Занавес молчания - Андрей Быстров

Дверь тут же открылась. На вмонтированной в стену лифта зеркальной пластине профессор увидел лишь две клавиши со стрелками вниз и вверх.

Когда дверь закрылась и начался стремительный спуск, профессор Илларионов ощутил что-то похожее на приступ клаустрофобии, которой никогда не страдал раньше. Этот лифт, проваливающийся в шахту как в пропасть, уносил его все дальше от привычного мира. В скоростном падении была какая-то бесповоротность и безвозвратность, и сердце профессора заныло, ужаленное иглой тоски.

Добро пожаловать, дорогой профессор. Добро пожаловать домой.

35

Ника проснулась оттого, что Джона Шермана не было рядом. Не открывая глаз, она обшарила подушки, но уже знала, что его нет в постели, – и знала, что он где-то близко, что он не ушел.

Она открыла глаза. Это совсем не так просто, как может показаться. Иногда не хочется открывать глаза, проснувшись, а открываешь их с мысленной цитатой из Саши Черного: «Здравствуй, мой серенький день... Сколько осталось вас, мерзких? Все проживу...» Но иногда, открывая глаза, радостно и благодарно приветствуешь каждый световой лучик, каждую трещинку на потолке лишь за то, что они есть.

Ника блаженно потянулась. Истома во всем теле не отпускала ее, сладко ныло внизу живота. «Почему, – подумала она, – мне наплевать на угрозы и опасности, на всю эту собачью муру, вот сейчас, в этот момент? Потому что этот момент и есть абсолютная истина. Все философы ошибались. Через минуту, час, день все будет по-другому, а сейчас – так, и хоть трава не расти».

В комнату вошел взъерошенный Шерман. Он держал поднос, на котором стоял высокий стакан с апельсиновым соком и заманчиво светилась вазочка с клубникой. Свежая клубника?! Ну конечно, аромат свежей клубники ни с чем не спутаешь. Но где, когда он ее раздобыл? В холодильнике никакой клубники не было... А если бы и была, так мороженая – клубника не вызревает в холодильниках, как на грядках.

Присев на кровать возле Ники, Шерман сбалансировал поднос в шатком равновесии на ручке ближнего кресла. Потом он напоил Нику соком, не давая ей в руки стакан, и принялся кормить спелыми благоухающими ягодами.

– Зря переводишь клубнику, Джон. – Она жмурилась от удовольствия, капельки клубничного сока падали на ее левую грудь. – Зря! Ее можно использовать в эротических целях.

– Ее много, – утешил Нику Шерман. – Есть еще другие ягоды, такие, как они называются... В общем, очень эротические.

Приподнявшись на локте, Ника отобрала у Шермана вазочку.

– Джон, в моей биографии... Ну, когда я была молодая и глупая...

– Как удачно, что я это пропустил. Намного приятнее иметь дело со старой и умной.

– Обижусь!

– Шантаж – твой излюбленный метод.

– Ты будешь слушать или нет?!

– Внимательнейшим образом.

– Так вот, был такой эпизод в моей биографии. Я поступала на актерский...

– Да ну? – вежливо удивился Шерман.

– Ну да! – отрезала Ника. – И знаешь, что я читала на экзамене? Не какую-то занюханную «ворону где-то бог послал куда подальше». Я читала из манновского «Доктора Фаустуса». Письмо Леверкюна Кречмару, где он пишет о музыке. Вот, послушай. Наизусть уже не помню, но близко к тексту. О классической симфонии, вот: «Благозвучная мелодия приближается к высшей точке, которую на первый раз еще обходит; от нее уклоняется, приберегая ее для дальнейшего...» Так, потом там длинное описание, но вот дальше: «Возникает прелестное сочетание звуков в среднем регистре, оно возносится в волшебные выси, где царят скрипки и флейты... Сызнова звучит хорал... Мелодия благоговейно движется к высшей точке, от которой она так мудро уклонилась, дабы из груди вырвалось это «ах», дабы еще сильнее сделался наплыв чувств теперь, когда она уже уверенно устремилась вверх, мощно поддерживаемая гармоническими звуками басовой трубы, и, осиянная, достигла вершины». Ну как?

– Красиво.

– Меня не приняли.

– По-моему, просчитались.

– После экзамена председатель комиссии, известный наш режиссер сказал мне: «Ты читала так, словно это совсем не о музыке...» А вот я сейчас думаю: ведь и впрямь не о музыке!

– А о чем?

– Да о том, чем мы с тобой тут занимались. Разве нет?

Шерман серьезно кивнул. Ника заговорила снова:

– Знаешь, мне ведь поначалу было страшновато с тобой, Джон. Нет, не то... Вот хорошее слово – жутковато, как в колдовской сказке. Жутковато, а все равно идешь.

– Ты меня боялась?

– Нет, не тебя. Того, что за тобой... Ты мне представлялся... только не смейся... чуть ли не пришельцем каким-то.

– Ну а теперь? – улыбнулся Шерман. Ника рассмеялась, рассыпала смех серебряными колокольчиками:

– Теперь – нет! Пришельцы, наверно, много чего умеют, но вот в постели с земными женщинами – это вряд ли...

– Почему же?

– Как почему? Мы одни, они – другие...

– Ника! – Шерман перешел на профессорский тон, и лишь по лукавинке в его голосе можно было понять, что он забавляется. – Существует множество теорий об устройстве Вселенной и жизни в ней. По одной из теорий на все планеты, по крайней мере в этой Галактике, жизнь занесена из единого источника. Так что в данной Галактике или хотя бы в ее ближайшей части – ну, скажем, тысяча световых лет – биология мужчин и женщин должна быть одинаковой, правильно?

– Джон, ты меня с толку сбиваешь, – капризно сказала Ника.

– По другой теории, время обратимо и пришельцы могут появиться не только из пространства, но и из времени. Третья теория утверждает, что планета Земля имеет несимметричных двойников, как бы отражения в сложно искривленном шестимерном пространственном зеркале. Согласно четвертой, существуют параллельные, или когерентные, миры, находящиеся в коррелятивной зависимости. Есть еще с десяток теорий, и возможно, что все верны, что все это существует вместе. И тогда мужчине и женщине из разных миров нетрудно понять друг друга...

– Унмеглихь1... Джон, ты непостижимый человек. Что ты всем этим хочешь сказать?

1 Невозможно (нем)

– То, что не надо бояться Вселенной. Она велика и прекрасна, она и ужасна, но разве не такова и Земля? Однажды Юлий Цезарь сказал Клеопатре: «Там, как и везде... Главное – не бояться». Правда, он имел в виду загробный мир, но вопрос о загробном мире как-то до сих пор не очень ясен. Почему бы не отнести эти слова к реальным мирам вокруг?

Отбросив одеяло величественным жестом, Ника встала:

– Джон, вот я стою перед тобой. Я живая и близкая. Вот моя грудь – видишь, как набухли сосочки? Вот мои бедра, между ними – влажное пламя, сок желания. Чего я могу бояться? Давай оставим Вселенную и Землю в покое, я ничего не хочу знать. Может быть, завтра это убьет меня, но сегодня я здесь.

Шерман молча привлек ее к себе.

36

Давящая громада острова Крозен то надвигалась из мглы, облитая лунным потоком, то пропадала, когда быстрые облака ненадолго скрывали луну. Четырехметровый катер с мощным малошумным двигателем «Фриуил» покачивался у материкового берега – хищник, притаившийся в темноте. Ника вздохнула с облегчением, лишь когда Шерман натянул над кокпитом (открытой каюткой для рулевого и пассажиров) светонепроницаемый тент на раме из алюминиевых трубок. Темный замок Штернбург на острове производил на нее более гнетущее впечатление, чем она могла себе признаться. Но когда Шерман закрыл ветровое стекло глухим пластмассовым экраном, чтобы свет в кокпите не был виден снаружи, и зажег лампы над приборной панелью, Нике снова стало не по себе. В плеске волн ей мнилось приближение чужой лодки... К рыбачьему поселку Перст Шерман и Ника подъехали на «хонде» – она была синей, а значит, не столь заметной, как желтый «Эскорт». Катер ждал их у дощатого настила на сваях импровизированного причала. Ника не спрашивала Шермана, где он провел вчерашний день, откуда катер и кто соорудил причал. Она знала, что ответа ей не получить, а если бы и получила, какой ей прок от того? Происходит то, что происходит, – они сидят в кокпите, и Шерман проводит инструктаж.

– Перед тобой утепленные гидрокостюмы «Пингвин», в них можно работать под водой при температуре от четырех градусов – правда, при четырех недолго, но у нас будет температура повыше. Вот акваланги «Меркюри», запас воздуха в баллонах на час. Когда будем одеваться, я покажу тебе, как обращаться с аквалангом. Это очень просто. Вот сильные подводные фонари, пристегиваются к запястью, и ножи...

– А ножи зачем?

– Ножи обязательны. А если запутаешься в чем-нибудь под водой? Нож будет у тебя на поясе, вот здесь, он вынимается так. – Шерман показал. – Теперь еще одна интересная игрушка...

Шерман достал из рундука пистолет. Ника ойкнула и прикрыла рот рукой.