Том 68. Чехов - Наталья Александровна Роскина

Ирина (вздрагивая). Меня как-то все пугает сегодня.

Пауза.

У меня уже все готово, я после обеда отправляю свои вещи. Мы с бароном завтра венчаемся, завтра же уезжаем на кирпичный завод, и послезавтра я уже в школе, начинается новая жизнь. Как-то мне поможет бог! Когда я держала экзамен на учительницу, то даже заплакала от радости...

Пауза.

Сейчас приедет подвода за вещами.

Кулыгин. Так-то оно так, только как-то все это не серьезно. Одни только идеи, а серьезного мало. Впрочем, от души тебе желаю.

Чебутыкин (в умилении). Славная моя, хорошая... Золотая моя... Далеко вы ушли, не догонишь вас... Остался я позади, точно журавль, который состарился, не может лететь... Летите, милые, летите с богом!

Пауза.

Напрасно, Федор Ильич, вы усы себе сбрили. Кулыгин. Будет вам.

Чебутыкин. Теперь ваша жена будет вас бояться. Кулыгин. Нет. Вот сегодня уйдут, и все опять пойдет по-старому. Что бы там ни говорили, Маша хорошая, честная женщина, я ее очень люблю и благодарю свою судьбу. Судьба у людей разная. Тут в акцизе служит некто Козырев. Он учился со мной, его уволили из пятого класса гимназии за то, что никак не мог понять utconsecutivum... Теперь он ужасно бедствует, болен, и я, когда встречаюсь, то говорю ему: «Здрав­ствуй, ut consecutivum!» —«Да, говорит, именно consecutivum». А сам кашляет. А мне вот всю мою жизнь везет, я счастлив, вот имею даже Ста­нислава второй степени, и сам теперь преподаю другим это ut consecu­tivum. Конечно, я умный человек, умнее очень многих, но счастье не в этом.

Пауза.

Ничего не поймешь на этом свете.

В доме играют на рояли «Молитву девы».

Ирина. А завтра вечером я уже не буду слышать этой «Молитвы девы», не буду встречаться с Протопоповым...

Пауза.

А Протопопов сидит там в гостиной; и сегодня пришел...

Кулыгин. Начальница еще не приехала?

В глубине сцены тихо проходит Маша, прогуливаясь.

Ирина. Нет. За ней послали. Если б только знали, как мне трудно жить здесь одной, без Оли. Она живет в гимназии; она начальница, целый день занята делом, а я одна, мне скучно, нечего делать, и ненавистна ком­ната, в которой живу. Я так и решила: если мне не суждено быть в Москве, то так тому и быть. Значит, судьба. Ничего не поделаешь. Все в божьей воле, это правда... Николай Львович сделал мне предложение... Что ж? Подумала и — решила. Он хороший человек, удивительно даже, такой хороший... И у меня вдруг точно крылья выросли на душе, я повеселела, [стал] стало мне легко и опять захотелось работать, работать... Только вот вчера произошло что-то, какая-то тайна нависла надо мной.

Чебутыкин. Реникса. Чепуха.

Наташа (в окно). Начальница!

Кулыгин. Приехала начальница. Пойдем... (Уходит с [Наташей] Ириной в дом.)

Чебутыкин (читая газету). Да, что ни говори, Иван Романыч, а изменить образ жизни давно пора. (Тихо напевает.) Тара...ра.. бумбия... сижу на тумбе я...

Маша подходит. В глубине Андрей провозит колясочку.

Маша. Сидит себе здесь, посиживает...

Ч е б у т ы к и н. А что?

Маша (садится). Ничего...

Пауза.

Вы любили мою мать?

Чебутыкин. Очень.

Маша. А она вас?

Чебутыкин (после паузы). Этого я уж не помню.

Маша. Мой здесь? Так когда-то наша кухарка Марфа говорила про своего городового: мой. Мой здесь?

Чебутыкин. Нет еще.

Маша. Когда берешь счастье урывочками, по кусочкам, потом его теряешь, как я, то мало-помалу грубеешь, становишься злющей, как ку­харка... (Указывая себе на грудь.) Вот тут у меня кипит... Кого бы я отодрала хорошенько, так это Андрюшку, нашего братца. Чучело го­роховое. Все надежды пропали. Тысячи народа поднимали колокол, по­трачено было много труда и денег, а он вдруг упал и разбился... Вдруг, ни с того, ни с сего...

Андрей везет колясочку.

Андрей. И когда, наконец, в доме успокоятся. Такой шум.

Чебутыкин. Скоро. (Смотрит на часы, потом заводит их; часы бьют.) У меня часы старинные, с боем... Первая, вторая и пятая батареи уйдут ровно в час...

Пауза.

А я завтра.

Андрей. Навсегда?

Чебутыкин. Не знаю. Может, через год вернусь.

Слышно, как где-то далеко играют на арфе и скрипке.

Андрей. Опустеет город. Точно его колпаком накроют.

Пауза.

Что-то произошло вчера около театра, все говорят, а я не знаю.

Чебутыкин. Ничего. Глупости. Соленый стал придираться к барону, а тот вспылил и оскорбил его, и вышло так, в конце концов, что Соленый обязан был вызвать его на дуэль. (Смотрит на часы.) Пора бы, кажется, уж. В половине первого, [за рекой] в казенной роще, вот в той, что отсюда видать, за рекой... Пиф-паф! (Смеется.) Соленый воображает, что он Лермонтов, и даже стихи пишет. Вот шутки шутками, а уж у него третья дуэль.

Маша. У кого?

Чебутыкин. У Соленого.

Маша. А у барона?

Чебутыкин. Что у барона?

Пауза

Маша. В голове у меня [все] перепуталось... Все-таки, я говорю, не следует им позволять, [это может кончиться дурно] он может ранить барона3 или даже убить.

Чебутыкин. Барон хороший человек, но одним бароном больше, одним меньше — не все ли равно? Пускай.

За садом крик: «Ау! Гоп-гоп!»

Подождешь. Это Скворцов кричит, секундант... В лодке сидит. (Зевает.)

Андрей. По-моему, и участвовать в дуэли, и присутствовать на ней, хотя бы в качестве врача, просто безнравственно.

Чебутыкин. Это только кажется. Ничего нет на свете, нас нет, мы не существуем, а только кажется, что существуем.

Маша. Так вот целый день говорят, говорят... (Идет.) Живешь в та­ком климате, того гляди снег пойдет, а тут [эти] еще эти разговоры... (Останавливается.) Я не пойду в дом, я не могу туда ходить... Когда при­дет Вершинин, скажете мне... ([Уходит] идет по аллее.) А уж летят пере­летные птицы...(Глядит вверх.) Лебеди или гуси... Милые мои, счастливые мои... (Уходит.)

Андрей. Опустеет наш дом. Уедут [у] офицеры, уедете вы, сестра замуж выйдет, и останусь в доме я один.

Чебутыкин. А жена?

Входит Ферапонт с бумагами.

Андрей. Жена есть жена. Она честная, порядочная, ну, добрая, но в ней есть при всем том нечто принижающее ее до мелкого, слепого, эта­кого шаршавого животного. Во всяком случае она не человек. Быть может, я несправедлив, но ничего, пусть я буду несправедлив; говорю вам, как другу, единственному человеку, которому могу открывать свою душу. Я люблю Наташу, это так, но иногда она мне кажется удивительно пош­лой и тогда я теряюсь, не понимаю, за что, отчего я так люблю ее, или по крайней мере