Курочка Ряба, или Золотое знамение - Анатолий Курчаткин

А там, внутри, в кабинете директора Игната Трофимыча ждали уже отцы города. Правда, не в полном составе: не было Первого, а также не было и директора банка, — однако весьма представительная компания встретила его там. И если бы Игнату Трофимычу знать, кто все эти люди, он бы необычайно возгордился. Потому что большинство смертных так и проживет жизнь, ни разу не увидев своих отцов вблизи да еще в таком количестве, а ему вон как пофартило под конец жизни — а он того и не узнал.

Впрочем, это вроде реплики в сторону, необязательного замечания, а о чем и в самом деле нужно помянуть — так это об отсутствующем директоре банка, обязанности которого вынужден был сейчас исполнять его заместитель. И еще о том банковском клерке, что, запертый в бункере за бронированной дверью, нес в ту достопамятную ночь дежурство около Рябой.

Там, куда их отвезли после происшествия в бункере — в то самое бело-голубое здание неподалеку, где томился только что бесконечным ожиданием Игнат Трофимыч, — ничего с ними, в общем-то, дурного не сделали, сняли только показания, составили протоколы, заставили подписаться — и отпустили. Но вот после этого-то все и произошло. Банковский служащий — довольно молодой еще человек, не отличавшийся во все прошлые годы своей работы в банке никаким пристрастием к Бахусу, тем более к грязным, позорным выпивкам в магазинных дворах «на троих», вместо того чтобы спокойно поехать домой, где и прийти в себя после всех потрясений прожитого дня, отправился в магазин, где нашел себе компанию из каких-то совершенно непотребных, опустившихся алкашей, строил там с ними, потом переместился зачем-то в другой магазин, где строил еще раз, и так троил и троил до того, что в конце концов, уже совершенно ничего не соображающий, попал в вытрезвитель, где оказал сопротивление раздевавшим его санитарам, за что по всей справедливости и получил наутро в суде пятнадцать суток заключения.

Директор же банка, в свою очередь, выйдя из бело-голубого здания, пошел сначала в одну сторону, потом спохватился и пошел в другую, но, пройдя несколько десятков метров, вдруг заметался, как человек, заблудившийся в лесу, и спустя некоторое время и в самом деле стал приставать к проходившим мимо людям с весьма странным вопросом: «Простите, господа, где это я нахожусь? Не могли бы вы мне объяснить?» Причем, как было позднее установлено, произносил он это на чистейшем сесуто — языке коренного населения королевства Лесото на юге Африки, который не только никогда не изучал, но о существовании которого никогда и не догадывался. Результатом его приставаний к прохожим было примерно то же, что и с его подчиненным, только в отличие от того, он был помещен не в холодную камеру с нарами, а во вполне теплую палату с кроватями, заправленными белыми простынями, окна которой, однако же, были забраны крепкими металлическими решетками.

И вот теперь вместо заново изучающего русский язык директора в кабинете его распоряжался заместитель.

— Попрошу вас вот сюда, к свету, пожалуйста! — суетился он, подталкивая Игната Трофимыча поближе к окну.

— Ну-ка! Покажите-ка! — потребовал у Игната Трофимыча начальник безопасности, который вдоволь уже мог бы сегодня насмотреться на яйцо — стоило лишь поднять старика к себе в приемную или, наоборот, спуститься к нему в ту голую комнатку, — однако же начальник безопасности прекрасно умел себя сдерживать, и если куда и совал нос, то вовсе не из любопытства.

Игнат Трофимыч разжал пальцы и вытянул руку перед собой. Отцы, столпившиеся вокруг Игната Трофимыча, тяжело дыша, тесня друг друга, созерцали лежавшее у него на ладони чудо с благоговейным молчанием, и так, прежде чем они пришли в движение, минула минута, не меньше.

— Одна-ако! — выдохнул, наконец, один.

— Да, с ума сойти! — тотчас отозвался другой.

— Невероятно!

— Что-то тут… бесовщина какая-то! — высверливая в Игнате Трофимыче взглядом сквозную, весьма внушительных размеров дыру, проговорил свирепообразный прокурор.

Подобная горячая реакция отцов города, в общем-то, была вполне объяснима и простительна: ведь кроме Волченкова и Надежды Игнатьевны, которая тоже, естественно, присутствовала здесь, потому что, хотя и была женщиной, тем не менее относилась к «отцам», никто из всех прочих еще ни разу до того не видел золотого яйца. Что же, кстати, касается Надежды Игнатьевны, то она как раз вела себя самым неприметнейшим образом, была — и словно б ее не было, она даже словно бы не собой стала, и Игнат Трофимыч, натолкнувшись на нее раз и другой взглядом, дочери в ней не признал.

— Что, товарищи, — одарив поочередно всех отцов своей мудрой, всеведающей улыбкой, сказал начальник безопасности, — мы не можем ждать милостей от природы, взять их — наша задача!

И кивнул заместителю директора банка, который во мгновение ока оказался перед Игнатом Трофимычем с плоским керамическим блюдом, застеленным малиновой бархатной салфеткой.

— Кладите, — предложил Игнату Трофимычу заместитель директора.

Игнат Трофимыч положил яйцо на красный бархат, заместитель директора, неся блюдо на вытянутых руках, пролавировал между отцами и поставил блюдо на середину замечательно пустынного директорского стола.

— Протокольчик, пожалуйста! — сказал начальник безопасности, лицедейским движением указав заместителю директора банка на директорское кресло у стола.

Заместитель директора, несколько пугливо опустившись в пустующее кресло начальника, достал изнутри стола стопку чистых банковских бланков, вынул из кармана тонко пишущую шариковую ручку западного производства и под диктовку начальника безопасности начал писать: «Протокол… Настоящий составлен… Передано органами государственной безопасности городскому отделению Жилсоцбанка реквизированное у гражданина Кошелкина И. Т., проживающего по адресу… снесенное его курицей по кличке Рябая золотое яйцо массой…» Здесь, на этом месте, заместитель директора споткнулся, подержал ручку на весу и отложил ее.

— А, собственно, какой массой? — спросил он. — Нужно, видимо, разбить, нутро удалить, а скорлупу взве…

Протяжный изумленный вопль одного из отцов города заставил заместителя директора банка умолкнуть. И все присутствующие в кабинете, хотя ничего не было сказано, а был лишь один этот потрясенный вопль, тотчас почему-то сообразили, что исторгнувшийся вопль связан с яйцом, и все до одного вонзили глаза в оставленное было вниманием блюдо с красною бархатной салфеткой.

Яйцо, лежавшее на ней, было обычного бело-известкового цвета. Обычное куриное яйцо, ничем не примечательное и оттого не заслуживающее никакого особого внимания.

— Поле, я ж говорю, поле! — не выдержав данного себе обета, что, пока отец здесь, ее не слышно и не видно, вскричала Надежда Игнатьевна. — Перестало действовать — и пожалуйста!

— Господи Боже праведный!.. — отпячиваясь от стола, замлевшим языком прошептал Игнат Трофимыч.

Он узнал голос дочери, а следом узнал и ее самое, и больше, чем таинственное, необъяснимое превращение яйца, потряс его ее голос. Знать, что она там, в самых верхах, в такой недоступности — слетит, станешь смотреть, шапка, — это было одно дело, вроде как и там она была, и в то же время не там, и другое дело — увидеть ее на этом самом верху.

Господи Боже праведный, уже про себя повторил Игнат Трофимыч, и почему-то подумалось ему в тот миг, что это от ее голоса яйцо и сделалось обычным. Хотя того никак не могло быть, потому что когда она подала голос, оно уже таким и было.

6

Просторный, обширный кабинет Первого был не просто полон, а набит до отказа.

Завсегдатаи его, севшие на свои обычные, ритуальные места в первом ряду у совещательного стола, буквально потерялись среди всякого пришлого люда. А были среди этого люда личности до того неожиданные, что тянуло, оставив всякие приличия, разглядывать их и разглядывать. Как было не пялить глаза на пожилого, седобородого, со спокойным и ровным сероглазым взглядом, длинноволосого батюшку в рясе? В этом кабинете да служитель церкви! Никогда такого еще не случалось. Воистину новые времена настали.

Первый сегодня был не вполне в себе — это заметили все, кто знал его. То у него лицом были глаза, то усы, то глаза были, то усы, и все это, без всякой видимой причины, менялось беспорядочно местами — будто картинки в калейдоскопе. И совещание он начал — на такой сразу высокой ноте, до того взвинтив голос, что у всех, кто понимал толк в подобных делах, засосало под ложечкой: а уж не начнут ли падать головы?!

— Мы все должны понять, товарищи, — говорил Первый, — что речь идет не о чем другом, как о судьбе перестройки в нашем городе! Если мы добьемся, чтобы яйца оставались золотыми, вы представляете, как мы ее двинем? Золота в наших производственных планах нет, значит, мы не обязаны сдавать его государству. Раз мы не обязаны его сдавать, значит, мы сможем сбывать его за валюту: сейчас разрешено продавать внеплановую продукцию. А на валюту мы сможем купить массу необходимых народу товаров на Западе. Наконец, мы сможем свободно ездить по всему миру, товарищи! А представьте, что мы раскрыли секрет этой курочки рябы. И если не все, то хотя бы каждая десятая курица нашего города начала нести золотые яйца! Во-первых, мы станем первым центром золотодобычи в Средней России! А во-вторых, двинем перестройку уже в масштабах всей республики, а может быть, даже и страны! Партия нацеливает нас на революционные преобразования, и мы должны отозваться! Без свежих идей мы отсюда не можем выйти, товарищи. Не можем!