Два пера горной индейки - Александр Кузнецов

«Поймите, я не собираюсь ничего скрывать, но мне не нравятся ваши методы. У меня есть свой план, послушайте, пожалуйста. Я видел ее в одной частной коллекции, у человека, который пригласил меня переночевать, кормил и поил меня. Донести на него в милицию я считаю для себя неприемлемым. Да и незачем доносить, надо сначала убедиться в том, что это та самая пелена. А если это она, тоже доносить не буду, ведь он не преступник какой-нибудь, он даже не знает, что она краденая. Я сейчас поеду к нему, сравню с фотографией, которую вы мне дадите, и, если окажется пелена краденой, я объясню этому человеку, в какую неприятную историю он попал. Ему ничего не останется, как немедленно принести пелену и вернуть музею. Ему просто некуда деться, это единственный выход для него. И все будут довольны. Мы избавим человека от ненужных оскорбительных подозрений, у меня будет совесть чиста и перед ним и перед музеем. Главное во всем этом — вернуть пелену обратно в музей, так я понимаю».

«Нет, уважаемый товарищ Д., — скажет Портнов, — я понимаю иначе».

Он протянет руку за телефонной трубкой, наберет номер и скажет:

«Милиция? Это кто, Иванов (или Петров)? Немедленно приезжайте в музей. По делу пелены «Богоматерь Владимирская».

— ...С тех пор прошло уже более двух лет, — услышал я вновь голос Ивана Игнатьевича, — но дело остается нерасследованным, тяжкое преступление не раскрыто. Теперь вам понятно, почему у нас нельзя фотографировать без разрешения отдела культуры? Вот где у меня сидят эти художники, любители искусства, — похлопал он себя по жирной шее.

— Вы говорили, Иван Игнатьевич, что у вас есть фотография этой пелены. Не могли бы вы дать мне такую фотографию?

— Зачем? — насторожился он.

— Ну, как вам сказать... Я бываю в Ленинграде, да и в Москве у художников, среди них немало коллекционеров. Чем черт не шутит, может быть, встречу.

— Нет, самовольно дать не имею права.

— Ну, хорошо, тогда хоть покажите мне ее.

— Не могу, — стоял он на своем.

Я понимал, что настаивать бесполезно. И попросил его сказать, чем она отличается от других строгановских вышивок на эту тему, как ее отличить.

— Каждая пелена, — сказал он, — имеет с обратной стороны слова: кто ее вышивал или по какому заказу. Но эта пелена не была сфотографирована с изнанки, и что на ней написано, неизвестно.

К счастью, оказалось, что это знает Мария Васильевна. На обратной стороне похищенной пелены золотом по красному вышиты слова: «От Андрея Семеновича и Дмитрия Андреевича Строгановых...» Остального текста Мария Васильевна не помнила. Этого для меня было вполне достаточно. Мария Васильевна сообщила мне также, что у пелены есть особая примета: идущая по нижнему краю бахрома из серебряных и золотых нитей, сплетенных в кисти, имеет изъян: отсутствует крайняя, самая правая, кисточка, потом через две кисточки не хватает еще трех.

7

Я не мог быть в этом совершенно уверенным, но мне все-таки казалось, что у виденной мною пелены тоже не хватает кистей. И это не давало мне покоя. Когда я держал ее в руках, у меня не было необходимости и времени запоминать мелкие детали в подробностях. Она поразила меня целиком, как явление, как уникальная вещь, как произведение русского искусства, как драгоценность, случайно попавшая в руки невежды. Она покорила меня своей достоверностью, многовековой пылью и засаленностью трех веков.

И все-таки у нее недоставало чего-то в правом углу. Что-то такое было... Вместо того чтобы из Сольвычегодска поехать в Котлас и оттуда в Ленинград, я опять направился в Коряжму.

Дверь мне открыла жена Адарова — Людмила. Оглядев меня с ног до головы, словно видела впервые, она не ответила на мое «здравствуйте», мрачно объявив, что Григорий уехал в Ленинград сдавать экзамены. Она хотела уже захлопнуть дверь, но вдруг передумала и отступила в переднюю.

— Вы, кажется, скупаете иконы?

— Нет, нет! Боже упаси! Но меня интересует одна вещь, которую мне Гриша показывал. Я хочу еще раз ее посмотреть, если можно. Вышивка старинная. «Богоматерь Владимирская». Знаете?

— Знаю, конечно. Она у нас три года валяется. Я хотела ее выбросить на помойку, так этот идиот такой шум поднял из-за нее! Вы хотите ее купить?

— Я бы с удовольствием купил ее, но, наверное, без Григория это неудобно... И потом, сейчас...

— Удобно, удобно, все удобно, — перебила меня Людмила. — Вы можете взять любую икону, выбирайте что хотите. Хоть все забирайте. Проходите, смотрите, выбирайте, что вам понравится, а я сейчас. — Она пропустила меня в большую комнату, где были сложены иконы, а сама пошла к ребенку, который во время нашего разговора беспрерывно плакал.

Сначала, ничего не трогая, я внимательно осмотрелся. Пелены нигде не было видно. Тогда я стал перебирать сложенные в углу домовые иконы. Они были мне знакомы, и я перекладывал их, ища пелену. Перебрал все и хотел уже было браться за большие иконы, когда вошла Людмила. Вместо халата на ней было красивое платье, она причесалась и превратилась в довольно привлекательную молодую женщину. Правда, несколько вульгарную.

— Ну, выбрали что-нибудь? — спросила она.

— Меня интересует только эта вышивка. Не знаете, где она?

Людмила порылась в шкафу, открыла сервант, заглянула за диван.

— Не видать, — сказала она. — Может быть, среди икон?

Мы перебрали все храмовые иконы, которые я еще не смотрел, но пелены не нашли.

— В другой комнате ее не может быть? — спросил я, теряя надежду найти пелену.

— Нет. Туда эту грязь я не допускаю. Сдалась вам эта вышивка! Возьмите что-нибудь другое. Смотрите, сколько тут этого добра.

— Да, но мне нужна только эта пелена.

— Чего в ней хорошего?! Старая, грязная тряпка. Да еще рваная.

— Разве она рваная? — насторожился я.

— Бахрома у нее оборвана. Этот идиот все приставал ко мне, чтобы я ему сделала кисточки для бахромы. Все нитки искал подходящие.

— Да, кистей у нее не хватает. Только я не помню сколько, — говорил я как можно равнодушнее, а сам весь похолодел от страха.

Мне казалось, я выдаю свое волнение, и она это чувствует. Когда говоришь убежденно и сам веришь в то, что говоришь, люди невольно поддаются твоей убежденности. Когда внутри у тебя сомнения и ты только делаешь вид, что убежден в своей правоте, люди моментально это чувствуют. Моя мама всегда узнавала, говорю ли я правду или лгу. Людмила, кажется, ничего не заметила.

— Четырех кисточек там всего не хватает, — сказала она и добавила: — Давайте диван отодвинем, может быть, за диван упала. Один раз у нас так было.

Я бросился ей помогать, но ни за диваном, ни в самом диване мы ничего не нашли. Опять заплакал ребенок. Людмила вышла и вернулась с дочкой на руках.

— Ну что? Будете брать что-нибудь? — Очевидно, ей стало уже надоедать. — Этот гад уехал и мне ни копейки не оставил. Забирайте хоть всё.

— Нет, спасибо. Вы извините меня за беспокойство, ради бога.

— Ничего не купите? Так я все выброшу к чертовой матери! Мне давно осточертело это барахло. Пока Гришки нет, возьму и выкину всё на помойку. Никто не подберет. А с ним, дураком, все равно жить не буду. Псих настоящий. Он умный, а я дура, не понимаю, что каждая такая икона тысячу стоит. А сам ни разу ни одной штуки не мог продать. Кому они нужны? И в Ленинград возил, и в Архангельск, да все обратно привез. Иностранцы не покупают, потому что вывезти не могут, а русским они задаром не нужны. Один раз сюда приезжали из Москвы, хотели кое-что взять, так он такие цены заломил, что они смеялись. По пятерке, говорят, за штуку возьмем, да и то не всё, а только шесть икон. Не отдал. Наверное, и вышивку эту сейчас с собой взял. Иначе где же ей быть? Хотите, берите всё по пятерке. Но только сразу все, чтоб ни одной не осталось. Можно запаковать и в багаж сдать.

— Понимаете, меня интересовала только эта вышивка.

— Сколько бы вы за нее дали? Я пожал плечами:

— Отдал бы все, что у меня есть с собой. Оставил бы только на дорогу.

— А сколько же у вас с собой? — ничуточки не смущаясь, спросила Людмила.

— Рублей семьдесят — восемьдесят, — ответил я. А сам подумал: «Может быть, она торгуется? Может быть, пелена у нее и она хочет продать ее подороже?» Поэтому я спросил на всякий случай: — Вы отдали бы за эту цену?

— Конечно, отдала бы, — ответила она, — на кой она мне черт нужна?!

— Скажите, пожалуйста, — спросил я, — вы не помните, что написано на ней с обратной стороны?

— Там по-старинному написано, — ответила Людмила, покачивая дочку из стороны в сторону. — Знаю только, что-то про Строгановых.

— Жаль, что мы ее не нашли...

— Да он взял с собой, это точно. Икон не повез, с маленьким чемоданчиком поехал, а ее взял. Куда ей еще деваться? Все время здесь валялась.

— Тогда, может быть, еще не все для меня потеряно, — сказал я совершенно искренне, — Григорий должен позвонить мне. Да я и сам могу найти его в Ленинграде. Я буду там завтра.