Смерть и танцующий лакей - Найо Марш

— Что скажете, доктор Харт? — продолжал тем временем Джонатан. — Вы раньше видели эту бумагу?

— Никогда! — визгливо крикнул Харт. — Никогда!

— Вы уверены? Возьмите, посмотрите.

— Я не дотронусь до нее. Это ловушка. В чем вы хотите меня обвинить?

Все еще держа в руке игральную карточку, Джонатан подошел к письменному столу, стоявшему у окна в глубине комнаты. Мандрэг и Харт следили, как он искал что-то в ящике и наконец вытащил листок бумаги. Он повернулся к Харту. В одной руке у него была карточка, в другой — листок почтовой бумаги.

— Это ваше письмо, в котором вы принимаете приглашение на уик-энд, — сказал Джонатан. — После того как ко мне попала карточка, — он улыбнулся Мандрэгу, — я вспомнил о письме. Я сравнил их и пришел к интересному выводу. У вас очень характерный почерк, мой дорогой доктор. В написании букв много неанглийского. Немцы обычно пишут букву «К» с длинной палочкой. Здесь у нас как раз есть буква «К» в слове «уик-энд». Теперь посмотрим на эту карточку. И здесь есть буква «К». У нее палочка тоже длинная. Дальше. Вы сидели справа от Николаса и дали ему свою карточку для подсчета очков. Вместо одной он получил от вас сразу две. Верхнюю — с буквами игры, где, любопытно отметить, было слово «угроза», и вторую с предостережением, которое могло бы показаться ребячеством, если бы не происшедшие события. Вы утверждаете, что никогда ее не видели. Знаете, в это просто невозможно поверить.

— Я не писал ее. Должно быть, листки слиплись, и я взял два. На нижнем писал кто-то еще.

— Возмутительно! — резко произнес Джонатан. — Он сунул оба листка в карман и отошел. Когда он заговорил опять, к нему вернулась его обычная педантичность. — Послушайте, доктор Харт. В это невозможно поверить. Я сам раздавал карточки. Никак нельзя было предвидеть, к кому попадет тот или иной блокнот. Вы же не будете утверждать, что кто-то из гостей, словно фокусник, взял у вас листочки, написал эти слова на нижней карточке, да еще незаметно вернул их вам.

— Я ничего и не утверждаю. Я ничего об этом не знаю. Я ничего не писал. Может, сам Комплайн написал это, чтобы скомпрометировать меня. Он способен на все, на все. Боже мой! — вскричал доктор Харт. — Я больше не могу! Пожалуйста, оставьте меня. Я настаиваю, оставьте меня одного. — Он сжал руки и поднес их к глазам. — Я очень несчастлив. У меня большое горе. Вам не понять меня, потому что мы разной крови. Поверьте, все ваши обвинения для меня — ничто. Меня разрывает самое страшное из всех чувств, и я не могу с этим бороться. Я дошел до предела. Умоляю, оставьте меня.

— Хорошо, — сказал Джонатан и, к удивлению Мандрэга, направился к двери. — Но я предупреждаю вас, что, если что-нибудь случится с Николасом Комплайном, вы и только вы окажетесь под самым серьезным подозрением. Я твердо уверен, что вы пытались убить Николаса. И если с вашей стороны будет еще хоть одна угроза, хоть один подозрительный шаг, я возьму на себя ответственность и посажу вас под замок. — Он сделал быстрое ловкое движение, и в следующее мгновение Мандрэг увидел в его руке маленький пистолет. — Несколько минут назад я взял это оружие из стола. Я вооружен, доктор Харт, и я позабочусь, чтобы Николас был тоже вооружен. Желаю вам спокойной ночи.

Мандрэг не последовал за Джонатаном. Что-то произошло в нем и вызвало непреодолимое чувство жалости к доктору Харту. Он по-прежнему думал, что все нападения на Николаса — дело его рук. Более того, он был убежден в этом сильнее, чем прежде. Но что-то в поведении Харта, в выражении его лица, в его одиночестве, в бессильных попытках защитить себя тронуло Мандрэга и пробудило его сострадание. Теперь Харт казался ему человеком, которого всепоглощающий порыв ревности вырвал из привычного жизненного круга. Ему пришла в голову избитая фраза «Влюблен до сумасшествия», и он подумал, что Харт как раз и есть жертва безумной страсти. Мандрэгу ужасно захотелось вмешаться и предотвратить возможные несчастья. И не столько из-за Николаса, сколько из-за самого Харта. «Это же будет чудовищно, — думал он, — если Харт все-таки убьет Комплайна. А достигнув своей цели, придет в себя и ясно осознает полную бессмысленность совершенного». Он чувствовал, что надо сказать какие-то слова этому солидному человеку, в котором было столько трагического. Сказать слова, которые дошли бы до его сердца и пробудили его, подобно звуку, достигающему извне нашего сознания и рассеивающему ночные кошмары. Когда Джонатан закрыл за собой дверь, Харт бросился в кресло у камина и закрыл лицо руками. Немного поколебавшись, Мандрэг подошел к нему и слегка дотронулся до его плеча. Тот вздрогнул, поднял глаза и произнес:

— Я думал, вы ушли.

— Я сейчас уйду. Я остался, потому что мне хочется, чтобы вы очнулись.

— Чтобы я очнулся? Как часто повторял я себе самому бесполезную фразу: «Хорошо бы, это был лишь сон». Если бы только я знал наверняка. Не было бы так плохо.

Мандрэг подумал: «Кажется, он будет говорить со мной». Он сел в кресло напротив Харта и закурил.

— Знать наверняка что? — спросил он.

— Что все это — ложь. Что он в самом деле ее любовник. Что она изменила мне. Но когда она все отрицает, я ей и верю, и не верю. А я так хочу верить. Но потом я вижу в ее глазах скуку, усталость или презрение. И тогда я вспоминаю взгляды, которыми обмениваются они. Знаю, что каждый раз, когда я выясняю с ней отношения, я только делаю себе еще больнее. Но тут же устраиваю новые сцены, требую новых признаний. Я во власти дьявола. Я так устал. Но я не могу от этого избавиться.

— Зачем вы приехали сюда?

— Выяснить окончательно правду: или одно, или другое. Узнать самое худшее. Она предупредила меня, что он будет здесь, и беспечно добавила: «Понаблюдай и увидишь сам. Между нами ничего нет». И вот я увидел его. Этот вид собственника! Этакого самодовольного владельца, насмехающегося надо мной! Вы знаете, как поступают в моей стране, когда оскорбляют, как этот человек оскорбил меня? Мы бы с ним встретились, и дело было бы решено раз и навсегда. Я бы убил Николаса Комплайна.

— В Англии, — проговорил Мандрэг, — нам даже трудно себе представить, что дуэль может считаться удачным средством для решения разногласий. Оставшийся в живых считался бы убийцей.

— Но он никогда не принял бы вызов, — сказал Харт. — Он отъявленный трус и хлыщ.

Мандрэг подумал: «Хорошо сказано». А вслух произнес:

— Но у него есть основания для беспокойства, не правда ли?

— И все-таки, несмотря на свой страх, — продолжал Харт, стукнув себя по лбу стиснутыми руками, — несмотря на свой страх, он идет к ней в комнату. Дожидается, когда я буду в ванной, и идет к ней. Он был у нее сегодня утром. Я заставил ее в этом признаться. И вот снова, сразу же после ухода отсюда, зная о моих мучениях, она принимает его у себя.

— Но, видите ли, в нашей стране не очень соблюдаются подобные условности. Я хочу сказать, что мы спокойно можем войти в комнату другого. Например, и Клорис Уинн, и леди Херси приходили ко мне. В этом не видят ничего плохого. Современная англичанка…

— В подобного рода делах она не англичанка и я, мистер Мандрэг, не англичанин. Мы получили гражданство, но не изменили свои представления о том, что прилично. С какой стати она должна пускать его к себе в комнату, с какой-такой невинной целью? Нет, бесполезно изводить себя. Она мне изменяет.

— Послушайте, это не мое дело, но если вы так уверены, почему бы вам не порвать с ней? Зачем идти по пути, который несомненно приведет к катастрофе? Пусть они живут, как хотят. Ведь нельзя вернуть прошлого. Зачем губить свою карьеру, — Мандрэг запнулся, произнося эти обычные фразы, — и подвергать опасности собственную жизнь из-за какого-то Николаса Комплайна? Вы ведь никогда теперь не сможете быть с ней счастливы. Даже, если она выйдет за вас замуж…

— Выйдет замуж?! За меня! — закричал Харт. — Да мы женаты уже пять лет!

Мандрэг остался с Хартом и выслушал историю его жизни. В ней странным образом переплетались повествования о деловом чутье мадам Лисс, о собственной рабской зависимости доктора, о коварстве Николаса Комплайна. Мадам, очевидно, решила, что их профессии, хотя и родственные, в глазах общества несовместимы.

— Она считала, что, будучи моей женой, не сможет рекомендовать меня клиенткам. Ведь я всегда отзывался скептически о пользе массажа и кремов. Я даже опубликовал небольшую работу на эту тему. Она утверждала, что сообщение о нашем браке подорвет мой престиж среди клиенток…

Харт говорил и говорил, не переводя дыхания, как бы опасаясь не успеть. Казалось, он был не в состоянии остановиться. И все время возвращался к Николасу Комплайну, ненависть к которому разгоралась в нем все сильнее. Обычно, когда подавляемые эмоции внезапно прорываются наружу, люди чувствуют облегчение. Харт от своих откровений никакого облегчения не получал. Он выглядел совершенно больным, и душевные муки усиливались по мере рассказа.