Убийство арабских ночей - Джон Карр

Как я уже указывал, смотрел я как раз прямо через зал, на ряд карет вдоль противоположной стены. Чуть левее, но так, что я мог непрерывно за ней наблюдать, стояла огромная черная карета, о которой я тоже упоминал. Все члены этой группы собрались в дальнем верхнем от меня углу зала около дверей с надписью «Персидская галерея»; они были по другую сторону ряда карет, впереди них и не видели то, что увидел я. Я слышал отзвуки их глупой болтовни, но не прислушивался к ним. Ибо дверь дорожного экипажа стала медленно приоткрываться.

Залитая голубоватым лунным сиянием, она распахнулась как раз напротив меня. Я увидел, что карета достаточно вместительна, чтобы принять в себя человека во весь рост; тот, кто стоял в ней, слегка наклонился и уставился на какую-то внушительную груду у себя под ногами, придерживая правой рукой дверцу кареты, чтобы в нее попало побольше света. Этот человек был в обыкновенной форме констебля; первой моей мыслью было, что наконец-то явилась полиция, но тут я вспомнил упоминание моего хозяина, что один из членов их шайки будет в полицейском мундире. Подперев дверь ногой, он нагнулся и сильным рывком приподнял с пола эту бесформенную груду. И тут только я увидел, что это тело человека, голова которого была обращена в мою сторону; поддельный полисмен ухватил неизвестного за плечи и приподнял. Придерживая его одной рукой, другой он взялся за затылок — скорее всего, за волосы или за поля плотно надвинутой шляпы — и повернул голову, так что я смог увидеть лицо этого человека.

Это было лицо мертвеца, сэр Герберт. Он смотрел прямо на меня широко открытыми глазами, и я видел белую оторочку вокруг зрачков. Это было лицо бородатого человека; рот у него был приоткрыт. Когда пальто распахнулось, я увидел, что из груди у него торчит какой-то белый предмет, напоминающий слоновую кость. И я все понял.

В этот момент из передней части музея донесся голос светловолосой девушки; с того места, где она находилась, девушка не могла видеть внутренность кареты и ее ужасного содержимого. Она позвала псевдоконстебля, называя его «дорогой» — эффект этого нежного обращения, когда рядом лежал труп, был просто потрясающим, — и спросила, чего ради он «в такое время залез в карету».

Отреагировал он без промедления, и по его поведению я понял, что вина лежит на нем. Продолжая одной рукой поддерживать тело, он выпрыгнул из кареты с моей стороны и другой рукой захлопнул дверцу перед носом мертвеца. Признаюсь, я вздрогнул от этого гулкого удара, откинувшего голову трупа, которая определенно хотела вывалиться наружу, а от звука добродушного голоса меня просто заколотило.

«Все в порядке, — откликнулся он. — Просто я оставил свою дубинку в одной из карет, вот и все. Нет-нет, все нормально — если не считать, что мы должны выбираться отсюда, и побыстрее. Представление, похоже, отменяется. Чего ради нам тут торчать? Собери где-нибудь ребят, и мы с Джерри, Сэмом и Роном посовещаемся».

Бакстер вышел на середину основного прохода. «Что ты имеешь в виду, говоря, что надо убираться? — спросил он. — Ведь все в порядке, не так ли?»

«Нет!» — отчаянно заорал второй. Повернувшись, он поднял взгляд и через зал уставился прямо на меня.

Хотя дырки в экране вентилятора были пробиты одна подле другой, рассмотреть черты моего лица было невозможно; тем не менее можно было различить очертания головы. Я не скоро забуду эту фигуру в синем мундире, неподвижно стоящую на плитах белого мрамора в окружении призрачных колонн, от которых падали синеватые тени. Хотя его глаза были скрыты под козырьком шлема, я видел, как они блестят, видел, как из-под шлема поползла струйка пота. «Кто там в лифте?» — спросил он.

«Пленник, которого Джерри захватил силой оружия, — хихикнула блондинка. — А что?»

«Я хочу поговорить с ним», — сказал полисмен.

Прежде чем он осуществил свое намерение, я совершил несколько безумных действий, о которых и сейчас не сожалею. Соскочив с ящика, я ударил топором в стекло двери лифта. От первого удара оно треснуло, второй и третий почти вышибли его из рамы — так, что я смог просунуть руку и нащупать задвижку. Как только я это сделал, раздался отчаянный крик Холмса, который услышал звон бьющегося стекла: «Он вылезает!», а затем рык псевдоконстебля: «Говорю тебе, что нам лучше остановить его! Не спрашивай меня, как и почему, но, если он выберется и найдет полицию, у нас будут большие неприятности!»

При этих словах, особенно когда послышался топот ног, бегущих к дверям, я почувствовал прилив сил, и меня охватило недостойное дикое возбуждение. Распахнув дверь лифта, я отбросил топор, который исполнил свою задачу, и кинулся к дверям, ведущим в зал, чтобы успеть закрыть их. И я испытал триумф победы. Пусть они колотили ногами в дверь, я повернул ключ в замке и привалился к дверям; пусть у меня все расплывалось перед глазами, но я был полон решимости. В данной критической ситуации необходимо забыть о личном достоинстве. Твердыми шагами я прошел в туалет, где убедился, что могу влезть на раковину (хотя гладкая фаянсовая поверхность требовала особой осторожности движений), а затем, сев на подоконник, повернул вращающуюся раму. Спрыгнуть можно было без особых опасений, и моему бегству могла способствовать надежная керамическая водосточная труба слева от окна. Даже человека более слабого, чем я, подстегнули бы крики, которые я слышал у себя за спиной.

Хотя дверь из комнаты была надежно закрыта, до меня доносились отдельные слова через вентиляционное отверстие, что виднелось за распахнутыми дверцами лифта.

«Он не может выбраться оттуда», — сказал голос мистера Гейбла.

«А я говорю, что может! — завопил псевдоконстебль. — Через окно туалета. И не спорь; пусть кто-то поторопится вниз и перехватит его у задней двери, а то расплата будет чертовски неприятной. Я обойду спереди!»

Больше никаких стимулов не понадобилось — я стал лихорадочно спускаться. И наконец понял, что стою, не в силах перевести дыхание, на газоне заднего двора; весь он был окружен высокими стенами, но в благословенном лунном свете я увидел железную решетку ворот в задней стене. Я кинулся к желанному выходу, с мольбой протягивая к нему руки. Ворота оказались заперты.

За спиной я услышал скрип и треск. На фоне черного силуэта музея открылась дверь, и на дорожку упала полоса света. Мой спасительный оазис превратился в жестокий песок пустыни, и у меня осталось только одно желание — скрыться от этого света, ибо негодяи собирались схватить меня во дворе. Ни о чем не думая, я, сгорбившись, пополз вдоль стены, пока преследователи по дорожке направлялись к задним воротам. Когда я очутился у передней стенки, моя вытянутая рука нащупала какой-то металлический стержень; ряд их, вмурованных в стенку, превращал ее в какое-то подобие лестницы.

Не помню, как я карабкался по ней. Меня гнало лишь одно чувство: свобода лежит по другую сторону стены. Но достичь ее не удалось. Едва только я, задыхаясь, оседлал гребень стены, в глаза мне ударил луч света. Я различил внизу ненавистную форму и шлем человека, который, как я считал, был моим врагом — тот самый лжеполисмен; в своем возбужденном состоянии не помню, какие у него вырвались радостные слова, ибо в голове у меня звучал лишь его возглас, который я слышал несколько секунд назад: «Я обойду спереди!»

Принято думать, что ничто не может сравниться с яростью человека, которому приходится постоянно обороняться. Я был именно в таком положении, и наконец бомба замедленного действия взорвалась. Мы оказались лицом к лицу; мне предстояло или справиться с убийцей, или погибнуть. Я смутно вспоминаю последовательность событий, когда я с отчаянной решимостью прыгнул на него со стены. И перед тем, как удар послал меня в глубокое забытье, я остро ощутил всю нелепость ситуации, и нелепость эта базировалась на двух мыслях: я служитель церкви и я с преступным намерением напал не на того человека.

Доктор Иллингуорд опустил голову на руки и надолго затих. Наконец я нарушил молчание:

«И что же случилось потом, доктор? Ведь это еще не конец, не так ли?»

«Постараюсь собраться с мыслями, сэр, и связно изложить вам… — сказал он и неуверенно пожал плечами, — то есть, короче, какие-то вспышки, мелькание — ничего не помню».

«Тем не менее в своем письме вы упоминали угольную яму…»

«Угольная яма! — вскинулся он так, словно я всадил в него булавку. — Силы небесные, угольная яма! Что же я… Рискну сказать, сэр Герберт, оно и к лучшему, что у вас есть хоть какая-то информация об этих непонятных событиях, происходивших между одиннадцатью и половиной двенадцатого, ибо я-то ровно ничего не понимаю! Если они были преступниками — и ничто не убедит меня в обратном, — почему они вели себя так сдержанно и не убили меня, когда я целиком был в их власти? Об угольной яме я совершенно ничего не помню. Итак, далее…»