Смута. Том 1 - Ник Перумов

class="p1">– Ну нужно мне никаких благодарностей, – перебил императорский бас. – Пусть идёт. И товарищам пусть расскажет. Глядишь, чего и поймёт. Ступай, раб Божий Кондрат, ступай. У тебя, поди, семья, дети?..

– Так точно… г-государь… – растерянно выговорил солдат. – Жона, детей пятеро…

– Вот к ним и ступай, – решительно сказал государь. Полез в карман, извлёк желтоватую небольшую монетку. – Вот тебе, за смелость. Жене гостинца купи.

Кондрат Матвеев, казалось, совсем растерялся. Замигал, глядя на золотой кружок пятнадцатирублёвого империала, а потом неловко поклонился.

– Б-благодарствую… В-ваше Величество…

– Ступай, – в третий раз повторил самодержец. – Проводите его и остальных через посты, господин капитан. Вы что-то хотите сказать, господин полковник? Вы…

– Генерального штаба полковник Ковалевский, Ваше Императорское Величество! Начальник 44-го Камчатского полка, откомандирован в столицу для назначения на должность начштаба дивизии…

– Достаточно, – прервал государь. – Что хотели сказать, полковник? Вижу, вы не робкого десятка, как и солдат этот.

– Виноват, Ваше Императорское Величество! Хотел лишь высказать мнение, что щадить бунтовщиков нельзя. Каждый отпущенный мятежник не милость вашу, государь, вспоминать будет, а рассказывать, как ловко он тут всех обманул, вокруг пальца обвёл; и другим накажет ничего не бояться!.. В пятом году, государь, на Транссибе, как десяток зачинщиков вздёрнули по приговорам военно-полевых судов, так всё и кончилось!..

Ковалевский страшно разволновался; лицо его, одутловатое, некрасивое, с огромным носом, стало совершенно багровым.

– Должно нам порой миловать и виноватых, – остановил его император. – Но вас, полковник, я понял. Каждый исполнит свой долг наилучшим образом, помоги нам Господь.

Государь направился к выходу; офицеры вновь вскочили.

– А вы, полковник Аристов, – обернулся Александр Александрович, – благоволите пожаловать потом к нам, коли труды ратные вам позволят…

И с этими словами шагнул через порог.

Из дневника Пети Ниткина,

2 ноября 1914 года, Псков

«…Решил, что стану записывать каждый день, и как можно более подробно. Итак, после взятия Черняковиц мы подошли к окраинам Пскова – городским выгонам и огородам. Весь личный состав развернулся в боевые порядки; на правом фланге лейб-казаки и гвардионцы; в центре мы, александровские кадеты, 1-я и 2-я роты, с оставлением 3-й в резерве. Слева от нас – «павлоны» и другие юнкера, с ними гражданские добровольцы и армейские чины.

Впрочем, гражданских почти уже не оставалось. Две Мишени предложил назвать наш отряд Добровольческой армией – явно оттуда; слова его тотчас подхватили, Государю тоже понравилось.

Так мы все сделались добровольцами. И это было странно. Как же так? Ведь с нами сам император, законная власть, помазанник Божий; какие ж мы добровольцы? Мы исполняем свой долг, мы верны ему; так отчего же?

А потом по вагонам нашим молнией разнеслись слова Государя с военного совета: “Русская армия с народом русским не воюет. Даже если народ этот впал в прельщение”.

Сперва я грешным делом подумал, что Его Величество ошибается. Приходилось, и не раз, армии вмешиваться, подавляя бунты. Да и мы сами, александровские кадеты, крепко помнили события 1908 года, когда были мальками, младшим возрастом, седьмой ротой. Что ж тогда происходило? В кого мы стреляли, мы и другие защитники престола?

Но потом я осознал, что ошибаюсь. Мы стреляли в мятежников, но мы не воевали. Черта, проведённая пред нами, была совершенно чёткой. Конечно, ещё Макиавелли изрёк, что “нельзя назвать и доблестью убийство сограждан, предательство, вероломство, жестокость и нечестивость”, однако он же добавлял – “говорят, что лучше всего, когда боятся и любят одновременно; однако любовь плохо уживается со страхом, поэтому если уж приходится выбирать, то надёжнее выбрать страх”.

А чтобы внушить страх, нам следовало стать чем-то иным. И мы стали – Добровольческой армией. Государь не отдавал нам приказа; мы сами взялись за оружие для защиты его и России; мы не старая армия, что служит для поражения врагов Отечества, врагов внешних; мы те, кто добровольно взял на себя тяжкий и неблагодарный труд врачевания открытых ран.

И зачастую единственный способ спасти жизнь больному – это иссечь поражённое гангреной.

Однако я отвлёкся.

Следом за нашими цепями двигались бронепоезда, где размещался резерв. Мятежники открыли пальбу, едва завидев наше приближение, однако сделали это слишком рано, и мы залегли, избегнув существенных потерь. Бронепоезда вели артиллерийский обстрел неприятеля шрапнелями; наш правый фланг совершил обходной манёвр, столкнувшись на окраине с полуротой запасников, коих обратил в бегство несколькими залпами.

Полуохваченный неприятель, подвергаясь также давлению с фронта, не выдержал нашей атаки и отступил глубже в городские кварталы, заняв свои казармы. Его артиллерия усердно обстреливала наши бронепоезда, но, к счастью, не добилась ни одного прямого попадания.

Наш центр атаковал непосредственно казармы. Мятежники энергично отстреливались из окон, и Две Мишени приказал нам остановиться, связывая противника боем до тех пор, пока остальные части нашего боевого порядка не закончат фланговый манёвр.

Когда же это произошло, бунтовщики поспешили оставить казармы, отойдя к центру города. Юнкера попытались их преследовать, однако натолкнулись на упорное сопротивление, огонь выкаченных на картечь орудий и очереди пулемётов, расположенных на возвышенных местах. Артиллерия бронепоездов не могла вести точный огонь вслепую, без корректировки, мы же лёгких пушек были лишены.

Наступление наше поневоле остановилось.

Несчастные обыватели города разбегались в ужасе, осыпая ругательствами и нас, и наших противников.

Тем не менее нам удалось оттеснить мятежников от железной дороги и занять вокзал. Развилка на Дно была, увы, разобрана, стрелки наспех подорваны, и всё это требовало изрядного ремонта.

К ночи бой прекратился сам собой. В наших руках остались полковые казармы и склады, вокзал и городские кварталы от Псковы до Бастионной улицы. Неприятель отступил в Старый город, за древнюю крепостную стену. Мы рассчитывали на помощь Псковского кадетского корпуса, но тамошние офицеры, к нашему полному разочарованию, похоже, “хранили нейтралитет”.

Именно тогда мы и получили известия о случившемся в Петербурге…»

Глава 2

Петербург,

1–7 ноября 1914 года

Зал Таврического дворца был забит битком. Кто-то сидел, но громадное большинство стояло, буквально на плечах друг у друга. Плавал дым цигарок и самокруток и куда более дорогих папирос – из разгромленных табачных лавок. Все вооружены до зубов: солдаты, матросы, непонятные личности в гражданском; тут и там мелькали кожаные куртки, словно униформа какой-то новой части.

К делегатам Петросовета присоединились какие-то новые, из окрестностей столицы. Больше того, за ночь и утро приехали даже какие-то «товарищи» из самой Москвы, привезли добрые вести – Первопрестольная почти без боя вся оказалась в руках городского комитета большевиков.

Всё это комиссар