Поручик Бенц - Димитр Димов

– Я спрашиваю вас! – настаивал Бенц.

– Ну что ж, – сказала она, – затем, чтоб остались и вы!

Бенц почувствовал себя совершенно растерянным. От его недавней решительности не осталось и следа. Елена стояла за столом, возбужденная, раскрасневшаяся, испуганная собственными словами. Выражение у нее было такое, что Бенц понял – пытаться переубедить ее бессмысленно. Он сознавал, что не в силах сопротивляться мысли, которую прочел в ее глазах. Да, он останется с ней! Он больше не сомневался в этом. Он походил на обреченного. Однажды в Камеруне ему привелось увидеть немецкого ботаника, ужаленного ядовитой змеей, которому осталось несколько часов жизни. До последней минуты ботаник скрывал свой ужас за поразительным внешним хладнокровием. Сейчас Бенц походил на него. За внешним спокойствием и молчанием, которыми он встретил ее слова, таилось предчувствие неотвратимости судьбы, ужаса предстоящего безмерного страдания. За долгие месяцы одиноких размышлений в П. Бенц пришел к убеждению, что любовь этой женщины и те муки, которые она ему причиняла, связаны с какой-то бездонной и непроницаемой тайной самой жизни.

Пока Бенц раздумывал, как ему распорядиться солдатами, она бросила бювар на стол и направилась к дверям.

– Куда вы? – спросил Бенц глухо.

– Принести вам вермут.

– Останьтесь, – умоляюще сказал он, – Не надо мне вермута.

Она послушалась и осталась в комнате.

Вдруг Бенцу стало необыкновенно легко, отпали все мучительные волнения. Вытянув ноги, расслабив тело, он сидел с полузакрытыми глазами. Мягкое кресло, свет лампы, полки с книгами, тусклый блеск безделушек за стеклами шкафов показались ему невыразимо приятными. Он понимал, что ничто не дает ему более полного и глубокого ощущения жизни, ничто не одухотворяет сильнее мертвые предметы, чем присутствие Елены. Ему захотелось, чтобы Елена снова села за бюро, на то же место, где она недавно сидела. Под светом лампы он хотел созерцать ее лицо, все, что было в нем ангельского и демонического. В этот миг лицо ее было точно символ ее постоянной двойственности, возвышенного и низменного, что шло от ее страсти, от тех сил, которые сводили Бенца с ума и грозили ему гибелью. Однако она не вернулась на свое место, а встала позади него, и в следующее мгновение он почувствовал прикосновение ее рук; Елена охватила его голову и медленно привлекла к себе… Бенц откинулся, коснулся упругой и теплой груди – наступили секунды безумного блаженства. В тот миг, когда ее губы коснулись его лба, в коридоре послышались шаги. Бенц повернул голову и поглядел на Елену. Она прошептала:

– Сильви.

В дверях показалась горничная с базарной сумкой. Яркий свет упал на ее грубоватое смуглое лицо с густыми бровями и чересчур яркими губами, застывшее в маске восточной невозмутимости.

– Солдаты спрашивают о господине, – сказала она по-французски.

– Сейчас иду, – поспешно ответил Бенц.

Он поднялся, намереваясь выйти на улицу и отпустить солдат; он сделал это, как пьяница, которого отрывают от бутылки. Солдаты должны ехать дальше, в Софию. Только и всего!

– Значит, уходите? – воскликнула Елена, и Бенц уловил в ее голосе гнев и боль. – Но воля судьбы сильнее вашей гордости и вашего презрения ко мне… Вы слышите?…

– Боже мой, Елена!.. – беспомощно пробормотал он. – Как можете вы думать, что я вас презираю?

Они стояли у дверей. Вдруг она бросилась к нему, стараясь всеми силами оторвать его руку от двери, а слова ее доносились, как показалось Бенцу, из недосягаемой дали:

– Вы не уедете!.. Не сейчас! Не в эту ночь, которая никогда не повторится для вас!.. Никогда, вы слышите, никогда!..

Голос ее звучал все более страстно. И у Бенца снова закружилась голова, словно эта женщина подвела его к краю той пропасти, откуда судьба невидимыми нитями правит жизнью.

Бенц отпустил ручку двери и, изможденный нервным напряжением, опустился в ближайшее кресло. Руки у него дрожали. На миг ему показалось, что и Елена в таком же состоянии. Придя в себя, он вновь услышал шаги в коридоре, на этот раз медленные, тяжелые. Нерешительный бас пророкотал за дверью:

– Herr Oberleutnant!..

Елена открыла дверь.

Изумленный ефрейтор застыл по стойке смирно. Его синие глаза с робкой готовностью смотрели на нее.

– Я остаюсь здесь, Лаугвиц, – поспешно сказал Бенц, – а вы свободны. Можете ехать в Софию.

Ефрейтор часто заморгал глазами и закусил нижнюю губу. Он почтительно глядел на Бенца, но, видимо, ему стоило немалых усилий удержаться от возражений.

– Исполняйте! – строго сказал Бенц. – Отправляйтесь немедленно в Софию. Я остаюсь здесь. Мы не можем ни оставить фрейлейн одну, ни взять ее с собой. Вы меня поняли?

Ефрейтор кивнул.

– Вы свободны, – сказал Бенц.

Но ефрейтор, вместо того чтобы повернуться кругом, по-прежнему стоял, испытующе всматриваясь в лицо Бенца.

– Herr Oberleutnant… – промолвил он, – прошу вашего разрешения остаться с вами.

– Вы не обязаны оставаться здесь, – волнуясь, сказал Бенц.

– Мы тоже должны остаться, – настаивал ефрейтор.

– Чтобы оберегать фрейлейн? – шутливо спросил Бенц.

Ефрейтор поглядел на Елену с немым восхищением.

– Так точно, – подтвердил он серьезно.

Рокочущий бас синеокого великана слегка дрогнул.

Бенц ужинал вместе с солдатами. Когда он выходил из столовой, возникшая откуда-то Сильви прошептала:

– Mademoiselle приглашает вас в свою комнату.

И Бенц пошел. О боже, прости его, он не мог не пойти!.. Это было выше его сил. Он входил в комнату чуть не со смертным ужасом в груди. Елена стояла перед ним в голубом шелковом пеньюаре, вышитом золотыми арабесками. Несколько секунд Бенц оставался посреди комнаты, неподвижный, без мыслей, пока наконец не шагнул к голубой фигуре, которая, вдруг вспыхнув розовым пламенем, поглотила его как бездна.

XVII

В минуту эфемерного проблеска счастья Елена согласилась стать женой Бенца. В глубине души она считала это жертвой, которой искупала свою страсть. Бенц и Елена решили, что они уедут вместе к матери Бенца в Киль и там обвенчаются. До конца войны Елена останется с его матерью. Но хватит ли у Елены сил на такую жизнь? Она соглашалась на все со свойственным ей бездумным легкомыслием. Сможет ли изнеженная женщина ужиться со старухой, воспитанной в строгих традициях солдатской семьи? Как посмотрит будущая свекровь на сигареты снохи, на ее наряды, манеры? Примирится ли она с ее восточной ленью и отвращением к домашним делам и заботам? Не будут ли роскошь и расточительность иностранки претить скромной старой женщине, как не раз претили Бенцу?

Ротмистру Петрашеву с сестрой досталось в наследство большое состояние, позволявшее им не стесняться в средствах. Кроме доходов с нескольких жилых домов в Софии, они получали доходы с отелей деда в Стамбуле. А у Бенца всего-то было, что мундир и более чем скромное жалованье поручика медицинской службы. Богатство Елены, с которым он сталкивался на каждом шагу, наводило его на грустные размышления. Правда, сейчас шла война, и даже самые состоятельные старались жить скромно, не раздражая людей своим богатством на фоне всеобщей скорби и разорения. Исчезли внешний блеск, кутежи и показное мотовство. Но когда война кончится, сможет ли Бенц подняться до привычной Елене среды? Конечно, он уйдет в отставку, станет жить с Еленой в Софии или Стамбуле и будет создавать себе клиентуру. Но сколько ему потребуется терпения, на какие унизительные сделки с совестью придется ему идти, пока он станет модным врачом и начнет зарабатывать достаточно. И потом, сможет ли он заниматься врачебной деятельностью только ради денег? Ах, как много обстоятельств углубляло и без того страшную пропасть, отделявшую его от Елены!..

Бунтовщики не вступили в город ни ночью, ни на следующий день. Они с ходу прошли станцию и двинулись на Софию. Лишь небольшой отряд завернул в город, убив двух попавшихся под руку офицеров, и скрылся. Лаугвиц с солдатами уехали утром. Прощаясь с ефрейтором, Бенц заметил, что тот чем-то расстроен. И на самом деле, нет горше печали, чем унести с собой незабываемый образ женщины, которая никогда не будет твоей. Даже в самых простых и бесхитростных душах красота Елены пробуждала какую-то острую меланхолию – словно, увидев ее, каждый сознавал вдруг, сколь велик контраст между мгновениями, проведенными с нею, и унылой вечностью, в которую канет наша жизнь.

– Как прикажете доложить в Софии? – спросил ефрейтор, прежде чем сесть в машину.

– Скажите, что я остался здесь в ожидании шестой этапной комендатуры.

Лаугвиц нервно покусывал губы. Бенц объяснил ему, что в их действиях нет ничего предосудительного: Лаугвиц получил приказ Гаммерштейна следовать в Софию, а Бенц – телеграмму, в которой ему предписывалось присоединиться к этапной комендатуре. Лаугвиц согласился с его доводами. Для немецкого солдата нет ничего убедительнее приказа, даже самого бессмысленного. Бенц тоже понимал неразумность приказа, если вообще можно было в эти дни говорить о разуме. Нечего удивляться, если в одно прекрасное утро на улицах города появятся французские патрули. Но мог ли он оставить Елену или, что было столь же рискованно, брать ее с собой, не зная, что делается в Софии? В хаосе мыслей настойчиво пробивалась одна – ротмистр Петрашев или генерал Д. не могут не встревожиться и сами пришлют за Еленой в X.