Keeping 13 - Хлоя Уолш

что она вернется туда. В тот дом. С той женщиной. — Я посмотрел на свою мать и спросил: — Как, черт возьми, это вообще происходит?

— Я не знаю, любимый, — ответила мама, и голос ее стал жестким. — Но твой отец рассказал мне, как эта женщина разговаривала с тобой сегодня вечером. Она не имела права истекать кровью!

— Господи, — пробормотал я, мысленно проклиная отца за то, что он рассказал ей. — Это даже не имеет значения.

— Это имеет значение, — горячо поправила она. — Она не имеет права смотреть свысока на моего сына.

— Она не смотрела себе под нос, — пробормотал я. — Она была зла, что я был там. — Пожав плечами, я добавил: — Я не нравлюсь этой женщине. Никогда не нравился. — Тяжело вздохнув, я поерзал, пытаясь устроиться поудобнее. — С тех пор, как я ударил Шэннон тем окровавленным мячом. — Я съежился при воспоминании, все еще чувствуя себя виноватым. — Она не хочет, чтобы я приближался к ее дочери.

— Ну, ей нужно, черт возьми, отойти нахрен назад от моего сына, — прорычала мама, заметно дрожа от гнева. — Я не потерплю этого, Джонни. Ты слышишь меня? Я не потерплю этого! Ей очень повезло, что сегодня с тобой был твой отец, а не я!

— Отойти нахрен назад? — У меня отвисла челюсть. — Ты планируешь броситься вниз, ма?

— Она пыталась отстранить тебя от занятий в январе, — проворчала мама, и щеки ее порозовели. — Она подняла руки на моего несовершеннолетнего ребенка на территории школы — о чем мистер Туоми удачно забыл сообщить, когда я говорила с ним об этом. — Она прищурила глаза. — Никто не смеет связываться с моим ребенком.

Я нахмурился. — Когда ты говорила об этом с Туоми?

Мама ощетинилась. — Я позвонила ему после того, как Шэннон рассказала мне о случившемся — перед тем, как я вернулась в Лондон.

Я уставился на нее, разинув рот. — Почему?

— Потому что я твоя мать, и я имела право получать уведомления о любых проблемах, связанных с моим ребенком в школе, — резко ответила она. — Я знаю, что эта женщина доставляла тебе неприятности. Я также знаю, что они угрожали тебе неминуемым отстранением от работы, потому что она настаивала на этом — что они выставили тебя хулиганом! — Мама сжала свои маленькие ручки в кулачки. — Может, мне и не нравится регби, но как кто-то смеет ставить под угрозу все, над чем ты работал, из-за несчастного случая? Это совершенно неприемлемо. Школа не имела права так поступать с тобой и нет никаких оснований. Я совершенно ясно дала это понять вашему директору. — Ухмыльнувшись, она добавила: — До того, как я пригрозила забрать у Томмена и тебя, и щедрые пожертвования на финансирование нашей семьи.

— Господи, ма. — Раздраженно проведя рукой по волосам, я поднял глаза к потолку и застонал. — Просто, чтобы ты знала, она едва прикоснулась ко мне.

— Она подняла на тебя руки, — сердито повторила мама. — Она толкнула тебя. Она угрожала тебе. Она набросилась на тебя в гневе. Это может быть уместно в ее доме, Джонатан, но уж точно не в моем.

Я выгнул бровь. — Говорит женщина, которая всегда дергает меня за ухо.

— Это клипы о любви, — поправила мама. — И ты упускаешь главное.

— Прекрасно. — Я пожал плечами, признавая поражение. — Какой в этом смысл?

— Дело в том, любимый, что она не имела права так обращаться с моим сыном. У нее нет данного богом права устанавливать закон там, где дело касается тебя. Это моя работа. Ей нужно оценить стеклянные стены, окружающие ее дом, прежде чем бросать камни в мой. Твоему отцу следовало сказать ей именно это, но он слишком дипломатичен. — Тяжело вздохнув, она добавила: — Это в нем от калчи.

Я ухмыльнулся на ее комментарий. — Я думаю, что в нем все дело в адвокатстве, ма.

Мама снова фыркнула. — Ну, если бы твой отец провел тридцать шесть часов на спине, пытаясь вытолкнуть из своей задницы все твои восемь фунтов двенадцать унций, он, возможно, чувствовал бы себя по-другому.

— Иисус Христос. — Я содрогнулся от великолепной картины моего появления на свет. — Спасибо за мысленный образ.

Мама ухмыльнулась. — Я знаю, ты считаешь меня заносчивой занудой, но я ничего не могу с собой поделать. Так поступают мамы. Мы ворчим, беспокоимся и парим, пока не остынем в земле. — Она наклонилась и положила щеку мне на плечо. — Ты мой мальчик, Джонни. — Она тяжело вздохнула. — Возможно, сейчас ты возвышаешься надо мной, но что бы ни случилось и как далеко ты зайдешь в жизни, ты всегда будешь моим малышом.

— Ты же знаешь, что я люблю тебя в ответ, — пробормотал я, смущенно и неловко. — Ты можешь сводить меня с ума большую часть дней, но без тебя я бы пропал.

— Я знаю, любимый. — Мама вздохнула и похлопала меня по руке. — Я знаю.

— Ма, пожалуйста, не ненавидь Шэннон из-за этого, — добавил я, мои слова были едва ли громче невнятного бормотания. — Я знаю, ты злишься на ее мать, но не держи на нее зла.

— О боже, я не ненавижу Шэннон, любимый, — поспешила она успокоить. — Она потрясающая девочка, и я бы никогда не стала судить ребенка по своим чувствам к его родителям. — Потянувшись, она положила руку мне на спину. — В конце концов, твои бабушка и дедушка Кавана никогда не осуждали меня, и посмотри, из чего я вышла.

— Верно.

Моя семья со стороны матери была, мягко говоря, колоритной. Ее тащили наверх, буквально перетаскивали от столба к столбу и передавали от разных родственников, пока в возрасте шестнадцати лет ей наконец не надоело, и она не сбежала из Дублина. Без гроша в кармане и только благодаря своему уму, она тайком забралась в автобус Eireann, не зная, куда ехать, и приземлилась в Корке. Добравшись автостопом до Баллилаггина, она попала на ферму моих бабушки и дедушки с серьезными проблемами в отношении к жизни и желанием зарабатывать на жизнь. Четыре года спустя она жила в Лондоне, училась в колледже и вышла замуж за моего отца.

— Но я скажу вот что, — добавила мама, толкая меня в плечо. — Если Мэри Линч хочет затеять с тобой неприятности, ей сначала придется поговорить со мной.

— Ма… — Я покачал головой и тяжело вздохнул. — Я защищаю эту женщину, но она, вероятно, просто проецирует. — Пожав плечами, я добавил: — Прямо сейчас они все проходят через отжим.

— Я понимаю это, Джонни, — согласилась мама. — Да, любимый. Я не могу понять, что, должно быть, чувствуют ее бедные дети. — Встав, мама разгладила свой фартук, прежде