Вор с черным языком - Кристофер Бьюлман

Я решил не давать воли мечтам, но вдруг понял, что они начинают сбываться. На мгновение мне стало не по себе от этих мыслей на поле недавнего боя, но, как говорится в той песне, что поют на празднике урожая:

Одного за собою Самнайр позвал,

А другой уже лезет на сеновал.

Самнайр еще не закончил играть на свирели. Гальва как раз добивала женщину с цепом, которую клюнул в лицо корвид. Но именно спантийка заговорила первой:

– Поцелуй ей руку и поблагодари за честь сражаться рядом с ней. Давай, любимчик.

– Нет, прошу тебя!

– Я не могу отказать тебе в этом подарке.

– Подожди! Подожди!

– Тише, вы!

Как раз в это мгновение у меня разболелось раненое плечо, но это была сущая ерунда по сравнению с тем, как меня скрутило на следующий день. Было так худо, что я изучил расписание прихода боли. Когда самой Норригаль полегчало, она стала ухаживать за мной, натирая мазью края раны и прикладывая к ней тысячелистник. Как спантийка отделалась только синяками и пустотой вместо птицы на груди – это просто непостижимо.

– Ты ведь даже губу себе не прикусила, верно?

Она покачала головой.

– Столько везения тебе одной! – сказал я. – Ты украла его у нас.

– Не будешь впредь так мешкать. Боги благоволят быстрым.

– Мешкать? Ты хоть видела, как она двигалась?

– Видела, и лучше, чем ты.

Возразить было нечего, и я свернул разговор в другую сторону.

– А ты не думала продать свой щит? Родниковое дерево вдвое дороже золота. А для некоторых – дороже наших жизней, – добавил я, припомнив, что именно из-за желания Паграна завладеть щитом и я попал в эту мясорубку.

– Это щит моего деда. И золото не остановит стрелу.

– Согласен. Но щит не спасет от голода, не оплатит место на корабле, не найдет любимого, не наполнит флягу вином. Да и вор потянется за твоим золотом только тогда, когда оно плохо спрятано. А щит не спрячешь никак.

– Со стрелой в сердце ты уже не почувствуешь голода, а с корабля тебя попросту сбросят.

– Ладно, хрен с ним, – сказал я, но она еще не договорила.

– И любимая выйдет замуж за твоего брата, а вино вытечет через дырку в твоем животе.

Слушая нас, ведьмочка покачала головой.

– В жизни не слышала такого нелепого спора, – сказала она и рассмеялась.

Как только Норригаль закончила смазывать мою рану, я приступил к своему любимому занятию после битвы – обшарил кошели убитых.

Только убитых оказалось больше, чем я думал.

– А эти скрюченные демоны откуда взялись? – спросил я.

Еще два бойца из отряда Рогача так и не вступили в бой. Дородная женщина в нагруднике, вооруженная палашом, и девушка с луком, который мог решить исход схватки. Да любой чих мог решить, настолько все было зыбко. У женщины побагровело лицо, выпучились глаза, вывалился язык, как будто она задыхалась. Девушка с луком, падая, схватилась за сердце. Но никаких ран на ней я не заметил. Может быть, сердце разорвалось, такое случается, но ее молодость говорила о другом. Скорее уж, это был яд.

– Эй, ведьма! – позвал я.

– А? – ответила Норригаль и подошла ближе.

– Этих двоих убила ты?

– Ты же знаешь, что нет.

– Ничего я не знаю. И меньше всего знаю, кто убил Секачку и Щипачку. Если убийца решил сделать нам одолжение, то почему уложил именно их, а не ту густую и мощную бычью струю?

– Может быть, кто-то просто хотел уравнять силы?

– Да, и, может быть, он сейчас нас подслушивает.

– Вполне возможно.

– Эй! – сказал я громче. – Я просто хочу сказать спасибо. И все.

Другого ответа, кроме молчания, я и не ожидал. Но это еще ничего не значило.

Не стоит путать тишину с безопасностью.

Интереснее всего, что случилось после схватки, было наблюдать за тем, как спантийка обходилась со своей птицей, Далгатой. Это было похоже на отношения женщины и лошади или женщины и кошки, но и на что-то совершенно иное. Птица выполняла команды воительницы, и очень старательно. Я слышал, что корвидов не разрешалось кормить человечиной, чтобы не поощрять эту привычку, поэтому Далгата держалась в стороне от мертвецов, только бродила вокруг Гальвы, то и дело выкаркивая спантийское слово, означающее пищу: «Nourid».

Гальва скормила ей остатки жареного мяса, прихваченного с пира у Вывернутой башни, включая окорок косули, на который заглядывался я сам. Впрочем, у нас еще оставались копченые белки и кролик. Наевшись, огромная смертоносная птица принялась кататься по траве рядом с трупами, дрыгая лапами в воздухе, совсем как лошадь или собака. Гальва опустилась на колени рядом с ней, взъерошила хохолок на затылке и потерла кончик пугающе-острого клюва. Далгата по очереди расправила крылья, чтобы Гальва могла погладить маховые перья. Потом игриво похлопала спантийку крыльями и с довольным пощелкиванием прижалась щекой к ее щеке, моргая огромными черными глазами.

Эта драная птица любила спантийку.

Ну а я любил своих птиц.

В затвердевшем от крови кошеле человека-быка нашлись три «совенка», а также холтийская «герцогиня» – симпатичная монета с крохотной стройной женщиной, поднесшей руку ко рту то ли для воздушного поцелуя, то ли для того, чтобы сдержать рвоту. А также изрядное количество серебряных «рыцарей», «слуг» и «служанок». Все они отправились в мой кошель, после того как я вдохнул славный металлический запах каждой монетки. Было слишком темно, чтобы любоваться их красотой, но золото и серебро имеют свой особый дух, и я упивался им, пусть даже и разбавленным вонью звериной шкуры.

Монстр по имени Маррус носил с собой много странных вещичек: пуговицы из слоновой кости, камешки с рунами, иголку с ниткой, хоть я не представляю, как он мог ухватить ее толстыми пальцами, оловянные шляпные брошки и свисток из оленьей кости. Все это я тоже забрал. Никогда не знаешь, что может потом пригодиться. Не знал я и того, была ли грязная тряпичная кукла напоминанием о его собственном телячьем детстве или же трофеем, отобранным у мертвого крестьянского мальчишки. Нет ничего темней и загадочней, чем сердце бродяги.

И нет ничего тяжелей, чем голова этого чудища. Я дважды приподнимал ее за рога, прикидывая на вес, и такое ощущение, что это была сплошная кость. Уже приготовив нож, я задумался, не переменить ли руку. Но решил, что не стоит. Обычно магические татуировки перестают действовать, когда их владелец умирает. А этот монстр точно умер.

Я закатал рукав.

– А ну стой! – крикнула Гальва. – Что это ты задумал, вор?

– Да вот решил побрить его, чтобы