Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789–1848 - Иван Жиркевич

Когда ему раздробило руку выше локтя, он упал без чувств и был вынесен за линию; пришедши в себя, увидел, что несколько лекарей толкуют по-латыни о том, как следует ему отнять руку. Молодой лекарь конногвардейской артиллерии Кучловской[236] сказал своим товарищам:

– Напрасно, господа, толкуем по-латыни, граф ее лучше нашего знает!

– Ты, молодец! – сказал граф. – На, режь ты, а не другой кто! – И предоставил ему сделать операцию.[237]

В то время, когда кончилась операция и делали перевязку, подъехал к группе князь Меншиков,[238] бывший тогда еще в чин штабс-капитана и флигель-адъютантом, и с видом жалостливого участия обращается к Остерману с вопросом:

– Как вы себя чувствуете?

– Voyez, prince, – отвечает граф, – quelle mésaventure m’est arrivée! Donnez moi une prise!.. (Посмотрите, князь, какая случилась со мной неприятность! Дайте мне табаку понюхать!..)

Лет 30 спустя мне пришлось слышать от самого Алексея Петровича (Ермолова), что ему под Кульмом гораздо было труднее управиться с Остерманом, нежели с французами![239] В пылу сражения граф постоянно стоял перед фасом-каре, обращенным к Дрездену; но французы с противной стороны, в обход каре, готовились вести атаку.

– Тогда, – говорит Ермолов, – я спешил объявить это Остерману, приглашая отдать каре несколько назад!

– О! Это мне никогда даром не проходит! Ни на шаг назад! – кричал граф. – Вы все трусы! Стоять и умирать на месте!..

– Так что, – продолжал Ермолов, – мне едва не приходилось его тащить!..

Когда мы прошли за Теплиц, лошади под артиллерией почти во всех ротах, исключая гвардейских, были до такой степени изнурены, что мне никогда не случалось в другой раз встречать. Они садились на задние ноги, подобно собакам, и слышан был от них стон, похожий на вой!.. Это обстоятельство столь покажется невероятным, что я вынужден объяснить его. Я уже говорил, что дефиле имело основу кремнистый камень. Лошади с первых шагов при спусках с гор, привыкшие упираться задними ногами, теряли подковы, не имея чем заменить их, а повторяя это, почти на каждых десяти саженях одну и ту же операцию, так утрудили задние ноги, что наконец не могли на них держаться. В ротах же гвардейской артиллерии еще с зимы 1812 г., был большой запас подков, хранившихся в передках при орудиях, при зарядных ящиках, в торбах, что давало возможность на месте подновлять ковку. Это сберегло лошадей, так что после Кульмского дела, 18-го числа бывшего, все роты гвардейской артиллерии выведены были в полном своем составе вместе с войсками на парад 19 августа 1813 г. и представились в блестящем виде, к удивлению государя…

19 августа, после бывшего парада, капитан Демидов, командовавший 2-й легкой ротой, в которой я числился, по какому-то неудовольствию отрапортовал себя больным. Эйлер предписал мне отправиться к роте и вступить в командование оной, что и продолжалось во все время стоянки нашей под Кульмом с лишком две недели.

30 августа гвардейская пехота и пешая гвардейская артиллерия, в день ангела государя, давала обед прусской гвардейской пехоте и артиллерии. С офицеров было взято по 50 рублей ассигнациями с каждого. Распорядителем праздника был флигель-адъютант Сипягин.[240] Моя рота была расположена у селения, названия не помню, и тут была моя квартира. Позади моего дома находилась большая мазанковая рига. Эта рига была главным средоточием торжества. Сперва все стены, кроме столбов, были вынуты, а потом к обоим концам пристроили дуги, а к центру еще особенно приделан (навес); все это составило галерею из одних столбов. Столбы до потолка увились зеленью, и посредине был поставлен стол в три аршина ширины, так что поперек стола могли свободно есть три особы; в полукруге столы были поставлены так, что собеседники сидели с одной только стороны и все были обращены лицами к главному столу. Люстры и арматура снаружи были сделаны из ярких цветов, добытых в Праге. В интервалах между столбами перед обедом были расставлены по два гренадера Павловского полка. У переднего фасада стояла в карауле рота Преображенского полка, со знаменем и хором музыкантов того же полка, а позади галереи, в трех местах, хоры других гвардейских полков. Песенники всех полков были собраны тоже позади галереи. Гости наши собрались в два часа, а государь прибыл в три. За столом занимали места: император австрийский в средине, прусский король справа, государь слева от него; возле прусского короля сидел Барклай де Толли, возле государя – князь Шварценберг;[241] за Шварценбергом – великий князь Константин Павлович, а за Барклаем – прусский принц;[242] за офицерскими столами сидели одни пруссаки, а мы прислуживали и угощали гостя соответственно тому роду войск и оружия, к которому принадлежал угощаемый: так, гренадеры выбрали гренадер, егеря – егерей, саперы – сапер и т. д., на мою долю пришелся артиллерист. В самой средине обеда, в нескольких шагах от галереи вспыхнул огонь в строении, занимаемом кухней. Государь встревожился и сказал великому князю по-русски:

– Нет ли опасности?

– Здесь Эртель,[243] ваше величество! – отвечал великий князь.

Государь и все русские, понявшие остроту, расхохотались. (Эртель – известный петербургский обер-полицеймейстер, а тогда генерал-полицеймейстер в армии.) И действительно, менее нежели в четверть часа гвардейцы по бревну разобрали горящее здание и разнесли в сторону, оставив напоказ печь, кастрюли и поваров.

После обеда государь обходил как гостей, так и угощавших и с каждым милостиво разговаривал, чем так очаровал иностранцев, что они по отъезде государя со слезами припоминали каждое сказанное им слово. Прусский же король занялся слушанием песенников наших, где главным рожечником (играющим на рожке) был моей роты бомбардир Минаев, и он его заставлял несколько раз проигрывать и повторять обычные при русских песнях «solo», так что через неделю мой Минаев от истощения в груди отправился на тот свет, а потом через несколько дней за усердие его были присланы две медали: одна золотая – от австрийского императора, а другая серебряная – от прусского короля. Сделавшиеся достоянием роты, медали эти были обращены к образу в память покойного.

5 сентября 1813 г., в день ангела императрицы,[244] на том же месте гвардейская кавалерия наша угощала прусских кавалеристов в присутствии монархов и военачальников. Этот пир кончился весьма плачевно. Когда государи отбыли, офицеры продолжали свое угощение; головы разгорячились; началась проба лошадей и скачка через барьер. Командир прусского гвардейского уланского полка, молодец лет 30-ти, без кивера и без сабли пустился перескакивать какую-то преграду и на самом взносе лошади сорвался с нее и тут же убился до смерти. Это произошло в виду нашем.