Караул устал (СИ) - Щепетнев Василий Павлович

Я вернулся в машину.

Поехали!

И всё-таки, всё-таки… Были среди моих предков мужики! Я представил, что это поле — моё! И за ним поле — тоже моё! И рощица, что виднеется, тоже моя! Землицы этак гектаров двести, двести пятьдесят. Как у Чехова в Подмосковье.

Ага, ага. Тогда уж и крестьян душ двадцать, двадцать пять, чего уж там.

Помечтай, строитель коммунизма.

Правильно в тебе пионеры сомневаются, правильно!

Глава 15

Ночь с 19 на 20 июня 1979 года

Рабочий подвиг

Мы уже собирались возвращаться в Сосновку, я с Лисой и Пантерой, когда вдруг началась суета.

Не люблю «вдруг». На одно приятное «вдруг» приходится сорок неприятных.

— Андрюша в колодец упал, — доложили девочкам.

Андрюшей звали известного актера, он сам настаивал на таком обращении, то ли из широты души, то ли стараясь удержать молодость, поскольку удавались ему роли молодых и задорных военнослужащих, срочной службы и младших офицеров. В лирических комедиях, да. В шестидесятые.

— В тот самый колодец? — спросила Ольга.

— Вестимо, в тот самый.

То есть в колодец, что был в подвале. Глубокий-преглубокий. И большой. С каменными ступенями у стены, ступенями, ведущими вниз.

— И? Живой? — это уже на ходу.

— Живой, — не очень уверенно ответил посыльный, ассистент оператора Пальчиков, юноша лет тридцати. — Кричит.

Раз кричит — уже хорошо. Хуже, если не кричит. Гораздо хуже.

Девочки перешли на бег. Я старался не отставать.

У колодца распоряжался Валерий Давидович, второй главный режиссер. Распоряжался толково: устанавливал лебедку, трос, петлю. У съёмочной группы всё это есть: во время съёмок то с круч приходится спускаться, то наоборот, подниматься, нужна страховка.

Я подошёл к колодцу, прислушался.

— Свят круг, спаси, свят круг, сохрани, — бормотал Андрюшка где-то внизу.

— Как это произошло? Как он упал вниз? — спросила Надежда.

— По глупости, — поморщился режиссер. — Мы в соседнем зале работали, а он и ещё несколько… индивидуумов здесь пережидали, чтобы не мешать. Открыли колодец, посветили, увидели винтовую лестницу, и взыграло детство в… В общем, где-то взыграло. Кто-то ляпнул, что тому, кто спустится, бутылка коньяка. Ну, и Андрюша решил совершить подвиг во имя прекрасных дам, — он посмотрел на стоящих поодаль актрис. — Полез, и, видно, оступился.

— А вода?

— Воды там нет.

Принесли лямку-люльку, на одного.

— Всё это можно выяснить потом. Сейчас главное — вытащить Андрюшу, — сказала Ольга.

— Именно, — поддержала Надежда.

— Ага, ага, конечно, — сказал я. И пошёл к колодцу.

— Ты куда?

— А кто ещё в клетку пойдет? Алмазов — это имя, афиша, публика, касса! Фонарик есть?

Мне дали фонарик. Закрепили на теле лямку — это страховка.

Но я не спешил. Колодцы — штука непростая. У нас время от времени случается: полез человек в колодец и — не вернулся. За ним второй. За ним третий… До восьми человек погибших. И это только в нашей области. Спустились — и задохнулись. Углекислый газ, он тяжелее воздуха. Скапливается внизу, и чем дышать? Тут бы противогаз, да непростой, а изолирующий, на кислороде.

Но нет у нас такого противогаза. И Андрюша жив. И…

— Сигаретку можно?

Несколько человек протянули сигареты. Как же, последнее желание обречённого, нужно уважить.

Я распотрошил сигарету, порвал папиросную бумагу на мелкие кусочки, и бросил кусочки в колодец. Так и есть: они упорно не хотели лететь вниз, а кружили, кружили, кружили… Восходящий поток воздуха. Значит, вентиляция есть. Значит, буду надеяться, что застоя углекислоты нет. В крайнем случае — вытащат лебедкой.

И я полез в колодец.

Несчастные случаи на съёмке — дело нередкое. Ломают руки, ломают ноги, наступают на грабли, на гадюк, на морских гадов… Но вот чтобы со смертельным исходом — это категорически не приветствуется.

Спасателей в штате киношников нет. Есть инженер по технике безопасности, пожилая дама, работа которой сводится к тому, чтобы каждый расписался в журнале: проинструктирован, обязуюсь соблюдать и выполнять.

А укрощать тигров — это другое дело.

Совсем другое.

Я шёл, одной рукой касаясь стены, другой — освещая ступени. В сознание впускал три ближайшие ступени. Чтобы не перегрузить его, сознание. Тише едешь — дальше будешь.

Почему я? Ну, во-первых, Лиса и Пантера — продюсеры, ответственность на них. Во-вторых, врач лучше, чем неврач, оценит ситуацию с Андрюшей. С какой высоты упал? Что сломал? И что делать? Я в хорошей форме, трезв и внимателен, молод, герой.

И, в-третьих, было просто любопытно — что там, внизу? С детства у меня интерес ко всяким подземельям, всё больше теоретический, литературный: «Чёрная курица», «Семь подземных королей», и, особенно, «Аэлита», с подземельями, населенными гигантскими пауками. А тут такой случай! Два с лишним года назад, в памятную новогоднюю ночь, в колодце была вода, а сейчас воздух был если не совсем сухим, то и не очень-то влажным. Почти обычным. Только пах луговой травой и полевыми цветами — чуть-чуть.

Кладка ровная, хорошо сохранившаяся. Кое-где белесый налет, верно, селитра. Но чуть-чуть.

— Свят круг, спаси, свят круг, сохрани, — слышно снизу, громче и громче.

Значит, живой.

Где-то на глубине метров двенадцать кирпичи стали другими — по цвету. Из темно-красных — желтыми. Для красоты, что ли? Кому тут смотреть? Но стало немного светлее.

Когда я, по моим прикидкам, преодолел половину пути, Андрюша вдруг (опять это вдруг!) возопил «Изыди, изыди!». Громко, пронзительно — но недолго. Секунд пять.

После чего замолчал.

Сверху стали кричать, спрашивать, что и как.

Я не отвечал, не рассеивал внимание. Спускался.

Ступени сухие, шершавые, сцепление с обувью хорошее. Главное — не упасть самому. Положите рельс на землю — и вы легко пройдёте по нему десять шагов. Поставьте этот же рельс между зданиями на высоте десяти метров — и вы просто откажетесь идти, и правильно поступите. А если высота — сто метров?

Вот я и представлял три ступеньки. Что такое три ступеньки? Совершенный пустяк. И потому я спускался без страха и сомнения. Прием Мересьева: тот тоже многокилометровый путь разбил на сотни маленьких участков — доползти до той сосны, доползти до следующей сосны…

И ведь дополз!

А я здоровый малый, меня страхуют, — чего бояться.

И я не боялся.

Но шёл осторожно. Так я и улицу перехожу осторожно. По светофору, и глядя по сторонам.

Иду, иду, иду. Вниз по лестнице, ведущей вниз. Вообще-то это зависит от направления. Сейчас вниз, а обратно — вверх.

Дышать легко. Вернее, обычно. Признаков кислородного голодания не замечаю, хотя, правда, у самого себя кислородное голодание несложно и пропустить, а потом хлоп — и потеря сознания. Но есть и объективные критерии. Но не у меня.

Наконец, вместо третьей ступени я увидел дно. Кучу листьев. Сухих мелких листьев. Длинных и узких, как у ветлы — так у нас зовут иву. Но не совсем такие. Легче. Много легче — то и дело взлетают на вершок другой, и опять падают. Поток воздуха есть, но не очень сильный.

Я ступил на стлань. Листья пружинят — уже хорошо. Но на глубине в десять — двенадцать сантиметров ощущается плотная поверхность. Дно.

Только теперь я направил луч фонаря на Андрюшу.

Лежит, положение туловища и конечностей естественное.

Пульс? И пульс обычного наполнения и напряжения, ритмичный, семьдесят ударов в минуту, или около того.

Дыхание свободное. Тонус мышц без особенностей.

Впечатление, что он просто уснул.

Но оно может быть обманчивым, впечатление.

Я освободился от сбруи, и осторожно надел её на Андрюшу. Хорошо, что он лёгкий, Андрюша. За весом следит. И рост сто шестьдесят, недаром он в фильмах изображает лётчиков, танкистов и гусар. Гусар из него отменный. «Жомини да Жомини…»