Словарь лжеца - Эли Уильямз

Морщенье как действие я связывала с уголками глаз или с м-ром Клякси, или с незримыми глубинами мусорной корзины. Как смеют яблочки-морщавки иметь незримые корни. Это означало, что кто-то некогда держал плод в руках и вместо того, чтобы сказать какъевотам или хрень – или же так прямо взять и назвать его «мелким яблочком» в порядке описания, – взял и объявил: морщавка. А кто-то другой это взял и записал. Адам и Ева нарекли имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым[9], и всем коварным скороспелым варвулям.

Уже не впервые за этим столом смотрела я у себя в телефоне «Симптомы СДВГ[10] у взрослых» и пролистывала первые несколько результатов. Затем попробовала искать по запросу «Что такое взрослый?». Первая же ссылка на странице поиска оказалась лиловой – ясно, что по ней я уже ходила.

Я бросила взгляд на карточки, разбросанные у меня по всему столу. О господи боже мой, заткнись, ты слишком интересная и чересчур грузишь, хотелось мне им сказать. Так ведь говорят, чтобы принизить женщин на работе, правда? Или женщин вообще. Мне хотелось так сказать материалам словаря. Это потому, что я была запугана и терпеть этого не могла.

О господи! заткнись! ты слишком! интересная! и! чересчур! грузишь! – именно так я втюрилась в Пип: оробела и влюбилась.

Откуда возникла эта мысль?

Я приставила две каталожные карточки друг к дружке. Прищурилась.

Все карточки с придуманными словами написаны иным типом авторучки. Все остальные заполнены другим почерком, точно: прилежание сотен рук, заполнявших тысячи каталожных карточек. Но в них всех просматривалась та же самая единообразная царапучесть, одинаковые штрихи и росчерки. Зато для фальшивых статей, похоже, человек применял совершенно другой тип пера.

В стенку кабинета постучали.

Как солнышко – или как потрясение от наименьшего враздруга на всем белом свете – в дверь просунулась голова Пип.

Л – ловкость (сущ.)

Зонтик Софии треснул Трепсвернона по уху. Лексикограф перекатился на бок, выпустил пеликана и остался лежать на спине, слегка отдуваясь.

– Он чем-то подавился, – сказала София. Она тоже пыхтела и стояла рядом с Трепсверноном в траве на коленях, не сводя глаз с птицы, распростершейся подле. Все трое запыхались, как борцы, и София водила одной рукою по щеке птицы, а другой ощупывала ей шею.

Трепсвернон приподнялся и присел на корточки.

– Смотрите… – произнесла София. Трепсвернон посмотрел, как что-то несомненно выпирает под кожей пеликанова горла и бьется не в такт с его пульсом. В такой близи к птице он видел, что и у нее глаза расширены от ужаса. – Я пыталась открыть… – запыхавшись, проговорила София, – …открыть ему клюв – сунуть туда руку и вытащить…

Пеликан вдруг дернулся вперед, и его клюв в добрый фут длиной описал резкий полукруг, как укосина. Трепсвернон и София только успели вовремя убраться с его траектории.

Мамаши-зеваки и ее отрока и след простыл.

– Походило на то, что вы пытаетесь его придушить, – сказал Трепсвернон. – Я решил, что он на вас напал.

– Училась бартицу, – ответила София, как будто это что-то объясняло. Запястьем смахнула с глаз волосы. Либо она еще не осознала, либо ей было безразлично, что у нее идет кровь. – Вам хватит сил его прижать?

– Конечно, – соврал Трепсвернон.

– Я все еще думаю, – произнесла она, покусывая губу и рассчитывая, – что могла б вытащить то, что у него там застряло в глотке, – если б только он так не бился…

– Конечно, – повторил Трепсвернон с гораздо меньшею уверенностью. Туша пеликана по пояс человеку артачилась – птица опустила голову и водила ею из стороны в сторону. Трепсвернон снял сюртук, туго натянул его между рук и подступил ближе, обративши подкладку к себе. – Как… как матадор… – произнес он вообще не понять зачем.

– «В средине круга – пеший матадор. Противника надменно ждет он к бою»[11], – процитировала София, очевидно – для собственного развлеченья. Она улыбалась – с безуминкой, и сердце у Трепсвернона стало белибердой.

Пеликан ухватился за эту возможность, совершил разнузданный панический выпад и бросился мимо лексикографа наутек, набирая скорость так, словно шел на взлет. Трепсвернон прыгнул как раз в тот миг, когда подпрыгнула и птица, – инстинктивно он схлопнул ткань своего сюртука на плечах пернатой добычи, и они вместе покатились кубарем по траве.

– Поймал! – заорал Трепсвернон.

Он сдернул рукава потуже вместе, а пеликан храбро бился и клевал его. Мешок у него под клювом был мягок и тепел под руками лексикографа. Трепсвернон сел, перехватил птицу покрепче так, что она, закутанная в его сюртук, оказалась зажата у него меж колен, а шея – вытянута, как у лошадки-качалки. Казалась птица уже спокойней, слабее. Подавленная, вновь перехватила она его взгляд, и Трепсвернон отвел глаза.

Откашливаясь, дабы сокрыть, до чего запыхался, он предупредил:

– Он еще… я б держался подальше от его клюва, – когда София подошла ближе. – Он… я думаю, нервничает – и грубиян в придачу, не уверен, что не попробует выбить вам глаз.

К сему мгновенью из другой части парка собралось сколько-то гусей – все они гоготали и шипели, не одобряя такой переполох. Один подошел к Трепсвернону так близко, что пихнул его башкой в предплечье, и лексикограф – скорее инстинктивно, нежели преднамеренно – поднял локоть и шлепнул этого гуся по физиономии клювом пеликана. Гусь отступил, вопя и показывая язык.

– Где все? Обычно в этом клятом парке такая толчея…

София подошла, протягивая вперед свой желтый зонтик.

– Осмелюсь сказать, что если вам удастся подержать птицу вот так…

Пеликан издал приглушенную, прерывистую отрыжку. Мотнул головою назад, и клюв его распахнулся настежь. Голова птицы поникла, мешок сложился и обмяк на птичьем позвоночнике под тупым углом. Пеликан выглядел невозможным, каким-то сдувшимся. Окровавленный пучок перьев ткнулся Трепсвернону в шею. В этом кратком касанье было что-то нежное. Лексикографу было ужасно.

София взялась за пеликаний клюв и, не встретив сопротивления, раздвинула его. И уставилась вглубь птичьей глотки.

– Я не… мне ничего не видно, – произнесла она. – Но трудно… разобрать…

Пеликан был вял, но еще дышал – мелко и гулко у самой груди Трепсвернона.

– Вы видели, как он что-то проглотил? – спросил лексикограф. Пеликаньи толстые лапы едва заметно подергивались.

– Он странно ходил, – ответила София и повернула птичью голову из стороны в сторону, вглядываясь с прищуром. – Явно он не… смотрите, ему же нечем дышать. – И добавила: – По-моему то, что вы его побили, не пошло ему на пользу…

Те бойцы гусиного отряда, что посмелей, с гоготом