

– До свидания, Илья Борисовна, – улыбнулась девушка на прощание.

Илья бессильно махнул рукой. Мы с девушкой пытались убедить Илью, что ничего страшного, с нами тоже каждый день приключаются мелкие странности, которые мы в этот момент расцениваем как непомерно значительные для себя события, вместо того чтобы увидеть в них что-нибудь смешное.

Илья не хотел видеть ничего смешного, нервно тер лысину и говорил, что ему и без того тяжело соприкасаться с российской действительностью, а теперь он еще Илья Борисовна, и от этого у него стресс…

Илья оправился от стресса, как только мы вышли во двор.

– Что ни говори, все вы тут в России совки, и ничего с этим не поделаешь, – бодро сказал он.

Я вежливо кивнула, а про себя подумала: почему это мы совки? Совсем наоборот, например, девушка в погонах очень даже европейский человек – остроумный, толковый, любит шоколадки.

Мы шли по Фонтанке, и Илья читал вслух вывески и ворчал.

– Смотри, «Бест парфюм», «Вижен сервис», «Ривер-хауз»… – возмущался Илья. – «Фитнес-клаб», «Донатсы», «Элитный секонд-хэнд»…

Неужели прямо так и написано? А я и не замечала. Но ведь есть надписи и по-русски! Илья вообще не прочь подметить что-то плохое, как будто он уехал в высшие сферы, а меня тут оставил приглядывать за хозяйством и выговаривает мне, что я нерадивая.

– Все нормально, ты в Питере, не обращай внимания, – сказала я и остановилась у книжного прилавка на углу Невского и Фонтанки – думала, может, он уймется, пока я буду смотреть, не продается ли на этом лотке «Варенье» и др. новые талантливые произведения.

– Вот! – торжествующе сказал Илья, показав пальцем на большой красочный том с голой ногой на обложке. – Вот смотри, книга называется «Библия секса». Что, скажешь, не совок?!

– Да… – виновато признала я, стараясь закрыть от него рукой соседний том с бокалом на обложке – «Библию бармена»… – Но ведь это же переводные книги, не то чтобы это такая сугубо питерская литература…

– Совок, совок, – твердил Илья, – ничего святого! Вообще уеду из этой страны, раз так! Раз меня тут в милиции принимают за женщину! Раз мне нужно служить в армии… а женщины, между прочим, в армии не служат, это же Россия, а не Израиль!

Так, в приятной беседе, мы дошли до моего дома и вошли во двор.

– Не-ет, это не Питер! – Илья показал на окна на первом этаже и начал причитать: – Еще вчера был такой питерский, такой старинный двор, и вот…

Действительно странно, под старинными фонарями на окнах Адиного офиса на первом этаже за ночь откуда-то взялись свежие надписи и нечеловеческим синим светом задорно освещают наш двор: «Real Estate Consulting». He может быть, чтобы за один день, что я не выходила из дома, наш двор превратился в прибежище мирового капитала.

– Или это Питер, или это Бостон? – насмешливо спросил Илья и ткнул пальцем в окно.

– Это я, – выглянула из окна Ада в норковом берете с хвостом. – Красиво я назвала мой новый офис? В старом-то у меня все по-простому – агентство недвижимости. А тут у меня торговля реалистатом. Реалистат – это квартира, дача или там гараж…

– Bay, иес, о'кей, вандерфул, – сказал Илья и задал вопрос в пространство: – Интересно, а почему вы тут, в России, сами с собой по-английски разговариваете?

Я сказала – наверное, мы хотим присоединиться к сильному. Не в смысле войти в состав США навсегда, а в смысле идентифицировать себя с сильной Америкой, чтобы нам было не так страшно.

– Машка права, мы хотим, – подтвердила Ада. – Поэтому у нас во дворе все как в Америке.

Я зашла к Аде в офис и тихо попросила:

– Ада… а помните, вы давали мне пакетик для соблазнения Вадима? Если он у вас еще остался, можно я его все-таки возьму?

– Пояс кружевной один. Чулки с резинкой две. Подвязка кружевная одна, – перечислила Ада. – А хочешь, я тебе еще одну вещь занесу? Исключительной красоты презервативы? Сбегаю домой и занесу, одна нога здесь, другая там?

О господи…

– Спасибо большое, я… это, исключительной красоты не нужно, не обижайтесь, спасибо, можно я пойду?

Вечером я надела в ванной пояс кружевной один, чулки с резинкой две. Подвязка кружевная одна куда-то потерялась. Сейчас я выйду из ванной и изменю свое отношение к сексу с Ильей раз и навсегда. И тогда Вадим меня наконец-то увидит.

Уф-ф, выхожу! Новая я, во всем Адином и в халате.

– Илья! Илюша! Илюшечка! Вытащи, пожалуйста, из кладовки складной бед, – неожиданно для себя сказала я. – Ты теперь будешь спать на складном беде. Не обижайся, но… в общем, да, вот.

– Не надо Илюшечку на раскладушку, – заныл Илья. – У Илюшечки спинка болит… Я буду спать с тобой на диване, и дай мне второе одеяло, у тебя холодно.

– Нет, не будешь. Зато я дам тебе три одеяла, – сжалилась я. – По-нашему, три теплых бланкета.

Илья, надувшись, укладывался на раскладушку, заворачивался в одеяла, вздыхал.

– Ты не обиделся, что мы теперь друзья? Я имею в виду: и днем, и ночью?.. – спросила я в темноте. Кстати, подвязка кружевная одна нашлась – оказалась у меня на руке, как браслет.

– Илюшечка спит, – пробормотал Илья и демонстративно засопел.

Вскоре Илья уже спал по-настоящему, а я никак не могла заснуть.

Чтобы не думать, что теперь у меня вообще нет любовника, никакого, даже американского, решила лучше подумать о совках. Каждый без словаря знает, что «совок» – это неодобрительное определение носителя советского сознания. Ну и внешние признаки, конечно, имеются: плохо сшитые костюмы, каракулевые шапки пирожком, бриллианты, рейтузы.

Если у человека возникает обида, значит, в нем задета какая-то болезненная струнка. Вот если бы Илья сказал, что мы с девушкой в погонах – ящерицы вараны, я бы не обиделась. А тут мне обидно, очень обидно, за себя и за девушку в погонах. Разве мы с паспортисткой – дяденьки в плохо сшитых костюмах и рейтузах?

Никакого у меня теперь нет любовника, ни одного… Не буду думать об этом.

В юности мы ходили в гостиницу «Европейская» пить кофе, и нужно было искусно проскользнуть мимо швейцара с небрежно-отрешенным видом, а внутри все дрожало – пустит или не пустит. В «Европейской» было так красиво и иностранно – другая жизнь, а мы были – совки. А сейчас мы можем каждый день туда ходить, значит, не совки.

Решила: буду ходить в «Европейскую» каждый день или достаточно часто. Пить кофе там дорого, я просто буду ходить мимо швейцара туда-сюда и изживать в себе совка.

– Илья! – позвала я. – Илья! Илья заворочался на раскладушке:

– Маш, ты передумала? Можно к тебе?

– Илья, сколько стоило мороженое? – спросила я.

– Какое? Фруктовое? – не просыпаясь, спросил Илья. – Фруктовое – семь копеек.

– А эскимо?

– Эскимо – одиннадцать, пломбир в шоколаде – двадцать две копейки, – четко сказал Илья и мечтательно добавил: – Еще за двадцать восемь копеек шоколадное или черносмородиновое, а что?