Персона нон грата - Владислав Иванович Виноградов

В гвардейском дважды орденоносном полку Сильвестра Фельда и впрямь уважали. Когда, закончив разговор, он подъезжал к воротам, дежуривший на КПП солдат не поленился, распахнул их перед неказистым «ровером» Сильвестра и даже отдал честь. В зеркальце заднего обзора он видел, как медленно затворились тяжелые створки с красными звездами. Там остались его друзья и частица сердца.

Сильвестр Фельд крепче нажал на педали. Он еще вернется. Со щитом или на щите. Третьего не дано.

28. Человек без роду-племени

Хорошенькой женщине одинаково идут строгий костюм, ковбойские джинсы или даже платье из деревянных пластинок — последний вопль моды, которым молодая и рисковая жена бразильского советника-посланника сразила всех на последнем рауте. Так и столице страны пребывания было к лицу любое время года — и зимние дожди, и летний зной.

Ни то, ни другое Баева не пугало. Англичане правильно говорят: нет плохой погоды, есть плохая одежда. Мысленно Георгий Петрович прибавлял к этому: или неважная машина. Когда его служебную «Волгу» оборудовали кондиционером, он вообще стал независимым от метеоусловий, и сейчас из прохладного ее салона любовался площадями в утреннем солнечном свете, блеском речной воды, плавно перемещавшейся в гранитных берегах.

Из левого поворота Баев вылетел на цепной мост, прижал педаль акселератора и держался в «зеленой волне» до самого Большого кольца, где по глазам ударил красный огонь светофора и везение кончилось. Белую «Волгу» с дипломатическим номером тотчас подвергли атаке продавец газет и два малолетних мойщика стекол. Бородатый калека в форменной безрукавке «Завтрашнего дня» настойчиво постучал согнутым пальцем в затененное стекло. Баев послушно открыл ветровичок, получил свернутую в трубку газету и высыпал мелочь в подставленную ладонь. При этом разносчик мазнул по лицу Георгия Петровича взглядом, в котором читались нелучшие чувства к благополучному господину в русском «мерседесе», как здесь именуют «Волгу» тридцать первой модели.

Девяносто девять человек из ста уверенно отнесли бы пресс-атташе советского посольства к тем, кому повезло в жизни. Лишь один позволил бы не согласиться с этим мнением. Сам Георгий Петрович.

Да, Баев был в престижной должности пресс-атташе и звании первого секретаря второго ранга. Да, он пользовался доверием посла и авторитетом среди журналистов — своих и страны пребывания. Все было у него, как у людей его круга, — жена, доводившаяся племянницей не последнему лицу в министерстве иностранных дел, сын — шалопай, поклонник и невольник тяжелого рока, собака породы буль-мастиф, а вот удачи не было. Иначе носил бы он сейчас свою фамилию, а не эту усеченную.

Красный свет светофора. Где-то впереди, наверное, пробка. Не объехать. Надо ждать. Баев выключил двигатель и закурил первую из трех дневных сигарет.

К своему дипломатическому званию Баев не шел — полз, скребся, царапался, продирался чуть не на коленях. В этот мир, недоступный простому смертному, как загробная жизнь, Георгий прокрался… через спортзал. На пятом десятке его отец неожиданно оказался учителем физкультуры в школе для детей дипломатов и служащих загранучреждений. Вместе с ним в маленькую и уютную европейскую страну приехал Георгий и обмер. После родной Вологды, с ее песенно прославленным «резным полисадом», здесь дух захватывало. Не от блестящих побрякушек — от блестящих возможностей, от постоянно улыбчивых людей на улицах, где тротуары безупречно вычищены, в отличие от вологодских, деревянных, прогнивших. И даже дышалось по-другому, вольнее, свободнее, а полисмены в грозной амуниции, с дубинками и кобурами, с готовностью подвозили заплутавшего Жору домой. Он зубами вцепился в учебу. Только так, думалось, мог рассчитывать впоследствии вернуться сюда. Но не отметками, даже сверхотличными, пробивалась дорога в МГИМО.

Одноклассники Жоры без стеснения рассказывали, как туда попадают. Они уверены, что и для них на каком-либо из факультетов — предпочтительнее внешней торговли — найдется местечко. Бегая за мячами на теннисном корте, Жора выяснил у дипломатов, что есть и еще одна дорога, окольная: «Чтобы попасть в МГИМО, сначала пройди мимо». Была такая милая шуточка.

И Жора пошел мимо — на заводе, а потом в армии он пластался, активничал, чтобы только получить направление в заветный вуз. Своими руками он создал биографию, которая вызывала уважение: рабочий, солдат, комсомольский вожак. В виде исключения таких тоже принимали, чтобы рабоче-крестьянское происхождение было представлено в блатной конторе.

Жоре предложили факультет журналистики. Он согласился. В качестве основного ему дали язык, бывший заведомо неперспективным. Георгий не возражал. Направляя его в первую заграничную командировку, кадровики обратили внимание на его фамилию: «Пустобаев? У советского журналиста, которому придется выступать перед заграничной аудиторией, не может быть подобной фамилии. Согласитесь, Георгий Петрович…»

Он не спорил, превратившись в Баева, а когда стал отцом, то в свидетельство о рождении сына вписал девичью фамилию жены, известную в дипломатических кругах: так парню будет легче пробиваться, везде и сразу — зеленый свет.

И кто же после этого везунчик? Он, утративший фамилию отца и не передавший ее сыну? Вроде как человек без роду-племени. Георгий Петрович опустил стекло, поманил продавца газет, угостил длинной дорогой сигаретой, сказал зачем-то:

— Не суди, да не судим будешь.

Зеленый свет. Сцепление, скорость, газ. Ненужные воспоминания остались за бампером «Волги», вместе с вонючим выхлопным дымком.

У следующего светофора Баев лениво развернул газету. Вечерним поездом в купе вагона СВ он уезжает в отпуск, и сейчас гораздо интереснее, что там, дома. Поэтому вчера по телевизору смотрел только союзную программу, не переключаясь на местную, и не знал последних новостей страны пребывания. «Завтрашний день» выдал ему главную— крупным заголовком через всю первую полосу: «Русские вертолеты расстреливают детей в национальном заповеднике».

Баев почувствовал, как рубашка прилипает к спине. Есть моменты, когда не спасет кондиционер! Рванув вперед под желтый, он подумал еще, что пропал теперь билет на вечерний поезд. И в Лазаревскую жена поедет без него. На мгновение где-то за колоннадой университета, мимо которого проезжал Баев на пути в посольство, мелькнули заманчивым миражом волны иссиня-синего моря. Остывшая за ночь серая галька пляжа, отороченная шипящим кружевом прибоя.

Недостижимо. Надо улаживать конфликт. Плакал отпуск.

Баев нехорошо, от отвычки неумело, выругался.

29. Олень на зеленом холме

Лев был на расстоянии прыжка и смотрел на Дона в упор. Гривастый буквально сверлил немигающим взглядом. Взгляд проникал под ложечку, где вдруг обнаружилась сосущая пустота, и леденил сердце. В стеклянных глазах чучела застыла невысказанная угроза. А еще в них отражались журнальный столик с двумя бокалами, кресло и в нем — собственной персоной Дональд Фишер с кривой физиономией: скривиться было отчего.

Куда же они все запропастились — Барбара, Кати, Амарилла? При попытке оглядеться в голове