Идеальная для колдуна (СИ) - Лика Семенова

— А она по улицам болтается!

— Не рановато ли от мужа гулять начала?

Над толпой разлился дружный громкий хохот, зажатый меж каменных стен улочки, как дождевой поток в водосточной трубе. Набирал скорость, настигал, угрожая затопить, снести течением. Амели зажала уши руками, выкрикнула изо всех сил:

— Зачем вы так? За что?

Ответом снова был смех, но вдруг затих, когда из толпы вышла старуха в сером сукне и чепце с огромной крахмальной оборкой, торчащей, как хвост глухаря. Сердце ухнуло, Амели подалась вперед:

— Бабушка Белта! Хоть вы им скажите! Бабушка Белта! Вы же меня знаете!

Старуха лишь скривилась:

— А что я сказать должна? Что за золото продалась? Не погнушалась? Честь свою девичью не пожалела? — она многозначительно плюнула под ноги.

— Да как же вы… Ведь сын ваш сам ему глину с Красного озера возит. В ограду въезжает, деньги берет. Я сама видела. Не гнушается.

— Так, то глина, — бабка многозначительно повела блеклыми глазами. — А ты — потаскуха.

Вновь раздался смех и визг из толпы:

— А, может, он ее в реку кинет, да и успокоится, наконец?

Амели отказывалась верить своим ушам. Прежде она ходила по этим улицам без всякого страха, теперь же цепенела, как лань перед сворой горластых собак. Хотелось набрать камней и бросать, бросать, пока все не разбегутся. Она подхватила юбки и понеслась по улочке со всей быстротой, на которую была способна, задыхаясь от тугого корсета. Стук собственных каблуков и оглушающее шуршание ткани заполонили все вокруг, заглушая биение сердца. Она на мгновение остановилась, чтобы понять, есть ли погоня, обернулась. Ее преследовали, но без особого энтузиазма. Лишь мальчишки бежали впереди всех и громко высвистывали, подначивая, загоняя.

Амели вновь побежала, все еще оглядываясь, зацепилась носом туфли за очередную ступеньку и рухнула на влажную землю. Удар был мягким, будто она упала в стог сена — корсет и юбки смягчили падение. Она лишь успела вовремя выставить руки, чтобы не приложиться лицом. В спину доносился лишь дружный смех, который врезался в уши осиным жужжанием. Встревоженный обозленный рой. Никто и не собирался помочь подняться. Но, судя по звукам удаляющихся шагов, кажется, Амели вообще перестала интересовать толпу. Зато теперь казалось, что звенят монеты, будто сыплются дождливой россыпью серебряные луры и мелкие медные крины. А может, просто вылили из окна помои.

Слезы ослепляли, душили. Амели с трудом встала на четвереньки, но тут же почувствовала, как ее тряхнули и поставили на ноги. Она обернулась и сквозь марево слез узнала горбуна.

— Барышня, как же вы! — Мари тут же принялась промакивать ее зареванное лицо платком. — Зачем же вы, барышня, в такой день! А платье!

Мари еще долго охала, пытаясь стряхнуть грязь, но горбун был настроен не так дружелюбно. Ухватил под локоть и поволок за угол, где ждала карета. Запихал в салон:

— Мессир обо всем узнает.

Амели откинулась на бархатную обивку, чувствуя, что лишилась последних сил:

— Мне все равно, Гасту.

Впрямь, стало все равно. Как прежде уже не будет. Люди — надежнее любого забора, любого колдовства.

Экипаж взобрался на мыс, на котором возвышался белокаменный собор святого Пикары, остановился у центрального портала. Солнце уже подернулось закатным румянцем, и на шлифованный камень ложились теплые розоватые отсветы. Казалось, будто резьба, колонны, статуи светятся изнутри божественным сиянием. На ступенях двумя шеренгами расположились нищие с протянутыми руками, глиняными кружками, шляпами. Они буравили глазами кузов экипажа, как древесные черви крепкое корабельное дерево — прицельно и наверняка. Не будь свадьбы, их было бы здесь гораздо меньше.

Гасту уже открыл дверцу и протянул лапищу, но Мари встрепенулась:

— Подаяние, барышня! Подаяние! — она сунула в руку Амели увесистый кошель. — Подать на бедность полагается. Только не давайте одному на всех — сами разделите. Передерутся.

Амели взяла кошель и развязала тесемки:

— А мне какое дело? Хватило с меня на сегодня человеколюбия. А если не нравится — сама подавай.

Мари покачала головой:

— Полагается, чтобы невеста сама, собственноручно…

— Невеста? — Амели едва не кричала. — Да ты взгляни на меня! Мне впору с ними рядом вставать.

Мари опустила голову:

— Ну, уж меня-то вам винить не в чем. Это уж вы сами…

Амели заставила себя посмотреть в лицо горбуна:

— Скажи мессиру, что не могу я в таком виде в собор.

Горбун схватил ее за руку и рывком поставил на землю:

— Вот сама и скажешь. Я тобой по горло сыт.

Он толкнул Амели в спину в сторону портала. Нищие оживились. Старались подойти поближе, юродствовать погромче. Корчили рожи, разевали беззубые рты, выставляли скрюченные пальцы. Некоторые женщины протягивали грязных, завернутых в тряпье детей. От этого сборища исходил зловонный дух, от которого к горлу то и дело подкатывала тошнота. Все они прекрасно понимали, кто она такая — невеста колдуна. Отчего славят, отчего не плюют, отчего не называют потаскухой? Лишь из-за денег, которых ждут. А окажись они там, в городе…

Амели завязала тесемки кошеля, шлепнула его себе под ноги, перешагнула и пошла в собор, слыша за спиной начинающуюся драку. Массивные двери отсекли эти звуки. Амели остановилась, закрыла глаза и несколько раз шумно вдохнула прохладный, чуть сыроватый воздух: уже ничего не изменить.

Сначала показалось, что это видение, шутка воображения. Матушка. В изысканном синем бархате, с ожерельем вокруг все еще красивой шеи. Амели впервые видела ее такой элегантной. Боялась пошевелиться, чтобы видение не исчезло. Робко протянула руку:

— Матушка…

— Девочка моя, какая же ты красавица!

Матушка обняла, крепко прижала к себе. Амели, в ответ, тоже обхватила ее руками, положила голову на плечо, чувствуя родной знакомый запах. Только тогда она поверила, что это не видение.

— Как вы здесь, матушка?

Та подняла брови:

— Что за странный вопрос? Дочь выходит замуж, а матери нет? И отец здесь, и девочки. Твой будущий муж оказался порядочным человеком, несмотря на все глупые сплетни. — Она кокетливо прикрыла пальцами рот: — И он такой красавец… Вы прекрасная пара. Прекрасная!

Амели остолбенела:

— Так вы одобряете?

— Еще бы!

Амели просто не узнавала мать. Та будто помолодела на несколько лет, похорошела. И сколько же в ней кокетства и даже блеска. Она игриво размахивала сложенным веером и все время улыбалась. Раньше она никогда не улыбалась. Разве что очень давно, когда Амели была совсем маленькой.

— Какая вы красивая, матушка. Я никогда вас такой не видела.

Она лишь отмахнулась:

— Ты еще не видела отца. Я даже поняла, что в господина Брикара можно заново влюбиться. — Матушка посмотрела в недоуменное лицо Амелии: — Да-да. Мы еще молоды,