Возвращение из Трапезунда - Кир Булычев

— Красивая, — сказал Андрей. Ему приходилось так рассматривать фотографии младенцев, которые таскают с собой бабушки — приятельницы тети Мани, но фотографию возлюбленной ему показали впервые.

Циппельман принес коньяк для Коли.

— Свадьба была назначена на ноябрь, — продолжал Коля, когда Ципа отошел. — Мы даже договорились, что от моих родственников приедет только Нина — родители больны. И тут моя потенциальная теща получила анонимный донос.

— О чем?

— О том, что я — нищий, что я не фон Беккер, а сын железнодорожного кондуктора, что у меня нет ни гроша за душой… что я авантюрист и самозванец!

Последние слова Коля, увлекшись, произнес громко, и реалисты вновь обернулись.

— А кто написал? — спросил Андрей, стараясь выразить сочувствие, чтобы ни в коем случае Коля не услышал его внутреннего голоса, который, не скрывая торжества, воскликнул: «И поделом тебе, проходимец!»

— Откуда я знаю? Она мне не показывала.

— А может, не было никакого доноса?

— Как же она тогда узнала?

— Вполне естественно… она навела справки о будущем зяте!

— Здесь? В Симферополе? Почему?

— Это бывает с тещами, — сказал Андрей, и ирония Колю покоробила.

— Есть вещи, над которыми не шутят, — укорил его Коля.

— Не такая уж трагедия, — сказал Андрей. — Мы же не в семнадцатом веке живем. Ты ее любишь?

— Безумно!

Реалисты как раз вереницей покидали кафе, дожевывая вафли. Видно, у них начинался урок. Проходя, они внимательно рассматривали Беккера.

— А она тебя?

— Раньше я полагал, что наши чувства взаимны. — Коля понизил голос.

— Возьмите и обвенчайтесь, — сказал Андрей.

— Исключено.

— Почему же? Вы цивилизованные люди.

— А деньги? Ты не представляешь, в каком я положении!

— Ты знаешь такую древнюю формулу: рай в шалаше?

— Не будь наивным, Андрюша, — сказал Коля. — И не испытывай мое терпение. Альбина воспитана не для того, чтобы жить в шалашах. Впрочем — это все в прошлом…

Циппельман принес горячий кофе. Коля сидел, упрятав голову между кулаками, упершись локтями в стол. Циппельман ничего не сказал, только сокрушенно покачал головой так, чтобы Андрей это видел. Андрей молчал, потому что ему было нечего сказать: он предложил Коле выход из положения, Коля его не принял.

— Жизнь, я тебе скажу, — продолжил свой монолог Коля, — очень сложная и гадкая штука. И я — далеко не идеал. Я мечтал вырваться из нищеты, я мечтал помочь моим родителям, Нине… Для этого я пошел на хитрости. А Альбина, должен тебе сказать, знала правду и разделяла мою точку зрения. Но моя трагедия заключалась в том, что я должен был соответствовать образу состоятельного молодого человека. — Коля криво усмехнулся. — И это требовало денег. Я должен был делать скромные, но недешевые подарки будущим теще и тестю к дню ангела, я должен был покупать билеты в театр… я должен был одеваться по-человечески, наконец!

— И много ты задолжал? — спросил Андрей.

— Не так много… чуть больше тысячи.

— Ого!

— Ужас в другом — ты знаешь, откуда эти деньги?

— Ты их украл? — прошептал Андрей.

— Нет, не бойся. Но я заложил драгоценности мамы. Семейные драгоценности.

Теперь они говорили совсем тихо, сблизив головы, как заговорщики.

— Мама в угрожающем состоянии, — продолжал Коля. — Она ждет смерти. Меня вызвала Нина… Нина требует, чтобы я немедленно выкупил драгоценности.

— Она знала?

— Как бы я это сделал без ее согласия и помощи?

— А теперь мама может их попросить?

— Она уже просила. Она составила завещание, но требует, чтобы мы взяли шкатулку из банка и принесли.

— Когда?

— У меня осталось два или три дня. И нет выхода… Я буду вынужден покончить с собой.

— Ну уж до этого не дойдет! — сказал Андрей.

Коля обиделся:

— Я уйду.

Но никуда не ушел.

Время тянулось медленно — часы над стойкой постукивали маятником. Андрюша считал секунды.

«А он и не думает о Лиде, — сказал себе Андрей. — Ему и дела нет до нее. А я старался быть благородным. И отказывался видеть ее». Андрей не чувствовал, что лукавит перед собой.

— Мне не к кому обратиться, кроме тебя, — неожиданно сказал Коля. — У меня мало друзей, а друзей со средствами нет вовсе.

— Но чем я тебе могу помочь?

— Мне нужна тысяча рублей. Только одна тысяча, Андрюша. На год. Даже меньше, на полгода. Если хочешь, с процентами. Но ведь ты не возьмешь с меня процентов, правда? Только нужна полная, абсолютная тайна!

— Но у меня нет тысячи рублей!

— Ты мне говорил, что отчим открыл счет на твое имя.

— Я не могу распоряжаться счетом до совершеннолетия! Пока что я получаю только проценты. Их мне хватает на жизнь, но, честное слово, ничего не остается. Я сейчас купил билет сюда, кое-какие гостинцы, и все — я чист и гол до Нового года.

— Но твоя тетя…

— Коля, ты же знаешь, что тетя получает жалованье…

— Андрей, ты должен что-то придумать! Если ты этого не сделаешь, я застрелюсь. Это вопрос чести.

Коля обессиленно откинулся на стуле, будто пробежал целую милю. Он закрыл глаза.

— Так я и знал, — сказал он, словно Андрей отнял у него тысячу рублей, вытащил из кармана. — Так я и знал… — Он поднес руку ко лбу. Это было изящно, но Андрею жест показался слишком театральным.

— Вам подать еще чего-нибудь, молодые люди? — спросил Циппельман, не подходя из деликатности близко.

— Нет, спасибо, — сказал Андрей. — Мы сейчас уходим.

Коля поднялся, как будто эти слова были командой. Не глядя на Андрея, подошел к круглой вешалке, взял свою шинель и, не надевая фуражки, пошел к выходу. Андрей задержался, расплачиваясь.

Пасмурный день перешел в тоскливый зимний вечер. На Пушкинской зажглись желтые фонари. Люди спешили домой со службы, и потому магазины на короткое время оживились. Коля стоял у витрины колбасного магазина. Витрина представляла собой рог изобилия, из которого сыто и не спеша вываливались колбасы и рулеты бекона.

Андрей остановился, не зная, что делать дальше. Подойти к Коле? Или тот настолько обижен, что не станет разговаривать?

— Пошли домой, — наконец окликнул он Колю.

— Я не хочу в эту юдоль скорби, — сказал Коля. — И у меня нет рубля, чтобы напиться.

— Рубль у меня найдется, — сказал Андрей, впервые в жизни почувствовав себя старше Беккера. — Но напиваться смысла нет.