Степан Разин. Книга вторая - Степан Злобин

С ватагой черкесов примчался Михайла.

— Татары сбежали! — воскликнул он.

— Как?

— Камыш покидали в воду, сверху жердинок наклали. Кто лодками, кто по мосткам… и ушли.

— К вору?

— К Тереку в степи пошли кочевать. Мурза Мурзабек вместе с сыном хотел остаться. Его Ямгурчей избил плетью, связал, как вьюк, — на коня и повез… И улусные люди за ними…

— Не жалей, Михайла, — сказал боярин. — Лучше сейчас изменил Ямгурчей, убежал, чем в город вошел бы да тут учинил измену.

— Хотел я догнать их — да в сабли.

— И саблям иная работа найдется, — утешил боярин брата.

Уже совсем свечерело. В воздухе пахло влагой от надвигавшейся грозы.

Конный черкесский дозор сообщил, что не так далеко видали по берегу конное войско, а на реке — струги.

— Ну, ратную сбрую пора надевать, брат Михайла, — сказал Прозоровский.

Через час воевода с братом и старшим сыном, с дьяками, подьячими, с детьми боярскими и дворянами торжественно вышли из воеводского дома. Все были в кольчугах и колонтарях. Впереди слуги вели запасных коней под чепраками, направляясь в Белый город, к Вознесенским воротам, откуда ждали приступа казаков.

Боярская и дворянская челядь ехала, вооруженная пиками и пищалями.

Воевода велел бить в тулумбасы и в трубы трубить поход. Завыли сполохом церковные колокола.

Улицы наполнила толпа горожан.

— Братья и дети! Кто хочет, идите с нами стоять на воров! Бог наградит вас, и царь не забудет! — говорил горожанам боярин, проезжая по улицам. Но горожане жались к домам, пропуская походное шествие воевод и дворянства.

Воеводские слуги зажгли факелы. Скакали, роняя искры во мраке улиц.

У Вознесенских ворот воевода сошел с коня.

— Зажечь по стенам костры!

Башни выросли из черноты рыжими кирпичными пятнами. В небе не было видно ни единой звезды. Гроза подходила ближе. Частые молнии рвали на небосклоне тучи, и после них ночь еще больше сгущалась. От грома слегка подрагивала земля.

Воевода поднялся в башню, подошел к дозорному пушкарю, возле которого стоял Бутлер, глядевший в темную ночь через зрительную трубу.

— Что там видно, Давыд? — спросил Прозоровский и взял у голландца трубу.

— Что? — в свою очередь, спросил Бутлер.

— Огни… Там, должно, на стругах огни, что ли, на Волге, — задумчиво произнес боярин, стараясь увидеть больше, чем неверный, мерцающий свет красных искр.

Вдруг молния осветила всю степь, и державший у глаза трубу воевода вскрикнул:

— Идут!

Через трубу при внезапной вспышке ему показалось, что казаки возле самых стен.

— Камни! Смолу! — крикнул он.

— Пали фитиль! — перебив его, приказал пушкарям голландец.

Грянула пушка, выбросив сноп огня. В ответ послышался пушечный гул в степи, но ядра не долетели до стен.

На стенах ударил набат. В свете костров замелькало множество людей. И вдруг, раз за разом, без выстрелов, полетели огни из степи, откуда-то из-за надолб. Наметы, брошенные метательной пружиной, пали среди астраханских деревянных домов и ярко горели.

С криком выскакивали из домов горожане, чтобы не дать разгореться пожару.

В степи ближе к городу мелькнули огни по оврагам. Из «подошвенного боя»[20] башни пушки били теперь непрерывно.

Воевода спустился туда к пушкарям.

— Куды бьешь? — спросил он.

— А бог его знает куды, боярин. Господь донесет, куды надо, — ответил пушкарь.

— Боярин, на Волге огни! — крикнул сотник, всюду сопровождавший воеводу.

Огни мелькнули и скрылись. Струги или просто челны — не понять.

Начался дождь. Молнии заблистали над самым городом, над куполами церквей. Загремел оглушающий гром…

И сквозь возбужденные крики стрельцов по стенам, сквозь грохот орудий и шум дождя послышались крики от Болдина устья.

Разинцы по степи приближались к городу. В их толпах горело множество факелов.

Воевода послал гонцов, чтобы тотчас все силы стянуть сюда, к Вознесенским воротам.

— Пищаль заряжай!.. Зелье сыпь!.. — слышались крики начальных со стен…

— Зелье сыпь!..

— Ко глазу клади!..

Снова сверкнула молния, и вместе с громом хлестнул отчаянный ливень… Сквозь грохот и шум слышен был отрывистый треск пищалей.

От Никольских ворот с Волги раз за разом прогремели пять выстрелов пушки.

В тот же миг в городе всюду начали загораться огни. Огни засветились где-то вдали на стене города, сверкнули вдоль улиц, факелы загорелись в кремле.

— Измена! — крикнул князь Михайла внизу, под стеной. — Черкесы, за мной! — И воевода услышал дружный удаляющийся топот многих коней.

Бой шел на улицах. Стрелецкий сотник прокричал на ухо воеводе, что стрельцы помогают разинским казакам перелезать через стены.

Поручик голландец подбежал, сообщил, что своими рейтарами убит капитан Видерос, а полковник Бальи ранен в обе ноги.

Женский отчаянный визг послышался под стенами. Дворянские жены в ужасе толпою бежали по улицам, спасаясь из кремля от казаков и восставших стрельцов.

Воевода сбежал со стены на улицу. Навстречу ему торопливо шагали стрельцы. При блеске молнии Прозоровский узнал по белой седой бороде Ивана Красулю.

— Измена, Иван! — крикнул он, ища у стрельцов защиты.

— И что за измена, боярин! За божию правду идем на бояр! Уходи-ка с дороги, — ответил старый Красуля.

— И ты изменил! — вцепившись дрожащей рукой в его плечо, вскричал воевода. — И ты?!

— А ну-ко тебя!..

Красуля поднял пистоль и выстрелил воеводе в живот.

— Идемте, робята! Сам сдохнет! — позвал он стрельцов и, толкнув воеводу ногой, перешагнул через него, удаляясь в ночную улицу.

— Боярин! Боярин! — выскочив из-за угла, подбежал к Прозоровскому его конюх. — Идем-ка, боярин, в собор отведу. Там схоронишься лучше, идем…

— Воевода где?! — грянул над ухом боярина голос из темноты. — Там князя Михайлу Никитка Петух порубил!..

Держась за живот, опираясь на руку конюха, бесконечными улицами под ливнем брел воевода к собору.

Дул холодный, пронзительный ветер с моря. Молнии раздирали небо огнем от края до края. Ливень хлестал с невиданной силой, вмиг заливая факелы. По лицам людей, за одежду лилась вода ведрами, но никто не искал укрытия.

Толпа бушевала на улицах, рубила ворота, ломилась в какие-то двери…

— Наш праздник, робята! — кричали по улицам.

— Выбивай дворян из домов!..

— Бей подьячих! — слышались крики сквозь шум бури.

— Крапивное семя бе-ей! Бе-ей!

Раздавались скрежет железа, стрельба, лай собак, стоны, крики…

Какие-то люди внесли воеводу в собор, положили на каменные плиты пола у самого алтаря. Прозоровскому было все безразлично. Он чувствовал только слабость и боль. В соборе было темно. Вспышки молний вдруг вырывали из мрака собора лики икон, испуганные лица сбежавшихся в церковь дворянских жен и детей, купцов с семействами, приказных дьяков и подьячих, попов с попадьями, с детьми… Женщины и ребята плакали, прижимаясь друг к другу, в страхе крестились. Стонали раненые дворяне, принесенные со всех городских стен и с улиц в божий дом как в убежище, в котором их не коснется рука злодеев…

Перед глазами Прозоровского молнии озаряли отрубленную голову Ивана Предтечи на золотом блюде. Предтеча был «ангел» Ивана Семеныча. Воевода хотел помолиться ему, но рука ослабла и не поднималась ко лбу.

«Придут и меня… вот так же…» — подумалось воеводе, но мысль не испугала его. Если не казнит Стенька Разин, то царь казнит…

«Как же ты город мой отдал ворью-бесчинникам?!» — спросил его знакомый голос царя. От страха перед царем воевода очнулся. Понял, что пригрезилось в забытьи… «Как же я город-то отдал?!» — подумал он сокрушенно.

Ливень кончился. С улицы засветились огни разожженных факелов…

«Ворвутся сейчас и сюда!» — с тоской обреченности подумалось Прозоровскому.

Истошная слабость охватила его от боли в животе, от ощущения безнадежности раны, от страха и горя. Он закрыл глаза в забытьи. Перед глазами плыли цветные круги. В ушах стоял звон. Вдруг воевода услышал из-за двери, с Соборной площади, зычный знакомый и торжествующий голос:

— Здравствуй, народ астраханский!

И толпа народа откликнулась ему кличем восторга.

Помчались гонцы

Боярин Богдан Матвеевич Хитрово приехал к Одоевскому в приказ Казанского дворца[21]. Переполошенно забегали приказные подьячие. Два дьяка вылезли на крыльцо, чтобы встретить боярина, и сам Никита Иваныч Одоевский вышел навстречу, за руку провел старого боярина в свою горницу.

— Что ж ты, боярин, в приказ?! Доброе ли то место такого великого гостя принять? Ты бы домой пожаловал, и я рад был бы тебе угодить!

Сухощавый стройный старик с острыми бегающими глазами, с черной серебрящейся, будто бобровою, бородой быстрыми шагами прошел, резким движением сел на указанное место, недовольно взглянул на отворенную дверь, и хотя ничего не сказал, но Никита Иванович понял и сам, затворил дверь… Хитрово снял с головы тафейку, вытер платком лысую голову…