Ручная кладь - Нина Охард

призвали зимой сорок четвертого, мне было шестнадцать, но врач на призывном пункте даже не посмотрел в мою сторону. Кем я был для него? Просто куском пушечного мяса. Он поставил штамп «годен» в призывной книжке, мне сделали прививки и я оказался в казарме.

В нашем отделении было шестнадцать человек. Когда унтер-офицер узнал, что среди нас нет никого, кому больше семнадцати лет, то произнес воодушевленную, душещипательную речь, заверив, что мы – последняя надежда Германии, и Фюрер верит в нас!

Затем скомандовал:

– Направо! Шагом марш!

И отправил на фронт.

Нас высадили под Ленинградом. Когда я уезжал из Мюнхена, в нашем дворе расцветали каштаны. А здесь была настоящая полярная зима. Морозы стояли такие, что по ночам от холода мы не могли уснуть. Были постоянные перебои со снабжением, и нам выдавали продукты сухим пайком на несколько дней. Казалось, что мы окружены врагами повсюду. Не только люди, но и вся природа воевала против нас. С ненавистью дули пронизывающие до костей ледяные ветра, злобно выли метели. Любое дерево могло упасть на голову, проскрипев напоследок – «умри, фашистское отродье!».

Пытаясь подавить упаднические настроения, обершарфюрер СС устроил показательную казнь. Троих пытавшихся, по его мнению, дезертировать солдат привязали к столбу и публично расстреляли. Никому из убитых не было и восемнадцати. Многие мои сослуживцы отнеслись к казни, как к цирковому шоу. Я же отчетливо понял, что война проиграна. Агонизирующая власть прикрывала свою жирную задницу телами собственных детей.

Не прошло и нескольких недель нашего пребывания на передовой, как началось наступление русских. Посреди ночи нас разбудил дикий гул. Земля дрожала, грохот пушек сливался в единый рев, воздух завывал и гудел. Бомбардировщики, словно гигантские хищные птицы, кружили над нами. Фонтаны перемешанной со снегом и металлом промерзлой земли взлетали в небеса и сыпались на голову. Мы оказались в огромном смертельном котле. Кругом был сущий ад. Охваченные паникой солдаты побежали к лесу. За спиной раздалась пулеметная очередь: подоспевшая с тыла мотобригада СС, пытаясь остановить отступление, стреляла в спины. «Все кончено», – прозвучало у меня в голове. Я впал в уныние, осознав бессмысленность дальнейшей борьбы, переполненный страхом перед подручными, отчаянно защищающими умирающий режим.

Вдруг я услышал рев и грохот почти рядом с собой. Я всмотрелся в освещенную взрывами ночную тьму. Прорвавшие оборону танки русских прицельно стреляли по траншеям, в которых еще оставались солдаты. Воздух наполнился криками и стонами. Руки, ноги, каски, перемешанные со снегом и землей, взлетали вверх. Вскоре тяжелые машины достигли окопов и раздавили гусеницами всех, кто там оставался.

Эсесовцы побросали мотоциклы и бросились в сторону леса. С криками и автоматными очередями они гнали выживших по глубокому, к счастью, покрытому толстой коркой наста, снегу. Всего нас осталось не больше двухсот человек. У меня не было винтовки. Впрочем, я такой был не один. Оружия не было почти у половины, а у остальных не хватало патронов. Но для меня это было совершенно неважно, потому что я уже больше не хотел воевать. К утру мы вышли к небольшой деревушке. Нами, как старший по званию, командовал обершарфюрер СС. Устроив небольшой привал, он передал нам напутственные слова Геббельса, сказав, что Америка и Европа вот-вот поддержат Германию в борьбе с коммунизмом, Черчилль уже заседает с Гитлером в Берлине и до прихода помощи осталось продержаться совсем немного. После чего он потребовал, чтобы мы расстреляли всех жителей в деревне, сожгли деревянные дома, заняв оборону в каменном строении на вершине холма. Он осмотрел нас пытливым взглядом в надежде найти добровольцев. Несмотря на зажигательную речь, солдаты стояли понурые, опустив глаза. Он ткнул пальцем в паренька лет семнадцати. Юноша попятился и отрицательно покачал головой. Прозвучал выстрел. Парнишка медленно осел, орошая снег красными подтеками. Обершарфюрер махнул мне пистолетом, я вздрогнул и поплелся следом. За нами, подгоняемые эсесовцами, шагали остальные.

Мы зашли в дом у самого леса. Навстречу выбежала молодая женщина. У нее было красивое лицо и добрые голубые глаза. Обершарфюрер несколько раз выстрелил, целясь ей в голову, женщина вскрикнула и упала. Мы переступили через труп и зашли внутрь. В комнате было пусто, словно здесь никто не жил. Мебели не было, посередине стояла печь, из-за которой слышался детский плач. Обершарфюрер прицелился, но пистолет дал осечку – патроны закончились. Приказав мне сжечь дом и убить ребенка, он пошагал дальше. Я взял девочку на руки и понес в сторону леса. Был мороз. Даже сквозь шинель я чувствовал, как она дрожит. Я дотащил ее до еловых зарослей и сказал: «беги», но она не двигалась. Она смотрела на меня своими большими глазами полными слез и не шевелилась. «Быстро беги», – закричал я, иначе буду стрелять. Она не сдвинулась с места, а только еще сильнее заплакала. Я понял, что напугал ее. Девочка тряслась от холода и страха, продолжая стоять рядом. «Мама», – звала она и плакала. Как я ее понимал! Мне тоже хотелось расплакаться и вернуться домой к маме. Но если бы я это сделал, меня бы расстреляли как дезертира.

В кармане у меня лежал кусок шоколада, хорошего, еще из старых запасов. Я угостил ее и пошагал обратно в деревню.

– А потом, что было потом? – спросила Марина.

Франк молчал. Он провалился в кресло, и вскоре комната наполнилась его свистящим храпом.

Хелен укрыла старика пледом и положила под голову подушку. Марина почувствовала себя неловко и поднялась. Она наспех попрощалась и вышла из дома. Тяжелый осадок от всего услышанного терзал ее душу. «Шестнадцать лет», – крутилось в голове. Она села в машину, положила голову на руль и заплакала. Все, что она узнала, совершенно не укладывалось в ее представление о войне. В стекло постучали. Марина открыла глаза – снаружи стояла Хелен и протягивала сверток.

–Возьмите, – сказала Хелен, – это горький шоколад. Такой продают только в одной лавке во Франкфурте, и я специально покупаю его для отца. Передайте вашей маме.

Марина вышла из машины. Хелен смахнула с глаз слезы и протянула пакетик. Женщины обнялись и заплакали.

Казалось, их ничего не объединяло. Разное воспитание, менталитет, образование. Они говорили на разных языках и жили за тысячи километров друг от друга. Даже страны воевали по разные стороны фронта. Но одно общее горе, искалечившее жизнь родителей, роднило их. Имя ему было – война.

Остановка в пути

Дорога серой лентой ласково опоясывая склоны гор, крутым серпантином спустилась в долину.

Солнце, грязным пятном пробиваясь сквозь густую облачность, окрасило