Урга и Унгерн - Максим Борисович Толмачёв

– Да мне, собственно, и собирать-то нечего, в целом я готов.

– Ну и славно, – улыбнулся мне Рерих. – Вот еще один совет: во время разговора с бароном наступит момент, когда он начнет вдумчиво заглядывать тебе в глаза. Это обязательный ритуал: он верит, что своим зорким глазом способен увидеть всю подноготную оппонента. В эту минуту не отводи взгляда, старайся быть максимально расслабленным, не дергайся и не суетись. Вот, пожалуй, и все напутствия, надевай шинель – и вперед!

Мы вышли в город. Солнце только начало подниматься, было морозно и свежо. Двигались на запад по тому же тракту, по которому меня вели в тюрьму. Шли пешком, по безлюдной Урге, встречая по пути множество разжиревших собак-трупоедов, бегавших по улицам в одиночку и небольшими стаями. Они совершенно не опасались нас и даже порой рычали, показывая, что раннее утро – это время, по праву принадлежащее им. Мертвых на улицах было немного, но даже мороз не смог уничтожить смрад разложения, – должно быть, источник запаха находился где-то неподалеку. Не сходя с тракта, мы пересекли Консульский поселок и свернули к реке. Здесь трупная вонь ощущалась значительно сильнее. Вскоре мы увидели ужасающую картину, от которой обоим стало не по себе. Сотни тел были сброшены в овраги вдоль речки. Множество собак пировало тут, объедая останки, часть из которых была припорошена тонким слоем снега, а часть, судя по свежим следам, привезена сюда совсем недавно. Были тут трупы в китайской форме, без сапог, встречались гражданские, среди них бросались в глаза тела нескольких женщин и детей разного возраста. Казненные еврейские семьи… Я остановился, не в силах оторвать взгляда от этого завораживающего кладбища под открытым небом, но Рерих отвернулся и подтолкнул меня в спину, безмолвно предлагая двигаться дальше. Мы некоторое время шли вдоль реки, встречая все больше незахороненных останков. Нам попалась по дороге целая гора трупов – их, наверное, пытались сжечь, да не сумели. Черные пятна на снегу, запах затхлой гари, разбросанные куски тел и множество собачьих следов говорили о том, что это, пожалуй, самое раннее из увиденных нами погребений, оно же было, несомненно, и самым многочисленным. Штатских я тут не заметил, разлагающиеся тела принадлежали гаминам, казармы которых оказались неподалеку. Мы свернули от реки в сторону, прошли казармы, пересекли Троицкосавский тракт метров на двести выше моста и очутились в пригородном поселке, по виду совсем заброшенном. Среди одноэтажных строений пестрело несколько юрт, в небо струйками поднимался дым – судя по запаху, топили углем. Рядом с одной из юрт стоял автомобиль, на котором Рерих забирал меня из тюрьмы. Кузов был завален какими-то ящиками и мешками, рядом суетился человек в кожаной куртке, стараясь понадежнее привязать груз веревками. Он отходил в сторону, задумчиво смотрел на дело рук своих, потом, о чем-то рассуждая сам с собою вслух, продолжал свое бесхитростное занятие.

– Хитун, здоро́во! – Рерих неожиданным возгласом заставил человека в куртке вздрогнуть и резко обернуться, на растерянном лице его вдруг появилась хитрая улыбка.

– Привет, Рерих! Достал?

– Ага, позже занесу! Дедушка у себя?

– Уехал к Макарке в гарнизон, вот буквально минут десять назад. Как вы его не встретили по дороге?

– Да мы по речке срезать решили.

– Там сейчас свалка трупов и вонища, как в Вавилоне в Судный день. Если торопишься, я тебя до «Монголора» подкину, только места, сам видишь: на одного с трудом, но найдется, а двоих уже не пристроишь.

– Да нет, спасибо, Серега! Мы пешочком, тут полчаса ходу. – Рерих повернулся ко мне, хлопнул по плечу и обнадеживающе улыбнулся. – Еще прогуляться придется, Ивановский! Пойдем в этот раз по тракту, будет чуть подольше, зато не так мрачно.

– Да уж, давай по тракту, – согласился я, и мы двинулись на восток, озаренный яркими лучами.

Солнце успело уже подняться над дальней грядой заснеженных гор. Я так давно не совершал пеших прогулок и не видел солнца, что был бесконечно рад идти неважно куда. Мороз бодрил не хуже кристаллов метамфетамина, а может быть, дополнял эффект от препарата. Его действие еще ощущалось – я не испытывал ни голода, ни усталости.

В городе чувствовалось некоторое оживление, начали встречаться пешие и всадники, по отдельности и группами. Местные жители наружу еще не выходили, должно быть, опасались расправ, но монахи по улицам передвигались без опаски, наверное, оттого, что к евреям и большевикам причислить их было сложно, да и взять с них нечего… Мимо нас на запад прошла под конвоем колонна из пленных китайцев, скорее всего, их вели в тюрьму, узником которой совсем недавно был и я. Как тут не задуматься об изменчивости мира и о путях Господних – как известно, неисповедимых. Эти потрепанные боями китайские вояки были тут такими же чужаками, как и мы с Рерихом, попали они сюда тоже, судя по всему, не по своей воле, потому злорадства у меня их пленение не вызывало, да и вид у них был усталый, напуганный и жалкий. Бросалось в глаза то, что все пленники с длинными косами, что говорило об их лояльности к монархическому строю, в отличие от короткостриженых китайских революционеров-националистов, которых в народе и прозвали гаминами. По словам Рериха, Унгерн запрещал казнить монархистов, а вот стриженых бойцов и офицеров китайской армии без раздумий пускали в расход. В колонне, идущей по тракту, гаминов точно не было, и я догадывался о том, что с ними случилось после штурма… Сброшенные вповалку тела на реке Тола принадлежали, без сомнения, им.

– Монархисты, – кивнул в сторону конвоируемых Рерих, будто прочитав мои мысли. – После общения с Сипайло их станет втрое меньше, а те, что останутся в живых, будут, скорее всего, приняты в ряды Азиатской конной.

Мы миновали здание «Монголора», возвышавшееся в восточной части Консульского поселка, двинулись дальше по тракту в сторону Маймачена и, пройдя его насквозь, свернули в направлении китайских казарм. За ними находилось здание Монгольско-китайского банка, в нем и размещалась Комендантская команда.

На первом этаже комендатуры что-то шумно обсуждали бойцы в грязной и потрепанной форме. Они больше напоминали разбойников, но настроены были вполне миролюбиво. Один из них, бородатый детина, оказался мне знаком. Именно он наступил в первый же день заключения на мою руку и хлопал по карманам в поисках наживы. Похоже, он меня не узнал. Улыбаясь во весь рот крепкими крупными зубами, бородач обратился к Рериху:

– К кому, паря?

– К Сипайло, – повелительно выговорил Рерих и, глядя мимо вопрошающего, начал подниматься по лестнице на второй этаж; я последовал за ним.

– Макарка в подвале