Место явки - стальная комната - Даль Орлов

Театр, это могучее художественное средство анализа самых сложных характеров и положений человеческой жизни, неизбежно должен был попытаться включить и эту исключительную жизнь в орбиту своего исследования. Можно только удивляться, что он не сделал этого раньше, хотя тому, возможно, были и серьезные причины. Слишком кровоточила эта рана, многие люди, принимавшие участие в самом житейском аспекте драмы, были живы, а главное, видимо, заключалось в том, что литературоведение и, в частности, толстоведение, должны были ввести в научный обиход все факты, обдумать их, дать им оценку. Да и сам театр еще не владел документальностью, как частью художественности, не был так раскован в применении разнообразных способов сценической интерпритации реальных жизненных событий, как он это делает теперь. Тем не менее попытка дать последний год жизни Толстого и уход его в драматургии были, и первой из них надо назвать мало кому известную драму свидетеля происшедшего, секретаря Толстого В.Ф.Булгакова. Существует немало и других пьес, в частности, написанных в последние годы, но первой, увидевшей сцену, стала пьеса Д.Орлова.

Трудно передать, с каким естественным, наверно, для каждого чувством сомнений и опасений ехал я смотреть этот спектакль. Страх перед возможным душевным отталкиванием в момент появления актера в гриме Толстого не отпускал.

…Звуки музыки с отдаленной мелодией «Вечернего звона», белый прозрачный занавес, за которым угадывается столь знакомая столовая яснополянского дома, а слева, на авансцене, та самая скамейка из березовых жердей, которую знают все, как знают скамью Пушкина в Михайловском. Потом рояль, разговор различных лиц, появление священника, отца Герасима, приставленного духовными, да и не только духовными властями следить за Толстым, чтобы накануне его смерти попытаться обратить к отлучившей его церкви. А я все жду Его. Вот, наконец, объявили: едут! И появляется Лев Николаевич.

А.Щеголев выстоял в этой роли, как выстаивают солдаты, до последнего обороняя свой редут. Он сумел сыграть так, что сильное портретное сходство его грима, блуза, трость, сиденье, сапоги и прочее, известно, описанное в мемуарах, изображенное на фотографиях и картинах художников, — все это не заслонило олеографией напряженной внутреннейй жизни, которой жил актер, от эпизода к эпизоду повышая драматический регистр роли, увеличивая масштаб личности своего героя. Он на десять голов выше окружающих, он страстен и пылок, и молод душевно, он почти приплясывает, дразнит, озорничает. И он страдает, страдает невыносимо, своим высоким голосом выражая это страдание от мучающего его сознания, что живет он не так и что жизнь устроена не так. И еще: его Толстой великолепно держит лист бумаги! А.Щеголев много вложил в этот образ актерского труда, но раньше всего — своей душевной увлеченности.

Другие актеры может быть сыграют иначе, но первый и удачный опыт за А.Щеголевым. Его Толстой, несомненно, тот, который сказал: «Я человек, отрицающий весь существующий строй и прямо заявляющий об этом!» Неистовый противленец.

Театр — своеобразный «следственный эксперимент». Можно сто раз читать, как невыносимы были Толстому страдания крестьян, трудового народа, но, когда видишь, как нанятый Софьей Андреевной страж-черкес приводит к дому, к террасе с гостями связанного, пойманного за порубку графского леса крестьянина Ясной Поляны, то тут уже новым пониманием понимаешь, как же это невыносимо тяжело было видеть Льву Николаевичу.

Вокруг него идет непрерывная борьба интересов, честолюбий, идей. Борьба, которая понимается автором и театром в конечно счете, как социальная борьба. Поражает ощущение мелкой суетности вокруг гиганта, но понимаешь как-то особенно наглядно и то, что все эти противоборствующие и противоречивые силы, воплощенные в людях, — отражение его же, Толстого, внутренних, гигантских противоречий.

Не все люди из его окружения рельефно прописаны и автором и театром, и не всегда включены они в динамическое сценическое действие. Если интересно и, мне кажется, верно даны в спектакле Софья Андреевна (артистка Н.Надеждина) Лев Львович (артист В.Корнилин), Сергей Львович (артист Ф. Степун), то, к сожалению, мелок Чертков, фигура исторически крупная и значительная в трагическом конфликте Толстого.

В пьесе нет положений, которые не случились бы на самом деле в тот год в Ясной Поляне. В ней почти не произносят текстов, которые так или иначе не были бы произнесены или написаны, и эта ее твердая документальная основа несет ту информационность, которая, по моему убеждению, необходима зрителю, начинающему осваивать в законах театра трагедию Толстого, его одиссею…

«Комсомольская правда». 15 сентября 1973 г.

Вечер после премьеры сложился в Омске не просто. Впрочем, о нем достаточно подробно рассказано во вступительной главе — «Почему появилась эта книга?», к ней и отсылаю.

А ровно через год, в следующую весну, Омский драматический театр приехал на гастроли в Москву. Привезли самое лучшее, что имели в репертуаре, самое приметное, в том числе и «Ясную Поляну». Омская драма вообще славилась тем, что, не очень оглядываясь на столицу, весьма удачно творила собственный репертуар. В свое время критика хорошо приняла их спектакль о Карбышеве, пьеса для которого создавалась в стенах театра, а о «Солдатской вдове» местного журналиста Анкилова и говорить не приходится, тогда дело увенчалось даже Государственной премией. В данном же случае журнал «Театральная жизнь», говоря о гастролях омичей, отмечал: «Новое для Москвы название и «Ясная Поляна» Д.Орлова».

Как известно, Москва слезам не верит и шуток шутить не любит. Экзамен в Москве — дело ответственное. Мне опять стало страшно. Одно дело, когда столица слышит или читает о театральном триумфе, случившемся где-то в далекой Сибири, другое, когда все все увидят собственными глазами. Оценка может оказаться самой непредсказуемой. Здесь и друзья тебя смотрят, и ожидающие провала недруги, и критика сбегается, и вообще вся театральная общественность подтягивается. Но есть еще и обыкновенные зрители, которые за предложенное зрелище заплатят свои кровные. Если им не понравится, они вообще вольны покинуть зал в антракте. А то и раньше. И всем, кто придет, абсолютно нет никакого дела до авторского самолюбия и авторских страхов.

Гастроли сибиряков проходили на сцене театра имени Моссовета. Самый центр города, престижнейшая площадка. «Ясную Поляну» предполагалось сыграть четыре раза.

Продолжая оставаться в состоянии легкого умопомрачения, я стал обзванивать и приглашать всех знакомых, кто связан с прессой (вдруг напишут!), просто знакомых, позвал, конечно, своих мудрых и обаятельных помощниц — музейных дам с Пречистенки, обеспечил посадочными местами всех друзей и родственников.

Мысль связаться с Ясной Поляной, с реальной, с той, что под Тулой, отогнал сразу. Зачем рисковать? До меня дошел слух, что именно они забраковали «Возвращение на круги своя» Иона Друцэ. Зачем было и мне подставляться, да еще добровольно? Хорошо, что они далеко — и перестал о них думать.

И напрасно. Я ведь оказался в роли страуса, который от страха голову в песок спрятал, да был со всех сторон виден. Ведь уже полгода прошло, как пьеса «Ясная Поляна» была опубликована в журнале «Театр»! Любой, кто пожелает, мог ее не просто прочитать, а досконально изучить. И вынести суждение. Я не учел, что в Ясной Поляне тоже читать умеют, а уж то, что написано о Толстом, читают обязательно…

Итак, мы с Аленой встречаем у входа гостей, вручаем контрамарки, но, как это всегда бывает, кто-то заявляется без предупреждения. Тогда я мечусь по фойе, ловлю администраторов, и кое-как очередного гостя устраиваем. Появляется следующий, усаживаем и его. Наконец, зал забит под завязку. Фойе пустеет, звенит второй звонок, со всеми, кажется, разобрались, усадили, можно перевести дух.

И тут вижу: приближается группа симпатичных молодых людей, человек семь-десять, и один из них, видимо, лидер, меня спрашивает: «Вы автор?» Да, отвечаю, автор. «Здравствуйте! — слышу в ответ. — Мы из Ясной Поляны. Нам негде сесть».

Они приехали! Без всякого приглашения…

Выше я говорил, что пьеса моя содержала в себе некий креатив относительно трактовки отдельных персон, участвовавших в яснополянской коллизии. Это новое могло не понравиться старшему поколению тех, кто занимался толстовской проблематикой. Как написал Свободин, новые оценки не могли появиться, пока «многие люди, принимавшие участие в самом житейском аспекте драмы, были живы». Поэтому моя реакция на просьбу молодых яснополянцев усадить, показалась им, видимо, странной:

— Как хорошо, что вы молодые!