Оборотень (СИ) - Йонг Шарлотта

Среди горя скорой разлуки и хлопот, сопряженных с ее отъездом, прошли незамеченными те страдания, которые она испытывала. Все время в страшном напряжении она ждала известий, не нашли ли рабочие каких-нибудь признаков совершенного преступления во дворе замка и тут в подземелье и едва отвечала на ласковые слова ее дяди и доброй старухи, его экономки. Для нее особенно был невыносим вид негра Ганса, столь привязанного к племяннику его хозяина; поэтому, она почувствовала бесконечное облегчение, когда наконец отчалила лодка, отвозившая их в Портсмут. Ее дядя, думая, что она плачет, некоторое время не разговаривал с нею, и она могла наконец обрести более спокойный вид, хотя сердце ее разрывалось от горести. В то время как их лодка скользила между судами (и тогда уже многочисленными), она обращала свои взгляды на высокую башню замка, произнося мысленную молитву за живущих и чувствуя почти непреодолимое влечение спросить своего дядю, могла ли она молиться за несчастное создание, часто непонимаемое при жизни, и теперь столь неожиданно покинувшее этот мир страданий.

Но вскоре ее размышления были прерваны словами матроса, сидевшего на руле, отвечавшего на вопрос ее дяди по поводу быстрой маленькой шлюпки, которая, приняв что-то из другой лодки, развернула свои крылья и понеслась на всех парусах по направлению к острову Вайту.

Матросы многозначительно посмотрели и сразу не отвечали.

– Контрабандисты, а? Торговцы французской водкой? – спросил доктор.

– Так говорят, ваше преподобие. Там, на другой стороне острова, живут сорви-головы.

– Да и в чем тут грех, если бедному человеку достанется иногда дешевая рюмка водки, чтобы согреть свою душу, – сказал другой. – Но говорят, что их там целое гнездо, и вот почему никак не могли ухватить разбойника, что недавно ограбил фермера Вайна, когда тот ехал с рынка домой.

– Говорят, – прибавил другой, – что с ними заодно и такие люди, которым это уж совсем не к лицу. Вот этот молодой господин в Оквуде, – чертово отродье, что прозвали оборотнем, – вылезает по ночам из окошка и плавает с ними.

– Говорят, что он не участвует в разбоях, – прибавил рулевой, – но я мог бы рассказать еще о многих молодчиках, которые работали с этими честными торговцами, только ради одной забавы, и потому что господа не знают, куда девать время.

– Говорят, что молодого парня держат дома в большой строгости.

Тут показался военный корабль, и разговор принял другой оборот, но он дал тему для новых размышлений Анне.

Перегрин говорил ей, что у него все подготовлено, чтобы увезти ее. Не имела ли замеченная ими яхта контрабандистов какой-нибудь связи с этим? Хотя он и не мог наверное рассчитывать встретить ее утром одну, но мог сделать попытку… если бы это не удалось, была наготове лодка. Если все это так, то она спаслась от большой беды, благодаря Чарльзу, случайно поспевшему вовремя. Но Перегрин! Бедный Перегрин! Еще ужаснее, что он погиб, задумав такое дело. Жестоко было подозревать в таком поступке умершего, но вместе с тем она не могла не испытать облегчения при мысли, что она навсегда избавилась от человека, постоянно возбуждавшего в ней какие-то неопределенные опасения. Она уже не могла думать теперь о нем с таким сожалением, но, тем не менее, должна была подавить в себе малейшие признаки беспокойства о судьбе Чарльза Арчфильда.

Наконец, они высадились в Портсмуте и направились к гостинице «Пестрой Собаки», в которой леди Ворсли была занята ранним завтраком после своего переезда из маленькой рыбацкой деревушки, около Райда. Здесь Анна простилась с своим дядей, обещавшим вскоре же написать ей; хотя она без трепета не могла подумать о тех известиях, которые могли быть в этом письме.

Глава XIV

ВЕСТИ ИЗ ФАРГЕМА

Леди Ворсли была красивая, величественного вида, старая дама, которая скоро дала почувствовать своей протеже общественную разницу, существующую между местной аристократкой и пасторской племянницей. Она скоро убедилась, что Анна Якобина слишком высоко задирала голову для своего положения и слишком много воображала о своей наружности.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Поэтому почтенная леди старалась подавить эти вредные стремления, посадив Анну вместе со своими горничными на заднее сиденье кареты и читая ей длинные нотации о пользе смирения, кротости и рассудительности, которые приводили в негодование дочь морского капитана.

Но все время ее не покидал страх, что за нею следует погоня и что от нее потребуют показаний для обвинения Чарльза Арчфильда в убийстве Перегрина. Мысль эта преследовала ее, как темная туча, временно расходившаяся под влиянием событий ежедневной жизни, но сгущавшаяся опять с наступлением ночи, когда в ее воображении не только повторялись все подробности дуэли, но во сне она видела Перегрина, преследующего ее по каким-то темным, бесконечным коридорам, или, – что было еще ужаснее, – с рукою, прижатою к ране, из которой не унимаясь сочилась кровь.

Неудивительно, что она была бледна поутру и чувствовала себя всеми покинутой, когда никто не интересовался ее судьбой и не беспокоил ее расспросами. Наконец, под вечер второго дня путешествия, Анну высадили у дверей дома сэра Теофила Огльторпа, в Вестминистере, где ее встретил другой прием.

Леди Огльторп, красивая, добродушная ирландка, встретила ее в прихожей с распростертыми объятиями и поцеловала в обе щеки.

– Иди ко мне, моя милая, бедная сиротка моего дорогого друга! И как ты выросла! Я совсем бы не догадалась, что это маленькая Анна, которую я помню. Теперь тебе нужно идти в свою комнату отдохнуть с дороги, и приготовиться к ужину, как только сэр Теофиль вернется от короля.

Анне была отведена просторная с деревянными панелями комната, где ее уже ожидало вино и кекс; она сразу почувствовала себя веселее прежнего: переоделась в свое вечернее черное платье и привела в порядок свои каштановые локоны. На ней было самое простое траурное платье, и она, видимо, произвела впечатление на джентльменов, ужинавших с сэром Теофилем, и они поздравляли ее с поступлением на место при дворе, о чем в общих чертах упомянула леди Огльторп.

– Дитя мое, – сказала она после того, когда они остались одни, – если бы я знала, что у тебя такая наружность, то я стала бы искать для тебя другое место. Но главное попасть ко двору хоть ногой, хотя одним носком башмака, все остальное придет потом. Вероятно, ты и хорошо образованна. Можешь ты говорить по-французски?

– Да, мистрис, и по-итальянски, и танцевать; и играть на шпинете. Я проводила каждую зиму у двух французских дам, и они научили меня всему этому.

– Да, да, может быть, тебя повысят в помощницы гувернантки; хотя твоя религия против тебя. Ты ведь не католичка?

– Нет, мистрис.

– Это единственный путь к успеху теперь, хотя для вида им не мешало бы иметь двух протестанток. Ты, к тому же, крестница короля, так что он будет ожидать от тебя этого; хотя, может быть, мы найдем и другой путь… Что, ты не оставила свое сердце в провинции?

Анна покраснела и отвечала отрицательно.

– Ты будешь, однако, сидеть взаперти в детской, – продолжала болтать леди Огльторп. – Леди Повис очень строга, и. пожалуй, будет разочарована; увидев; какую красивую пташку я раздобыла для ее клетки; но увидим, увидим, как пойдут дела. Но, послушай, моя милая, разве у тебя нет цветных платьев? В королевский дом нельзя являться в трауре. Это может огорчить состояние духа маленького принца с самой колыбели! – и она засмеялась, хотя Анна была сильно огорчена этим при воспоминании о своей матери, и ввиду лишних издержек.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Но делать было нечего; все платья и кружева, спрятанные в ее дорожных сундуках, подверглись пересмотру, и первые были большею частью забракованы; так что она должна была экипироваться почти вновь, под наблюдением самой леди Огльторп, сильно заинтересовавшейся этим, что облегчило ее кошелек, о котором позаботился при отъезде ее дядя.

Эти приготовления еще не были окончены, когда пришло первое письмо из дома, которое заставило биться ее сердце; но бегло пробежав его, она увидела, что в нем не было ничего такого, чего она ожидала.