Последний поединок - Петр Северов

Пауль смутился, это случалось с ним очень редко. «Кажется у меня пошаливают нервы», — подумал он.

— Я говорю, — ответил он адъютанту, — что нам здесь предстоит еще очень большая работа.

Просидев в раздевалке до позднего вечера под охраной полицаев, киевские футболисты под охраной же были доставлены на хлебозавод.

Посланец подполья

Получив задание связаться с киевской командой, Николай Дремин сразу же направился на улицу Хоревую, где в маленьком домике возле церкви он иногда ночевал у знакомого грузчика. Здесь, на Подоле, у него было несколько таких ночлежных мест — у него были причины часто менять квартиры. После боя в болотах у села Борщи, после пленения и недельной смертельной тоски в концлагере у Борисполя Дремину удалось бежать из-под охраны во время ночной тревоги. Он выехал из лагеря в кузове грузовика, успев навалить на себя тюк брезента.

Счастливая встреча с двумя такими же беглецами удержала его от искушения идти на восток. Именно в эти дни отряды СД прочесывали окрестные леса и долы, возвращались и снова устраивали облавы, и каждый задержанный на дорогах рассматривался ими как партизан.

Обойдя Дарницу, забитую войсками оккупантов, он переправился на Подол и вскоре нашел приют в кубрике старого буксирного катера. В прошлом моряк, Дремин почувствовал себя здесь как дома. После дальней трудной дороги принято хорошенько отдохнуть, но Дремин не мог отдыхать, не хотел, больше того — безделие в эту горячую пору считал преступлением и позором. Картины недавнего последнего боя будили его по ночам. Звали голоса товарищей — тех, кого он больше никогда не увидит. Комендант Бориспольского концлагеря чудился ему в облике каждого полицая и каждого немецкого солдата, постоянно толкавшихся на берегу. Окажись у Николая пара гранат, он не задумываясь пустил бы их в дело.

И с первых же дней своего пребывания в оккупированном Киеве Дремин открыл «личный счет», на котором к лету 1942 года уже числилось около десятка полицаев, предателей и оккупантов. Только большая осторожность, частая смена документов и адресов уберегли его от ареста. Знакомство с дядей Семеном заставило Дремина прекратить «частную практику» (так он называл свою одиночную борьбу) и действовать соответственно приказаниям партизанского штаба. Все же он дважды проявил своеволие — утопил купавшегося полицая и, не имея на то приказания, поджег пакгауз с воинским снаряжением. Впрочем, ввиду благополучного исхода этих операций дядя Семен ограничился внушением.

Перейдя с катера на берег в артель грузчиков, Дремин томился ожиданием заданий. Он любил книги и все свободное время читал. На пяти или шести его непостоянных квартирах, кроме разных спецовок и личных документов, хранились и книги, преимущественно из серии приключений и путешествий. Любое, даже малое задание, которое Николай получал от штаба, было окрашено в его представлении романтикой подвига и жертвы. Этот внешне малоприметный чуть веснущатый паренек имел в характере за шуткой, за беспечной улыбкой достаточно твердости и знал, что рано или поздно может настать и его черед.

С Кузенко и Русевичем Дремин расстался еще в концлагере Борисполя и ничего не знал о дальнейшей судьбе своих фронтовых друзей. На пристани у него нашлись немалые дела: здесь ожидалось прибытие самоходной баржи с каким-то секретным грузом. Только в день матча Дремин увидел афишу и прочитал знакомые фамилии. Он растерялся: как же могло случиться, что в черные для Киева дни его фронтовые товарищи согласились играть?

Связной был немногословен, и Дремин не задавал лишних вопросов. Он понял, что, если речь идет о том, чтобы тайно переправить спортсменов за Остер, значит нужно было действовать смело и быстро.

На Хоревой у Дремина хранились брезентовая куртка пожарника и документ, удостоверяющий, что владелец его — Андрей Иванович Петров — является инспектором Управления пожарной охраны города Киева. Этот документ и обмундирование Дремин использовал лишь в особо важных случаях. Уже через полчаса молодой пожарный инспектор озабоченно шагал вверх по Глубочице, направляясь к хлебозаводу. Трамвай не работал, очередная авария парализовала электростанцию — поэтому Дремину пришлось идти почти через весь город пешком.

На Бульварно-Кудрявской группа ребят шумно обсуждала результаты матча. Николай расслышал обрывок фразы:

— Я думал Русевича убили… Лежит, ну совсем неживой…

Дремин почувствовал, как что-то дрогнуло у него внутри и скользкий холодок коснулся сердца. Он тронул за плечо вихрастого паренька:

— Кто выиграл? Наши или они?..

На него глянули восхищенные глаза:

— Мы победили! Счет — 6:1!

Все же удивительное это дело — спорт! Только минуту назад Николай был озабочен предстоящей встречей: что скажут ему Русевич и Кузенко? Почему они согласились играть? Но в глазах паренька, наполненных гордостью и счастьем, он прочитал ответ. Значит, молодцы ребята, что согласились играть! Значит, они были уверены в победе и показали, что гитлеровский плен их не сломил. «А ведь это, оказывается, целое событие, — думал Дремин. — Давно я не видел в городе столько веселых лиц, стольких людей, горячо поздравляющих друг друга… Человеку не так-то уж много нужно для счастья. Вот и я радуюсь, как эти мальчишки. Они говорят: мы победили! А мне хочется расцеловать их за эти слова!»

С чувством смутной радости, в которой словно притаилось ожидание чего-то большого, Дремин подошел к воротам хлебозавода. Еще издали он приметил у проходной бородатого старика, сидевшего на скамейке. Бородач держал на коленях ружье и внимательно присматривался к незнакомцу.

Дремин поздоровался, но старик на приветствие не ответил и отвернулся.

— Как вижу, невеселы вы, папаша, — сказал Николай, доставая кисет. — Может, без махорочки скучновато?

— Проходи-ка, парень, дальше, — угрюмо прогудел старик. — С посторонними разговаривать не велено.

— Вон ты какой строгий, — усмехнулся Николай. — Только я такой посторонний, что и ночью могу твоего хозяина разбудить и потребовать, чтобы открыли все двери.

Сторож еще раз окинул взглядом Дремина, взял из его руки кисет, оторвал клочок газеты, смастерил самокрутку.

— Кто же ты? Электрик, что ли? Электрика хозяин вызывал.

— Нет, по пожарной части, — сказал Николай.

Сторож подвинулся на скамье, молча предлагая ему место.

— А ведь завод сегодня выходной.

— Это неважно, папаша. Пожары случаются и по выходным…

Старик достал кремень, кресало и губку, высек огонь, прикурил и дал прикурить Николаю.

— Механизация, — молвил он с усмешкой, пряча свой инструмент. — Матушка-Европа обучила…

— Ну, положим, огня она нам с излишком доставила, — сказал Николай, присаживаясь на скамейку рядом со сторожем.

— Черти бы ей такое веселье доставляли, — в сердцах прогудел старик и сплюнул на булыжник.

— Впрочем, не вся Европа виновата, отец. Ты знаешь, кто виноват…

Заметив, что сторож снова нахмурил брови. Дремин тут же изменил разговор:

— Мне ваши печи надо бы осмотреть. Общежитие тоже… Ежели грузчики в общежитии курят, всему заводу может быть беда.

— Какое там общежитие, братец! — удивился старик. — Сарай да голые доски. Ну, хозяин, конечно, общежитием называет, а сам для постелей и рваных мешков не дает.

— Значит, грузчики по домам ночуют?

— Это все от приказу исходит: разрешит хозяин — по домам идут, не разрешит — на голых досках маются. Какую потом работу с такого бедолахи спросить — голодный он и холодный…

— Как же так — голодный? — удивился Дремин. — При хлебе находиться — и голодать?

Сторож снял помятый, засаленный картуз и медленно перекрестился.

— Вот те крест! Охранник хозяину вроде бы компаньон — от экономии проценты получает. Кащей бессмертный — не человек! Он малую корочку подобрать не позволит… У вас, говорит, у русских, заведено баловство: мыши воруют, воробьи воруют, грузчики воруют, доннер веттер! А у нас, мол, в Германии порядок: мало тебе пайки — подыхай. Будешь просить — прогонят. Сам возьмешь — тюрьма. Мы, немцы, говорит, каждому зернышку счет ведем и миллионы на этом зашибаем. Пана по халявам видно — кулак!

— Может, плачет по нем где-нибудь осина, — сказал Николай.

Сторож засмеялся, затряс лохматой головой:

— Верное дело, плачет!

Окончательно переходя на дружеский тон, сторож заговорил негромко:

— Нынче к хозяину не стоит, брат, идти. Злющий он сегодня до чортиков…

— А что случилось? — спросил Николай.

— Мне-то он не скажет, кто на мозоль ему наступил. Прибыл чернее тучи, шофера обругал, на меня накричал, а что шумит — не понять. Уезжал будто веселый, с фравой со своей, а там, на футболе, словно бы подменили…

— Ах вот оно что! — догадался Николай. — Значит, он был на матче? Ну дело понятное, отец: ваши ребята с хлебозавода вдребезги разбили немецкую команду…