Битва двух империй. 1805–1812 - Олег Соколов

Нечего и говорить, что для поляков, героически сражавшихся в армии Наполеона, все было ясно. Необходимо было перейти Одер, поднять вооруженное восстание на территории прусской Польши, освободить для начала польские территории, томившиеся под немецким гнетом, чтобы потом, рано или поздно, восстановить всю Речь Посполитую.

Однако даже для человека, мало сведущего в политике, было понятно, что освобождение прусской Польши навсегда поссорит Наполеона не только с пруссаками, но и с Россией и Австрией, которые получили в свое время львиную долю польских земель. Именно поэтому один из известных офицеров наполеоновской армии, начальник штаба корпуса Нея, полковник, а впоследствии генерал Жомини, талантливый специалист в области стратегии и тактики, представил Наполеону записку, где он настоятельно рекомендовал императору ни в коем случае не совершать этот рискованный шаг.

Жомини передал свои заметки Наполеону 10 ноября 1806 года в Берлине. Военный теоретик в самых ярких красках расписывал выгоды прусского союза для Франции. По его мнению, Наполеон должен был великодушно простить Пруссии ее нападение и заключить с ней мир, не требуя от нее никаких территориальных уступок, и, прежде всего, ни в коем случае не форсировать линию Одера, ни при каких условиях не затрагивать взрывоопасный польский вопрос. Жомини утверждал, что в случае попытки освобождения Польши Великая Армия встретится с ожесточенным сопротивлением русских, а 150-тысячная австрийская армия может нанести удар с тыла. Наконец, по мнению теоретика, власть более просвещенного государства на польской территории, то есть хозяйничанье пруссаков, идёт польскому народу лишь на пользу.

Похожего мнения придерживался министр иностранных дел Франции Талейран. Последний постоянно говорил о непостоянстве и легкомыслии поляков и об опасности конфликта с Россией, и особенно, с Австрией, к которой Талейран всегда благоволил (увы, не бесплатно).

Были и прямо противоположные мнения. Например, известный тайный агент Наполеона и выдающийся эксперт по вопросам международной политики того времени граф де Монгайар также представил в Берлине свой политический «мемуар» Наполеону. Его выводы были диаметрально противоположны выводам Жомини. Так, Монгайар, во многом опережая свое время, указывал на огромную опасность (в перспективе) усиления Пруссии. Он пророчески отмечал, что Пруссия может стать ядром немецкого объединения, которое позже встанет костью в горле как Франции, так и России: «Власть Германии ни в коем случае не должна принадлежать Пруссии, если мы не желаем, чтобы спокойствие Европы было нарушено этой державой». Монгайар считал также, что Россия является естественным союзником Франции: «Россия не может быть врагом Франции, она, наоборот, нуждается в том, чтобы Франция была независимой и сильной»[22].

Монгайар полагал, что «только восстановление Польши укрепит новую политическую систему в Европе». Оно не только позволит создать надежную опору для Франции на востоке Европы, но и поможет нанести англичанам чувствительный удар, так как берега Балтики будут надежно закрыты для британского флота.

Среди маршалов также не было единого мнения. Так, командир 5-го корпуса, известный храбрец и личный друг императора Жан Ланн был очень скептически настроен по отношению к полякам. Вот что он доносил императору 7 ноября из Штеттина, с польских границ: «Невозможно восстановить эту нацию, которая пребывает в возмутительной анархии. Если вооружить поляков, то все польские провинции передерутся между собой… Кажется, что отсюда до самой Вислы простирается страна самая нищая, которую только можно себе вообразить. Это настоящая пустыня»[23].

Зато маршал Даву, командир 3-го корпуса Великой Армии и герой битвы при Ауэрштедте, восторженно писал о том, какой прием оказали его авангардам на польской земле: «Поляки встречают нас как освободителей… Повсюду наши отряды были приняты с самым восторженным энтузиазмом как дворянами, так и простым народом. В Познани собрались представители всех знаменитых дворянских семей Польши, чтобы встретить Ваше Величество…»[24]

Такого же мнения придерживался Мюрат и многие другие знаменитые маршалы и генералы.

Наполеон колебался. Несмотря на восторженные рапорты своих подчиненных об энтузиазме поляков, он прекрасно понимал всю меру опасности, которую влечет за собой само прикосновение к болевой точке Европы. Несмотря на полный разгром пруссаков, несмотря на позорную капитуляцию остатков войск Гогенлоэ под Пренцлау, сдачу корпуса Блюхера под Любеком, капитуляцию знаменитых твердынь Пруссии Кюстрина, Штеттина и Магдебурга (в последнем генерал Клейст с огромным 22-тысячным гарнизоном сдался, когда французы чисто символически обстреляли город из нескольких мортир), император считал все-таки, что лучше всего заключить с пруссаками мир и тем самым прекратить войну.

Конечно, Наполеон, как человек трезвого политического рассудка, не мог позволить себе быть столь великодушным, как предлагал в своей записке генерал Жомини. Император заботился об интересах своей страны и был полон решимости не допустить, чтобы Пруссия могла когда-либо нанести внезапный удар. Она, по мнению Наполеона, должна была хотя бы символически заплатить за развязанную войну. Однако условия, которые ставил император своему противнику, были более чем умеренными.

Как уже отмечалось, к великому удивлению Наполеона, прусский король отказался от мира.

Так у императора оставалось все меньше выбора. Продолжение войны с пруссаками и борьба с русской армией становились неизбежными. Естественно, что в этой ситуации с чисто стратегической точки зрения было бы крайне неразумно позволить остаткам прусских войск прийти в себя, получить новые пополнения из Восточной Пруссии и собрать новую мощную армию на территории Польши.

Наконец, свою роль сыграл фактор «пустого пространства». От Одера до Вислы практически не осталось прусских войск, а русские отряды еще не появились. Таким образом, большая часть прусской Польши была совершенно свободна, и ее могли занять даже небольшие кавалерийские отряды. Крепости, прикрывавшие переправы через Одер: Кюстрин и Штеттин, — были в руках Великой Армии. Польша словно манила французов в глубь своих просторов.

В результате, подчиняясь жесткому стратегическому императиву и соблазну «пустого пространства», Наполеон принял чреватое серьёзными последствиями решение. Ясно оно нигде не выражено, однако его можно вполне четко проследить по отдельным приказам императора и действиям в ноябре-декабре 1806 года. Великая Армия должна была вступить на территорию прусской Польши и не препятствовать полякам, если они начнут национально-освободительное восстание. Однако при этом не следовало им ничего обещать. Польское восстание (если таковое начнется), по мысли Наполеона, должно было лишь помочь быстро разгромить остатки прусских войск и послужить уроком для русского царя.

Наполеон считал, что Александр поймет: в случае продолжения войны он также рискует получить восстание в бывших польских провинциях. Поэтому царь станет более сговорчивым и пойдет на переговоры, в результате которых будет заключен мир и, возможно, союз с Россией. В случае мирных переговоров Наполеон не исключал, видимо, восстановление независимости какой-то части польской территории. Разумеется, речь могла идти только о территории прусской Польши.

В середине ноября 1806 года войска Великой Армии на широком фронте форсировали Одер и вступили на территорию прусской Польши. Повсюду французов встречали как освободителей. В Познани жители устроили восторженный прием маршалу Даву и его солдатам. Несмотря на проявление радости, нельзя не отметить, что Ланн был во многом прав. Страна была бедной, а осенние дороги — отвратительными. Именно тогда во французской армии родилась фраза: «Бог создал для Польши пятую стихию — грязь».

Едва французские корпуса продвинулись на несколько десятков километров в глубь польской территории, как необходимость добывать провиант и желание поскорее оказаться в цивилизованном месте буквально погнали французских полководцев к Варшаве. Маршалы стали наперебой докладывать императору о том, что их войска не находят достаточного количества провианта, что стратегически важно занять такой крупный город, как Варшава, и т. д. и т. п. В результате осторожное, по мысли Наполеона, продвижение по польской территории превратилось в настоящий бег к столице.

28 ноября 1806 года в час дня авангарды кавалерии Великой Армии под командованием Иоахима Мюрата вступили в Варшаву. Прусский гарнизон и отдельные русские отряды, стоявшие на западном берегу Вислы, ушли за реку и не препятствовали триумфальному вступлению французов в польскую столицу. Жители встречали французов с каким-то исступленным, безумным энтузиазмом. Ликующая толпа стояла вдоль улиц, по которым проезжала кавалерия Мюрата во главе с как всегда пышно разодетым маршалом. «Я еще никогда не видел национальный дух, доведенный до такой высшей точки, — восторженно докладывал легендарный командир конницы. — Мы въехали в Варшаву приветствуемые тысячу раз повторяемыми криками „Да здравствует император Наполеон, наш освободитель!“. Этот возглас исходил из уст людей всех классов и состояний. Что же касается женщин, — добавил опытный в этом вопросе маршал, — они просто не могли сдерживать своей радости… Все поляки просят оружия, чтобы сражаться с врагом… Наши солдаты были встречены, будь то дворянами, будь то крестьянами, будь то горожанами, как братья… Каждый житель стремился сделать так, чтобы наши солдаты расположились у него в гостях. Знатные люди подготовили торжественные ужины для наших офицеров. Так что, Сир, радость всеобщая»[25].