Тайный брат (сборник) - Геннадий Прашкевич

– Клянусь всевышним, истинно так! – торжествующе взревел барон Теодульф, и в его голосе прозвучали и горн, и боевая труба. – Монтикэр необычайно подвижен и обожает завалявшееся человеческое мясо, как… – Барон только сверкнул своим единственным глазом, но все в корчме поняли, кого он имел в виду.

Теперь тишина в корчме сгустилась настолько, что ужаснувшаяся девушка-тоза замерла с полным кувшином в руках, не решаясь приблизиться.

– У него дочь ведьма, – не выдержав нападок барона, смиренно произнес один из храмовников. – И сам он выкуплен из плена за нечистое золото. Он богохульник и еретик. Его замок будет разрушен. Его деревни и поля отойдут Святой римской церкви.

– Аминь! – негромко, но дружно ответили святому брату храмовники.

Барон Теодульф оскорбленно взревел. «Честный монах, – оскорбленно взревел он, – везет из Святой земли святые мощи и реликвии, серебряные доски с алтарей, ризницы и иконы, кресты и церковный скарб, а храмовники, как истинные грабители, отмеченные Господом всяческими пороками, везут только награбленную добычу».

Барон не успевал сплевывать скапливающуюся в уголках губ слюну.

Он, барон Теодульф, владетель славного замка Процинта, известен многими подвигами в Святой земле. Он ходил на штурм Акры в самом первом ряду рядом с маршалом Шампанским. Он сам видел, как благородный мессир, потеряв тарж, треугольный металлический щит, призванный защищать грудь и плечи, был тяжко ранен. Из-за ранения он был пленен нечестивыми сарацинами, а многие доблестные рыцари убиты. А трувер Ги де Туротт, шатлен Куси, ранен в том бою, а он, благородный барон Теодульф, воин Христов, тоже ранен и тоже пленен. Он лучше, чем кто-либо другой, знает нрав храмовников. Он видел божий мир. Он дышал туманами, от которых пухнет и разлагается тело, он сам умирал в песках и в зное. Он сам ходил к прачкам, и они мыли ему, как всем, голову и вычесывали из волос насекомых. Он, как все паломники, сам поднимал страшный шум и размахивал дымным смолистым факелом, изгоняя из палатки ужасных тарантулов и нечистых духов. Он сам неделями носил на копье подвяленную голову мертвого сарацина, пугая мертвой головой еще живых неверных. Агаряне вырвали ему правый глаз, но он и единственным своим глазом видел столько дорог и стран, видел столько чудесных битв и ристалищ, что любой храмовник рядом с ним заслуживает только презрения. Он, барон Теодульф, друг многих благородных рыцарей, всегда сражался в первых рядах, и рядом с ним были храбрые анжуйцы и путевинцы, надежные бретонцы и норманы и мужественные воины из Ла-Манса и Лангедока. Только храмовники всегда держались в отдалении, решаясь лишь на то, чтобы трусливо добивать раненых сарацинов. Вооруженные паломники смело шли сквозь горящие частоколы, они катили перед собой деревянные черепахи, обшитые кожаными щитами, метали из катапульт в обороняющийся город камни и трупы неверных; щиты в медных ромбах, цветные флажки и ленты, блеск кольчуг, шлемы, отбрасывающие дивные блики, длинные мечи в твердых руках – да! Так шли рыцари. Монжуа!

Чистые духом святые Христовы воины шли вброд через рвы с водой, столь грязной, что она вызывала рвоту. В гуще смертельного боя святые паломники поднимали забрала шлемов, чтобы вдохнуть глоток раскаленного воздуха, и их беспощадно жалили стрелы. Он, благородный барон Теодульф, крестясь одной рукой, другой разил сарацинов, а трусливые храмовники держались поодаль кучками, как грязные шакалы, и только и высматривали жадными выпуклыми глазами – не вошли ли благородные рыцари в пролом осажденного города? Под ним, под бароном Теодульфом, пал конь, а ведь он, барон Теодульф, сам недоедал, но кормил коня в походе изюмом, сеном и сушеными фруктами, а когда кончились изюм, сено и сушеные фрукты, он сам собирал ему клочки жалкой травы, которую можно найти в пустыне. Он, барон Теодульф, выпустив бороду поверх доспехов, одним из первых под Акрой вошел в пролом рухнувшей стены. И только увидев это, влекомые нечеловеческой жадностью, в пролом двинулись храмовники. И он, барон Теодульф, хорошо знает от людей, видевших это своими глазами, что, войдя за спинами доблестных рыцарей в пролом, ведущий в осажденный город, храмовники сразу поставили в этом проломе своих нечестивых братьев, которые обнажили мечи против своих же Христовых воинов. Нечестивые силой старались задержать вооруженных усталых паладинов на то время, пока вошедшие в город жадные храмовники предательски и подло захватят все главные богатства, все главные дома и строения.

Но Бог знает, кого отличить своим вниманием.

Сарацины опомнились и увидели, что ворвавшихся в город совсем немного.

Они стали метать отравленные стрелы в жадные выпуклые глаза храмовников, беспощадно избивали их дротиками и мечами. Он, благородный барон Теодульф, был повержен, ранен, его пленили по вине трусливых храмовников. По их же вине ранили и пленили благородного мессира Жоффруа де Виллардуэна. И пленили благородного сеньора Абеляра. Господь оберег героев от смерти, вовремя лишив их силы и чувств. Как истинных христиан, некоторых благородных паладинов позже выкупили их близкие – тех, кто не погиб в плену от рук агарян, как это произошло с благородным сеньором Абеляром. А вот попавших в плен храмовников никто не выкупал.

У храмовников нет лиц, у них крысиные морды.

У всех без исключения храмовников нет лиц, только маски мертвецов.

Они все давно умерли, они живые покойники, они смердят, и Господь только ждет нужной минуты, чтобы обрушить на них свой справедливый гнев. «Тоза, милочка! – ревел барон. – Клянусь Святым крестом, у меня пересохла глотка! Принеси всем вина! Всем, тоза, милочка, кроме тех беззубых грязных гусей, которые затаились в углу!»

Услышав это, храмовники наконец встали. Они шли мимо столика, за которым сидел Ганелон, пригнувшись, гуськом, обнажив узкие кинжалы и подобрав полы длинных плащей. И хотя богомерзок был вид гнусного богохульника барона Теодульфа, и гологоловый карлик хохотал непристойно и мерзко, но последнему проходящему мимо него храмовнику Ганелон все же подставил ногу».

XIV–XVI

«…круглые зеленые глаза брата Одо устало ввалились от усталости, побитое оспой лицо вытянулось, но он приветливо кивнул Ганелону. Большой шатер освещали масляные светильники, укрепленные на остриях коротких копий, воткнутых прямо в землю. Темные тени скапливались в углах квадратного шатра – колеблющиеся, странные, как слова, только что услышанные Ганелоном. Оказывается, престарелый дож Венеции оказался не столь простым, каким казался на первый взгляд. Побывав на острове Лидо, он так сказал святым паломникам: «Сеньоры, вы никуда не двинетесь с этого места до того указанного нами часа, когда народ Венеции не получит всех денег, обещанных за построенные для вас суда». И еще так сказал: «Сеньоры, вы худо обошлись с нами, ибо как только ваши послы заключили договор со мной и с моим народом, я повелел по всей моей земле, чтобы ни один купец не вступал ни в какие рыночные сделки, но чтобы все помогали строить флот для вас. С тех самых пор купцы Венеции пребывают в ожидании и почти полтора года ничего не зарабатывают. Они сильно поистратились, они недовольны, вот почему я желаю получить с вас полностью то, что вы давно уже должны мне и моему народу. Знайте, сеньоры, что вы не двинетесь с этого острова до тех пор, пока мы не получим свое. А вы отныне не сыщете в моей земле ни одного человека, который бы решился без специального на то приказа принести вам еду и воду».

Человека, так точно передавшего пилигримам слова дожа, Ганелон знал.

Трувер де Куси. Сеньор Ги де Туротт, шатлен Куси – благородный рыцарь, умеющий хорошо пользоваться мечом и арбалетом, но еще лучше умеющий воспевать Любовь и святое странствие.

Зачем она моим глазам предстала,кто Ложною подругой названа?Я плачу горько, ей и горя мало,столь сладко мучит лишь она одна.Был здрав, пока душа была вольна,предался ей – убьет меня оназа то, что к ней же сердце воспылало.Какая есть за мной вина?

Та радость, что в любви берет начало,всех радостей венец, мне не дана.Да видит Бог, судьба жестокой стала,в руках злодеев ожесточена.Известно им, что подлость свершена,с заклятыми врагами ждет войнаукравшего, что честь не разрешала.За всё заплатит он сполна!

«За всё», – повторил Ганелон.

Трувер де Куси только что вышел из шатра.

Из темного угла на Ганелона испытующе глянул брат Одо.

А еще один человек, очень прямо сидевший за пустым походным столиком, поднял голову. Ганелон увидел узкое длинное лицо, страшные темные глаза, никогда не знающие сомнений. Левую руку страшный человек держал за поясом серой монашеской рясы. Ганелон не видел его руку, но знал, что на ней не хватает кисти. Седоватые волосы густо и темно вились на висках, но далеко отступали ото лба, глаза казались такими темными, что свет в них не отражался. По всему этому Ганелон сразу узнал белого аббата отца Валезия – священнослужителя, не принявшего монашеского обета, но целиком посвятившего себя Господу. Говорили, что отец Валезий из очень знатного рода, но говорили и то, что он якобы из бедной семьи, вырезанной в Кастилии врагами веры. Говорили, что отец Валезий командовал в свое время отборным отрядом французского короля, но говорили и то, что он якобы жестоко грабил торговые суда, заманивая их на мель ложными световыми сигналами. Еще говорили, что отец Валезий тайный духовник великого понтифика, но говорили еще и то, что якобы тайные отношения связывают его с дочерью короля Людовика VII. Об отце Валезии всегда говорили непонятно и полушепотом, потому что, несмотря на слухи, все знали, что он человек непоколебимой веры и отправил на костер не одну сотню еретиков.