Разведены и непредсказуемы - Валентина Седлова

Никита тяжело вздохнул. Ника не хотела слышать то, что он пытался до нее донести, зациклившись на собственной боли и переживаниях. Впрочем, в чем-то она права: он действительно едва не опоздал…

– Как мне убедить тебя в том, что мне ничего от тебя не надо? Хочешь — уходи с этой работы, я помогу найти тебе другое место, поспокойнее. И ничто не будет нам мешать видеться.

– Не понимаю, а что мешает нам это делать сейчас? — тут же возразила Ника. — Я же не говорю про свидания в разгар трудового дня и поцелуи украдкой у лифта! Вообще, при чем здесь то, где я работаю? Или ты так трясешься над собственной репутацией, что как черт ладана боишься этих слов — «служебный роман»?!

– Ника, родная моя, прошу тебя — не надо за меня ничего домысливать, ладно? Ты сейчас сильно расстроена, многие вещи воспринимаешь несколько неадекватно — но зачем же рычать на меня, а?

– А я не рычу! — тут же огрызнулась Ника, оттерев тыльной стороной ладони свежую порцию слез. — И ситуацию оцениваю вполне трезво. Почему я должна верить тебе? Только потому, что ты наплел мне с три короба про чувства ко мне? Думал, я растаю и уступлю? Раньше скорее всего так бы и произошло, а сейчас — извини! Не хочу снова в это окунаться, хватит с меня! И вот еще что — забудь о том, что я тебе говорила. Это была минутная слабость, только и всего. На самом деле мне никто не нравится, и я не собираюсь делить свою постель с кем бы то ни было, вот! Буду жить одна, ну а что до работы — можешь увольнять меня! Мне уже все равно. Мне все надоело!

Никита едва не застонал. Ника вряд ли отдавала сейчас отчет в своих словах, словно затравленный зверек кусая протянутую к ней руку, делая больно себе и собеседнику. Но как вывести ее из этого состояния? Что предпринять? Вряд ли она будет слушать его, до Ники сейчас не достучаться. Она словно спряталась за панцирем из обид, причиненных ей мужчинами; ей страшно вновь открыться и довериться тому, кто опять сможет оскорбить ее в лучших чувствах.

Может быть, схватить ее в охапку и отправиться к матери? Та наверняка найдет, как прекратить истерику у Ники, еще и советом поможет. Хотя нет, не вариант: вряд ли Ника захочет покинуть сейчас свой дом — встрепанная, зареванная, с распухшим носом. Наверняка застесняется и еще сильнее расстроится. Плюс к тому любой незнакомый ей человек — это дополнительный раздражающий фактор. Нет, надо придумать что-то другое. И желательно скорее, пока не пришлось прибегать к кардинальным мерам вроде холодного душа или лошадиной дозы валерьянки.

– Хочешь вина? — вдруг сорвалось с языка у Никиты.

– Какого? — недоверчиво поинтересовалась Ника, а затем, словно спохватившись, продолжила: — Впрочем, без разницы. Я все равно пить не буду.

– А прогуляться по окрестностям?

– Здесь негде гулять, разве что вокруг дома круги нарезать. Спасибо, не хочу.

– А покататься на машине по ночной Москве? Посмотрим на Яузу и Москву-реку, на светящиеся афиши и деревья в гирляндах. Между прочим, совершенно феерическое зрелище!

– Завтра на работу! — ехидно напомнила Ника. — И если кое-кто может позволить себе прийти на пару часов попозже, то у других такой возможности нет.

– Не проблема — возьми больничный, заодно пару дней отдохнешь. На зарплате это не отразится, обещаю!

– Спасибо, мне такие щедрые подарки ни к чему! «Придется все-таки тащить ее в ванну», — обреченно подумал Никита, а вслух ни с того ни с сего произнес:

– Боюсь я вас, женщин. И не понимаю. Озадаченная Ника, заранее готовая принять в штыки любое предложение Никиты о планах на ближайший вечер, замолчала и вопросительно посмотрела на Аникушина.

– Всякий раз, когда мне кажется, что мои слова можно интерпретировать исключительно в том смысле, который я в них вложил, женщина умудряется перевернуть все с ног на голову и аргументированно доказать мне, что я либо идиот, либо мерзавец. Причем добивает меня моими же доводами! Чувствую себя как обвиняемый на суде, который осведомлен о том, что противоположная сторона подкупила свидетелей, судью и прокурора, а значит, пощады не будет. Только вот в чем моя вина — никак не могу уяснить. И на каком языке говорить с женщиной, чтобы она не могла извратить мои слова, тоже не знаю. Я готов посыпать голову пеплом, признать оптом свои ошибки — бывшие и будущие, только чтобы меня начали понимать правильно! Вот как ты думаешь — зачем я приехал?

– Из-за работы! — тут же выпалила Ника.

– Вот, именно так, что и требовалось доказать, — прикусил губу Никита. — А слова «ты мне очень нравишься» и «я хочу, чтобы ты была моею» ты так и не расслышала. Или предпочла сделать вид, что не слышишь, и тут же начала на меня нападать. Как мне убедить тебя в чистоте своих намерений? Да, я журналист, как и твой бывший муж. И в твоих глазах это огромный минус. Ты считаешь, что я интересуюсь тобой исключительно потому, что ты с легкостью придумываешь идеи и отлично работаешь с материалом. Но это совершенно не так! То есть я имел в виду, ты — классный специалист, но мне-то ты нравишься именно как женщина! И как тебе это доказать, я ума не приложу! Я не могу отсюда уйти, я дал обещание, что подниму этот журнал, и я обязан его сдержать. Ты тоже не хочешь менять место работы. Вот и получается замкнутый круг. Пока мы трудимся в одной редакции, ты ни за что не поверишь в то, что ты мне нужна сама по себе.

– На объяснение в любви это мало похоже, — не удержалась от очередной шпильки Ника.

– Да, не похоже! — взорвался Никита. — Но, черт побери, я что — сдаю экзамен? Почему я должен оправдываться и доказывать, что не верблюд? Только потому, что ты из-за одного несчастного кретина готова поставить на себе крест? Говоришь — больше любить не сможешь? А ты уверена?!

С этими словами Никита довольно грубо привлек Нику к себе и поцеловал.

Сначала она вырывалась, старалась оттолкнуть его от себя, мотала головой и мычала что-то гневное. Но затем обмякла и, как показалось Никите, даже начала отвечать на поцелуй. Осторожно ослабив хватку, он отпустил Нику, дав той возможность маневра. И зря. Его лицо тут же заалело четырьмя глубокими царапинами. Хоть Никин маникюр был весьма скромен, дралась она как кошка, и даже короткие ноготки не стали ей помехой.

– Вон отсюда! — заорала она на Аникушина. — Убирайся, пока я милицию не вызвала! Думаешь, ты весь из себя супер-пупер Казанова, что я должна от одного твоего поцелуя все на свете забыть? Сволочь! Ты такой же, как все! Ненавижу тебя!..

Никите ничего не оставалось делать, как спешно ретироваться. А Ника, с грохотом захлопнув за ним дверь, бросилась на кровать и зарыдала. 

На следующий день Никита приехал в редакцию не к девяти часам, как обычно, а к одиннадцати. Мать долго возилась над его царапинами, но в итоге результат получился весьма сносным. По крайней мере издали, шагов за пять, его лицо выглядело вполне прилично. Если бы она еще при этом не читала ему мораль и не сокрушалась над своим «балбесом сыном», все было бы просто великолепно!