Том 68. Чехов - Наталья Александровна Роскина

Да, что ни говори, Иван Романо­вич, а переменить образ жизни давно пора. (Тихо напевает.) Ах, вы

Сашки, канашки мои, разменяйте вы бумажки мои... А бумажки все новенькие...

Андрей везет колясочку.

Андрей. И когда, наконец, в доме все успокоится? Такой шум. Чебутыкин. Скоро. Раньше чем через час. (Смотрит на чаш.) У меня часы старинные, с боем... (Заводит часы.) Первая, вторая и пятая батареи уйдут ровно в час.

Пауза.

А я завтра.

Андрей. Навсегда?

Чебутыкин. Они навсегда, а я не знаю. Может, через год вер­нусь.

Андрей. Опустеет город. Заглохнут наш дом и сад.

Пауза.

Скажите, что произошло вчера около театра?

Чебутыкин. Пустяки. Так, недоразумение... Соленый вызвал барона на дуэль. В половине первого за рекой, в казенной роще, вон в той, что отсюда видна, за рекой... (Смотрит на часы.) Гишпанцы, подумаешь, гидальго...

За садом крик: «Ау! Гоп-гоп!».

Подождешь... Это Скворцов кричит, секундант... В лодке сидит... (Зе­вает.) В моей жизни это уже седьмая дуэль...

Андрей. По-моему, и участвовать на дуэли, и присутствовать на пей, хотя бы в качестве врача, просто безнравственно...

Чебутыкин. Это только кажется... Нас нет, ничего нет на свете, мы не существуем, а только кажется, что существуем. Андрей. Это вздор.

Пауза.

Опустеет наш дом. Уедут офицеры, уедете вы и барон, сестра замуж вый­дет, н останусь в доме я один. Жену я не считаю за человека.

Входит Ферапонт с бумагами.

Чебутыкин. Почему?

Андрей. Она честная, порядочная, ну добрая, но в ней есть при всем том нечто принижающее ее до мелкого, слепого, шаршавого живот­ного. Быть может я несправедлив, но ничего, пусть я буду несправедлив; говорю вам, как другу, единственному человеку, которому могу это ска­зать. Я люблю Наташу, горячо люблю, но иногда она кажется мне уди­вительно пошлой, и тогда я теряюсь, не понимаю, за что, отчего я так люблю ее...

Чебутыкин (встает). Я, брат, завтра уезжаю, может никогда не увидимся, так вот тебе мой совет. Знаешь, надень шапку, возьми в руки палку и уходи... уходи и иди, иди без оглядки. И чем дальше уйдешь, тем лучше.

Соленый проходит в глубине сцены с двумя офицерами; увидев Чебутыкина, он поворачивает к нему, офицеры идут дальше.

Соленый. Доктор, пора! Уже половина первого. (Здоровается с Андреем.)

Чебутыкин. Сейчас. Надоели вы мне все. (Андрею.) Если кто спросит меня, Андрюша, то скажешь, что я сейчас... (Вздыхает.) Охо-хо-хо! Соленый (идет с ним). Что вы кряхтите? Чебутыкин. Э!

Соленый. Не спал? Как здоровье?

Чебутыкин {сердито). Как масло коровье...

Соленый. А барон что делает, пишет завещание? Прощается с ми­лой, клянется ей в вечной любви или уже на месте сражения?

Пауза.

Я его все-таки подстрелю, как куренка...

Уходят. Слышны крики: «Гоп-гоп! Ау!»

Андрей и Ферап о*н т.

Андрей. О, где оно, куда ушло мое прошлое, когда я был молод, весел, умен, когда я мечтал и мыслил изящно, когда и настоящее и буду­щее мое озарялось надеждой? Отчего мы, едва начавши жить, становимся скучны, серы, неинтересны, ленивы, равнодушны, бесполезны... Город наш существует уже 200 лет, в нем — шутка сказать! — сто тысяч жите­лей, и ни одного, который не был бы похож на других, ни в прошлом, ни в настоящем, ни одного подвижника, ни одного ученого, ни одного ху­дожника, ни мало-мальски заметного человека, который возбуждал бы зависть или страстное желание подражать ему... Только едят, пьют, спят, потом умирают; родятся другие и тоже едят, пьют, спят и, чтобы не оту­петь от скуки, разнообразят жизнь свою гадкой сплетней, водкой, кар­тами-, и жены обманывают мужей, а мужья лгут, делают вид, что ничего не видят, ничего не слышат, и неотразимо пошлое влияние гнетет детей — и искра божия гаснет в них, и они становятся такими же жалкими, похо­жими друг на друга мертвецами, как их отцы и матери... {Ферапонту.) Что тебе?

Ферапонт. Чего? Бумаги подписать.

Андрей {охваченный нежным чувством). Милые мои сестры, чудные мои сестры!

Ферапонт {подавая бумаги). Сейчас швейцар из казенной палаты рассказывал. Будто, говорят, зимой в Петербурге мороз был в двести гра­дусов. Две тысячи людей померзло. Народ, говорит, ужасался. Не то в Петербурге, не то в Москве — не упомню.

Андрей. Теперь каждую ночь под утро я просыпаюсь и думаю... Думаю о том, как через два-три года я, наконец, влезу в неоплатные долги, стану бедняком, дом этот продадут, жена покинет меня — вдруг душе моей становится так легко, так просторно, и вдали забрезжит свет, я предчув­ствую свободу, и тогда хочется мне бежать к моим трем сестрам, бежать к ним, закричать: сестры, я спасен, я спасен!

Наташа (в окно). Ты громко разговариваешь тут, Андрюша, Со­фочку разбудишь. (Рассердившись.) Если хочешь разговаривать, то отдан колясочку с ребенком кому-нибудь другому. Ферапонт, возьми у барина колясочку!

Ферапонт. Слушаю. {Берет колясочку.)

Андрей {сконфуженно). Я говорю тихо.

Наташа {за окном лаская своего мальчика). Бобик! Шалун Бобик! Дурной Бобик!

Андрей {оглядывая бумаги). Я сейчас пересмотрю всю эту гали­матью и, что нужно, подпишу, а ты снесешь опять в управу.

Уходит в дом,читая бумаги; Ферапонт везет колясочку;в глубине сада показывается Ирина и Тузенбах, барон одет щегольски, в соломенной шляпе.

Наташа {за окном). Бобик, как зовут твою маму? Милый, милый А это кто? Это тетя Оля. Скажи тете: здравствуй, Оля!

Входит Кулыгин.

Кулыгин (Ирине). Где Маша? Ирина. Где-то в саду.

Кулыгин. С утра ее не вижу... Сердита она сегодня... (Покачи­вает головой.) А скамейки опять не выкрасили! Экие, право... (Кричит.) Ау, Маша, ау! (Уходит в сад.)

Тузенбах. Это, кажется, единственный человек в городе, который рад, что уходят военные. Ирина. Это понятно.

Пауза.

Наш город опустеет теперь.

Тузенбах (поглядев на часы). Милая, я сейчас приду. Ирина. Куда ты?

Тузенбах. Мне нужно в город, затем... проводить товарища. Ирина. Неправда. Николай, отчего ты такой рассеянный сегодня?

Пауза.

Что вчера произошло около театра?

Тузенбах (нетерпеливое движение).Через час я вернусь и опять буду с тобой. (Целует ей руки.) Ненаглядная моя... (Всматривается ей в лицо.) Уже шесть лет прошло, как я люблю тебя, и все не могу привыкнуть, и ты кажешься мне все прекраснее. Какие прелестные, чудные волосы! Какие глаза! Я увезу тебя завтра, мы будем работать, будем богаты, меч­ты мои оживут, но только вот одно, только одно: ты меня не любишь!

Ирина. Это не в моей власти. Я буду твоей женой и верной и покор­ной, но любви нет, что же делать! (Плачет.) Я не любила ни разу в жизни. Чувствую страстную жажду любви, мечтаю уже давно,