Черный ящик - Амос Оз

А неделю назад мне было сообщено, как бы между прочим, что Мишель продает нашу квартиру (с неоконченной пристройкой) одному из своих двоюродных братьев, с которым он подписал договор на приобретение дома во вновь отстроенном Еврейском квартале в Старом городе Иерусалима. И, возможно, потому, что мне не удалось изобразить восторг, Мишель насмешливо назвал меня именем «Вашти», непокорной жены царя Артаксеркса из Книги Эсфирь. Он вновь записался в национально-религиозную партию и одновременно решил подписаться на газету "Ха-арец", которую принято считать элитарной.

Каждое утро отправляется он по своим делам, суть которых мне не ясна, и возвращается домой поздно. Вместо брюк из вечного габардина и клетчатого пиджака он купил себе летний костюм из дакрона бирюзового цвета, костюм, в котором он напоминает мне пройдошливого торговца автомобилями из какой-то американской комедии. На исходе субботы мы уже не сидим на веранде, любуясь закатом. Мы втроем больше не затеваем подушечные баталии перед сном. Религиозные торговцы земельными участками навещают нас после проводов Царицы-Субботы. Наклоняясь, чтобы налить им кофе, я ощущаю запах чолнта и фаршированной рыбы. Эдакие самодовольные типы, считающие долгом вежливости расточать перед Мишелем комплименты по поводу моей красоты, а передо мною – похвалы печенью, которое я купила в супермаркете. Преувеличенно гримасничая, они подлизываются к Ифат, смущенной теми посвистываниями и причмокиваниями, что издают они в ее честь. Мишель велит ей петь или читать стихи перед ними, и она покорно выполняет это. Затем он намекает мне, что мы с дочкой отыграли свои роли. И еще долгое время секретничает с ними на веранде.

Я укладываю Ифат. Безо всякой причины отчитываю ее. Закрываюсь в кухне, пытаясь сосредоточиться на чтении, но то и дело врывается в мое уединение блеющий, маслянистый смех. И Мишель, заливается деланным смехом, словно официант, который вот-вот выйдет в большие люди. А когда мы остаемся вдвоем, он весь отдается моему перевоспитанию: старается просветить меня по части земельных участков, безвозмездных ссуд, иорданских законов о земельной собственности, займов, оборотного капитала, льготных условий, гарантий, денежных поступлений, стоимости земляных работ. Им овладела какая-то лунатическая уверенность: у него нет ни малейшего сомнения, что ты собираешься завещать – или переписать еще при жизни – все твои деньги и имущество на его имя. Или на мое. Или на имя Боаза. В любом случае он уже видит все твое состояние упрятанным в его кубышку. «И как это у нас написано: 'да не понесут ущерба посланцы благочестия'». А тебе, по его мнению, «свыше предопределено» попытаться искупить грехи свои именно при нашем посредничестве: путем пожертвования – «весьма существенного» – на строительство нашей страны. Ему безразлично, на кого из нас ты запишешь свои деньги: «уж мы, с Божьей помощью, используем эти деньги во имя Святого Учения, его заповедей и добрых деяний, и, если будем вкладывать их в выкуп нашей, еврейской земли, то приумножатся деньги и принесут прибыль». На прошлой неделе он хвастался передо мной тем, что в буфете Кнесета он пил чай с заместителем министра и генеральным директором.

И еще: он решил научиться водить машину и в ближайшее время приобрести ее, чтобы он мог, по его словам, быть моим «извозчиком». А тем временем его чудаковатые знакомые, эти русские и американские юноши со странным блеском в глазах, обутые в матерчатые туфли, что обычно прокрадывались в наш дом и шептались с Мишелем во дворе, теперь навещают нас довольно редко. Может быть, он встречается с ними в других местах. Махровая спесь хозяйчика сквозит во всех его вновь приобретенных манерах. Отныне он больше не дурачится, изображая козлов и лягушек. Вместо этого он усвоил некий иронический стиль, который перенял у своего брата, общественного деятеля: речь уснащается намеренно искаженными словечками из идиша. Даже одеколон, которым он пользовался после бритья, теперь заменен на новый – такой, что запах его заполняет весь дом и тогда, когда Мишель вовсе отсутствует. На прошлой неделе получил он почетное приглашение: участвовать в какой-то таинственной поездке для осмотра местности в окрестностях Рамаллы. В этой поездке принял участие и твой Моше Даян. Мишель возвратился, исполненный важности и таинственности, и вместе с тем – воодушевленный, как гимназист. Не переставал восторгаться «хитроумием идеалиста» Моше Даяна, который как будто «явился нам прямо из Книги Судей». Жаловался на чудовищную расточительность, проявляющуюся в том, что именно теперь его новоявленному герою не предоставлен никакой государственный пост. Хвастался тем, что Даян неожиданно задал ему весьма острый вопрос, а он, по его же словам, не растерялся и сходу, с места в карьер, выпалил: «Хитростью приобретешь себе землю». За что удостоился улыбки самого Даяна и похвалы: «Смекалистый паренек».

– Мишель, – сказала я ему, – что с тобой происходит? Ты окончательно потерял голову?

Он обнял меня за плечи несвойственным ему жестом «одного из наших», улыбнулся и мягко ответил:

– Потерял? Нет, обрел. Обрел свободу. Освобождаясь от позора нищеты. Скажем так, мадам Сомо: вам уготована роль библейской царицы Эсфирь. Ни в пропитании, ни в одежде, ни во всем прочем, принадлежащем тебе по праву супружества, не будешь ты стеснена, хоть, быть может, и не догадываешься об этом. Еще немного, и брат мой сам придет к нам, чтобы мы оказали ему благодеяние, и щедрость наша не покажется ему недостаточной. Ибо сказано: «Скромные унаследуют землю сию».

Я не смогла удержаться, чтобы слегка не уколоть его. Я спросила:

– Что случилось вдруг с сигаретами «Европа»? Почему ты перешел на «Донхилл»?

Мишель не обиделся. Мгновение вглядывался он в меня, словно забавляясь, но тотчас же, пожав плечами, презрительно бросил: «О, женщины, женщины», – и отправился на кухню, чтобы приготовить нам отбивную с жареной картошкой. И внезапно я возненавидела его.

Итак, ты снова победил. Одним взмахом ты растоптал нашу хижину, вдребезги разбил китайскую вазу, извлек из глубин Мишеля какого-то гротескного, карликового Алекса. Алекса – в дешевом популярном издании. И одновременно, ты словно жонглер в цирке, легким ударом каблука послал ко всем чертям Закхейма. Стоило тебе только дунуть, и Боаз оказался вырванным из нашего пошатнувшегося домашнего мирка, перенесен в Зихрон и с абсолютной точностью высажен в тот самый квадрат, что был предназначен для него на твоей оперативной военной карте. Всего этого ты достиг, даже не утруждая себя тем, чтобы вынырнуть из своего густого облака. Словно парящий в небесах и все разрушающий спутник. Все – с помощью дистанционного управления. Все – лишь одним нажатием кнопки. Последние слова я писала сейчас с улыбкой. На этот раз не жди еще одной попытки самоубийства, подобной тем, что в свое время вызывали у тебя лишь сухую презрительную ухмылку, сопровождаемую словами: «Еще одна операция по промыванию желудка». На сей раз я внесу некоторое разнообразие. Воздам сюрпризом за сюрприз.

Здесь я остановлюсь. Оставлю тебя в темноте. Пойди и встань у своего окна. Обхвати свои плечи руками. Или ляг и лежи, бодрствуя, на своей кабинетной лежанке, между двумя железными шкафами. И жди, что после отчаяния придет милосердие. В которое ты не веришь. Но я верю.

Илана

* * *

Черновые заметки профессора А. А. Гидона (на маленьких карточках)

176…. Его восприятие времени абсолютно двухмерно – БУДУЩЕЕ и ПРОШЛОЕ. В его изнуренном сознании непрерывно отражаются друг в друге первозданная ГАРМОНИЯ, уничтоженная силами ЗЛА, и ГАРМОНИЯ обещанная, которая вернется и возродится с «возобновлением дней наших, какими были они в незапамятные времена», – после великого ОЧИЩЕНИЯ. Суть его противостояния сводится к одному: вырваться из когтей НАСТОЯЩЕГО. Разрушить НАСТОЯЩЕЕ до самого основания.

177. Отрицание НАСТОЯЩЕГО – это лишь замаскированное отрицание собственного «Я». НАСТОЯЩЕЕ воспринимается как кошмар, как изгнание, как «затмение светил небесных», потому что собственное «Я» – фокус переживания НАСТОЯЩЕГО – ощущается как непереносимый гнет.

178. По сути, его восприятие времени не двух-, а одномерное: РАЙ, который был, – это РАЙ, который будет.

178-а. НАСТОЯЩЕЕ, стало быть, – это лишь мутный эпизод, пятно на полотне ВЕЧНОСТИ: его следует стереть (кровью и огнем) с лица действительности и даже из памяти, чтобы уничтожить всякий барьер между сиянием ПРОШЛОГО и сиянием БУДУЩЕГО и открыть возможность для мессианского слияния этих двух сияний. Отделить «святое» от «будничного» и полностью удалить «будничное» (НАСТОЯЩЕЕ и собственное «Я»). Только так замкнется круг. Так восстановится сломанное кольцо.

178-б. Время, предшествующее рождению, и время, наступающее после смерти, это – единое целое. Их смысл: уничтожение собственного «Я». Полное уничтожение ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ. Уничтожение ЖИЗНИ. «Вознесение».