Журнал «Вокруг Света» №07 за 1980 год - Вокруг Света

— Да потому, что он был им подозрителен.

— Но если ему не доверяли, то зачем приняли в свою среду?

— Между ними не было единогласия, одни относились к нему с подозрением, а другие думали воспользоваться его работой в полиции

— Но разве для тех, кто хотел избавиться от Адамса, не было проще убить его? Зачем им было нужно разыгрывать весь этот спектакль?

— Эх, Пенсон, у вас совсем неправильное представление о законах, царящих в мире торговцев наркотиками, и об их взаимоотношениях с полицией Гангстеры не настолько глупы, чтобы убить полицейского. Когда убивают одного из наших, мы обычно находим виновного. Нет, в их интересах было подстроить Адамсу ловушку и таким образом вывести его из игры. Что им и удалось.

— И, по-вашему, это они заманили Эдварда Адамса к Бернхайму?

— Конечно.

— Значит, инспектор, вы разделяете мое мнение, что осведомителя убил Арнольд Мэзон?

К большому смущению адвоката, инспектор рассмеялся.

— Я вижу, — сказал он, — в то, что с таким жаром отстаивали однажды в моем кабинете, вы сами верили только наполовину. Да, Бернхайма по поручению банды убил Мэзон. И он сумел заманить Адамса на квартиру к Бернхайму. Кстати, ему помогла в этом Анна Плэйтон. В одном из банков Комптона мы обнаружили ее сейф с магнитофонной лентой. Можете прослушать, когда захотите. На ней записан разговор между Мэзоном и этой особой, он касается убийства Бернхайма. Этой записью Плэйтон пыталась шантажировать своего сообщника. Говорил ли я вам, что после убийства осведомителя гангстеры поспешили изгнать из своей среды обоих исполнителей этой акции?

— Понимаю, — сказал Пенсон. — Но магнитофоны часто искажают голоса. Вы уверены, что голос Мэзона можно будет опознать?

— Увы, — признал инспектор, — я в этом не уверен. Но у меня есть и другой козырь.

— Вам удалось арестовать Мэзона? У вас есть его признание?

— К несчастью, этот тип скрылся. Мы сделали обыск у него на квартире и обнаружили пылесосы. А в них — пыль особого рода: героин, марихуана... Вот так, Пенсон. Больше у вас не должно быть сомнений.

Адвокат улыбнулся. Он думал о борьбе, которая ему еще предстояла, но теперь все казалось легким. Просьба о пересмотре дела уже представлена, и все говорит за то, что она будет удовлетворена. Скоро Эдвард Адамс выйдет из тюрьмы, жизнь начнется снова.

Они помолчали. Потом Дэвид спросил:

— Вы что-нибудь знаете о миссис Берил? Мне говорили, что она поправляется.

— Третьего дня она уехала с мужем в Европу.

Инспектор не смог удержаться, чтобы не спросить:

— Она виделась с Адамсом?

Пенсон покачал головой.

— У нее не было возможности. После того, что с ней случилось, муж не отпускал ее ни на шаг и из больницы отвез прямо на аэродром. Милли как-то сразу очень изменилась. Ей как ребенку хочется, чтобы о ней заботились, баловали. Словом, она вернулась к мужу.

— Скорее всего так, — тихо сказал инспектор.

Заключенный Эдвард Адамс, приговоренный к смертной казни за предумышленное убийство, лежит на койке в своей камере. Вот уже семь дней, как он почти не встает.

Он не двинулся с места, ни когда уходил на казнь Джо Керди, ни тогда, когда в свое далекое путешествие отправлялся Рэйон. Он не слышал и как Обайа в последний раз пробормотал какое-то женское имя. И только, когда Лустон уже несколько часов как был мертв, Эдвард Адамс заметил, что число его товарищей сократилось еще на одного. Затем настал черед негра Микаэла Вэнса, его голос умолк навсегда. Потом Эверу и Пикару также пришлось подняться на рассвете. И будет еще много, очень много других... Они уже начали заполнять отделение, чтобы провести там три недели или месяц — срок, предшествующий казни.

Эдвард Адамс погрузился в состояние, напоминавшее зимнюю спячку. У него не было больше желания ни жить, ни умирать. Ни мужества, чтобы надеяться, ни сил, чтобы отказаться от надежды.

Сокращенный перевод с французского Г. Трофименко

Три матрешки

К аждый день работы нашей советско-индийской антропологической экспедиции начинался, как правило, в новом селе или городке и в новой обстановке. Иногда лабораторией на время становилась школа, иногда дом старосты, сельская чайная, автобусная станция, фельдшерский пункт, постоялый двор, а то просто сень развесистого баньяна. Нужно нам было немного — тень от знойного даже в феврале солнца и ровная площадка, чтобы поставить инструменты: весы, ростомер, кипятильник для зубных слепков и прочую технику, необходимую для всестороннего антропометрического обследования населения.

Сегодня место выдалось особенно экзотическое: мы работали в притворе храма Джаваламукхи, известного всей Северной Индии святилища грозной богини Дурги. Над нами по склону холма громоздилась внушительная масса храмового комплекса: грязно-белые стены бассейнов с булькающей водой, тускло-золотые лотосовидные купола и скалистые гроты, как бы застрявшие между слепыми стенами зданий.

По черным стенам гротов из расселин сочилась вода, а над ней трепетали голубые язычки пламени «вечных огней», — главной святыни Джаваламукхи: вода местных источников насыщена метаном. От грота к гроту ползла цепочка паломников в хламидах из желтой марли, в честь наступления весны, когда расцветает горчица. Поля ее золотились в долине под нами, перемежаясь зеленью озимого ячменя, а за долиной в ярком небе на запад и восток уходил в бесконечность близкий — рукой подать — сахарно-белый зубчатый вал Гималаев.

Когда схлынул обычный утренний наплыв обследуемых и наступило затишье обеденного времени, мы спустились в пестрый городок мельчайших лавочек, облепивших подножие широкой лестницы и все окрестные склоны. Главным тут было «все для паломника»: горы белого, желтого, красного порошка, чтобы ставить священные знаки на руках и на лбу, курительные свечи, сладости и кокосовые орехи для жертвоприношений; браслеты, ожерелья, гирлянды, четки из раковин, плодов, разноцветных камней; каменные и бронзовые статуэтки, лампадки, колокольчики и тысячи других аксессуаров культа. Полно было и разных сувениров, лишенных религиозного содержания, и всевозможных игрушек. Они-то больше всего нас и заинтересовали. В отличие от довольно однообразных, канонично-монотонных божков Ганеша и Ханумана ни одна игрушка не повторяла другую. Игрушка здесь — продукт не массовой индустрии, а произведение художника-ремесленника, и у каждой в облике, пропорциях, расцветке было что-нибудь свое. Громоздились хитроумные головоломки из латунных дуг и колец, бычки из дерева и папье-маше, павлины, слоны и тигры, крестьянки и воины с шарнирными сочленениями рук и ног, держащие корзины, лопаты, мечи и копья.

И еще там были матрешки.

В первый момент я не поверил своим глазам — настолько иные, чем все остальное, были они по своему силуэту, настолько нездешними, неожиданными в этом лежащем глубоко в предгорьях Гималаев, никем, кроме паломников, не посещаемом городке.

В Бомбее, Дели или Калькутте, где можно найти товары со всех концов света, матрешкой никого не удивишь, но здесь, в Джаваламукхи? Но все-таки это были не совсем наши матрешки. Контур и размеры те же, но другое лицо, другая гамма красок, другой орнамент, да и одежда изображала скорее сари, чем сарафан... И чтоб не оставалось никаких сомнений, у некоторых на поясе или на подоле цветными буквами было выведено: «Индия».

И тут до меня дошло, что в той победоносной поступи легионов матрешек, которые прошагали по всему миру, эти занимают совсем особое место. Ибо здесь, в Гималаях, матрешка вернулась к своим истокам, откуда полторы тысячи лет назад начал свое путешествие ее живой прототип.

Известно о нем немного, и это скорее напоминает легенду, нежели реальный факт. Но он все же был исторической личностью — Бодхидхарма, двадцать восьмой патриарх буддизма и первый патриарх школы «дзэн». В конце V века он покинул Северную Индию и после долгих странствий по Гималаям обосновался в Китае. Еще через полтысячи лет учение о постижении истины путем молчаливого созерцания, которое он создал, дошло до Японии и здесь расцвело пышным цветом. Вся средневековая японская феодальная культура — поэзия, живопись, парковая архитектура, икебана — аранжировка цветов, чайная церемония, бусидо — воинский кодекс чести вышли из стен дзэнских монастырей.