Лидерство: проклятье или панацея - Борис Поломошнов

Таким органом у подлеца является его непоколебимая уверенность в том, что каждый другой (кроме, конечно, тех, кто превосходит его самого в подлости) слишком глуп для того, чтобы быть таким коварным, как он, и слишком труслив для того, чтобы быть таким жестоким, как он.

Подобные органы имения за счет другого (этакие крововсасывающие хоботки) наличествуют у всех паразитов.

Например, как пишет Альфред Брем в своем знаменитом сочинении «Жизнь животных», у клещей спереди всегда имеется выемка, где помещается сосательный хоботок, который у всех клещей хорошо развит и имеет очень сложное устройство. Когда представляется случай укусить, клещ крепко вцепляется своими зазубренными челюстями в кожу животного и, выдвигая хоботок, сильно нажимает им, словно стараясь пробуравить; в то же время выдвигаются с обеих сторон челюстные сяжки, которые своими заостренными концами прокладывают путь нижней губе; последняя снабжена зазубринами, обращенными назад, которые препятствуют ей двигаться назад. Когда хоботок таким образом проникнет далеко в глубь ранки, челюстные сяжки отгибаются в стороны, как лапы якоря, и клещ, поместившись столь удобно и прочно, начинает сосать кровь.

При этом все паразитирующие животные или растения имеют лишь ограниченные их естественными потребностями претензии к паразитируемым ими организмам.

У подлеца же претензии к другому безграничны Для подлеца любой другой – не более чем средство, которое можно и нужно максимально использовать в своих собственных целях.

Если другому это не нравится, то тем хуже для другого.

И – тем лучше для подлеца.

Подлец глубоко убежден в справедливости принципа: каждому – свое. Как говорится, «богу – богово, кесарю – кесарево».

Подлецу – хорошее.

Остальным – остальное.

Отсюда – лозунг подлеца: «Я ВСЕГДА ГОТОВ делать другому то, чего никто не хотел бы, чтобы ему кто-то такое делал».

Для подлеца способность к манипулированию сознанием другого через подмену содержания понятий – предмет его особой гордости, вызывающий у него прилив самовосхищения и пароксизм самодовольства.

Как в руках ловкого наперсточника стаканчик с шариком внутри него вдруг – о, чудо! – становится пустым, так у манипулятора сознанием других предатель вдруг становится патриотом, трус – осмотрительным и дальновидным человеком, лгун – неверно понятым, дурак – своеобразно мыслящим, подлец – действующим сообразно обстоятнльствам.

Подлец кичится своим исключительным умом и сообразительностью как проявлениями собственной мудрости.

На самом же деле там, где у человека пульсирует живая, трепетная – дышащая, видящая, слышащая, понимающая, чувствующая и со-чувствующая мудрость, у подлеца торчит мертвое: хитрость, коварство и изворотливость – скрипучие протезы мудрости.

Как волк-людоед отгрызает свою попавшую в капкан лапу, так подлец-людовед ампутирует ставшие ему обузой, так и не развившиеся в нем, зачатки мудрости и останки умертвленной им в самом себе совести.

На место живого он приспосабливает к себе мертвое: сработанные по последнему слову бездушной PR-техники и бессовестной политтехнологии функциональные устройства, обеспечивающие головокружительное продвижение к «зияющим высотам» благоденствующей подлости.

Если, как сказал Эразм Роттердамский, глупость – это казненная мудрость, то, как добавим мы, подлость – это ампутированная совесть, обрезанная «под самый корешок» вместе с зачатками мудрости.

Будучи по своей сути моральным уродом, подлец считает себя интеллектуальным красавцем, освободившим самого себя от всех и всяческих предрассудков.

Он любуется и гордится своими протезными достоинствами, как Нарцисс своими, тешащими его прелестями.

Подлец при каждом удобном случае – а для него все случаи удобны, поскольку ему неведомы такие понятия, как стыдно, неудобно, неловко – изрекает: «Я!», – сопровождая это сакраментальное местоимение словесами: «глубоко убежден».

По мнению подлеца такое словосочетание должно производить чарующее, магическое воздействие на всех кому выпало несказанное счастье лицезреть его и внимать ему.

Подлецу и невдомек, что еще двадцать восемь веков назад безымянный автор древнеиндийской «Дхармы» сформулировал интегрированный индекс, с помощью которого и сегодня можно безошибочно судить о мере ничтожности каждого конкретного человека: ничтожен тот, кто любит говорить о чужих недостатках и о своих добродетелях.

Достаточно подсчитать, сколько раз местоимение «Я» встречается в выступлении того или иного политического лидера, разделить полученное количество на суммарное число слов, содержащихся в этом выступлении, чтобы получить тем самым статистически точный индекс ничтожности выступающего, ведь «Я» подлеца никогда не сочетается с признанием им своих ошибок или действительно совершенных им преступлений.

Колебания этого индекса от выступления к выступлению будут весьма незначительны: его величина зависит не от того, о чем идет речь, а от того, кто ведет речь.

Темы речей лидера-подлеца могут варьироваться в достаточно широких пределах, сущность же изрекающего их неизменна.

Глубокая убежденность, о хроническом наличии которой у «себя, любимого» так любит распинаться лидер-подлец, на самом же деле, как заметил Александр Зиновьев, есть признак интеллектуальной недоразвитости.

Убеждения – по его же словам – суть лишь компенсация за неспособность точно понять данное явление в его конкретности.

Это – априорные установки на то, как поступать в конкретной ситуации без понимания ее конкретности.

Лидер-подлец не может и не хочет отказать себе в удовольствии при каждом подходящем случае – а для него все случаи – подходящие – напомнить о важности своей собственной персоны.

Он обожает перечислять все свои многочисленные титулы и звания, к завоеванию которых он стремится с упорством, настойчивостью и нахрапом, заслуживающим изумления.

Для него честь иметь титулы и звания неизмеримо значительнее, важнее и существеннее, чем иметь честь.

В чем лидер-подлец безусловно прав, так это в том, что для своих протезов в виде хитрости, коварства и изворотливости он всегда может найти точку опоры.

Она возникает и существует там, тогда и постольку, где, когда и поскольку щебенка глупости оказывается намертво сцепленной бывшим жидким, после чего – застывшим цементным раствором наивности.

До тех пор, пока будет существовать благочестивая, благонравная, благодушная глупость вкупе со «святой», доверчивой, инфантильной наивностью, разномастная подлость может не беспокоиться о своих перспективах: светлое будущее ей гарантировано.

Наивность – не признак глупости.

Более того, наивность не самотождественна самой себе.

Наивность как детская непосредственность восприятия мира, как чистота незамутненности помыслов сугубо меркантильными, утилитарными, цинично-прагматичными – увы, такими прилипчивыми ко взрослым людям – соображениями, нетождественна наивности как инфантильности, как интеллектуальной недоразвитости, как заторможенности в развитии.

Наивная, «детская» мудрость «Маленького принца» Сент-Экзепюри, живописи Нико Пиросмани и Анри Руссо нетождественна наивной склонности инфантильного обывателя принимать слова лидеров-подлецов за их мысли, их жесты – за их действия.

Доверие доверившихся ему лидер-подлец ВСЕГДА ГОТОВ направить в сторону наращивания слепого, по-собачьи преданного повиновения.

Ему.

Лично.

Безоговорочно.

Гнев же своих жертв лидер-подлец ВСЕГДА ГОТОВ обратить против своих же врагов.

Убивая тем самым, как говорится, сразу двух зайцев: отводя от себя вполне заслуженное им возмездие за совершение недостойного, и направляя вектор возмездия в сторону противостоящих и противодействующих.

Ему.

Лидеру-подлецу.

По его «глубокому убеждению», плох тот подлец, который не мечтает стать тираном.

Однако против примитивного тирана существует примитивный же, но, тем не менее, достаточно грозный и эффективный «булыжник – оружие пролетариата» (вспомним одноименную псевдоклассическую скульптуру И.Д. Шадра), маргинального псевдо-пролетариата, люмпен-пролетариата.