Семейная могила - Катарина Масетти

Да я думаю, она и сама понимает, какая у нее спокойная жизнь по сравнению со мной. Хотя, черт его знает, она ведь все равно нет-нет да и ввернет что-нибудь эдакое, стоит мне лишний часок засидеться у Бенгта-Йорана или собраться на охоту. Я, говорит, в кино уже три года не была, а ты-то вон каждое воскресенье на хоккей ходишь! Подумаешь, я, между прочим, иногда и Арвида с собой беру, Бенгту-Йорану такое небось и в голову не пришло бы!

Она жаловалась, что не успевает обстирывать всех пятерых, поэтому мне пришлось тоже подключиться к стирке, и я сам стирал свои комбинезоны и даже иногда носки с трусами! Представляю, какие большие глаза сделала бы мать. Стиральной машинкой я давно пользоваться научился, еще когда один жил, да и невелик труд. А она только смотрит на меня и говорит: «Значит, ты у нас стираешь свое белье, а все остальное — детская одежка, простыни, полотенца, скатерти, занавески — мое?!»

Правда, еду я не готовлю, всему есть предел. Мать, конечно, не работала, зато воспитывала меня и все равно каждый день ходила с отцом в коровник. Вслух я такого больше не говорю — ну или, по крайней мере, редко — бесполезно. Креветке палец в рот не клади, она тут как-то возразила, что, мол, готовила-то вам при этом бабка, к тому же из своих продуктов, не из магазинных, да и за тобой приглядывала — единственным ребенком в семье. А тетка твоя стирала-убирала. Да при такой наземной службе я бы успевала работать в библиотеке, ходить с тобой в коровник да еще губернатором подхалтуривать!

Она ведь в жизни не признает главной, на мой взгляд, проблемы: что хозяйка из нее никудышная. Что она не умеет планировать. Парит себе в облаках да оперы напевает.

Вчера, после того как мы с ветеринаром все утро бились с Розамундой, которая никак не могла разродиться двойней, я пригласил его в дом на чашку кофе. Причем специально предупредил Дезире, чтобы она хоть раз в жизни успела все приготовить вовремя — ну, булку там какую разогреть или пару бутербродов соорудить. Приходим — в кухне бардак, Нильс сидит один и разрисовывает обои, которые я только что поклеил, и даже кофе не готов — у нее, видите ли, кофе закончился, а новый она купить забыла. Стыдобища, да и только!

Не было б со мной ветеринара, я бы ей сказал все, что думаю, — я еще голодный был, как собака. А она только сердито на меня взглянула и спросила, не могу ли я посидеть часок с детьми! Да Анита бы никогда…

Стоп, нет, я ведь дал себе зарок даже мыслей таких не допускать — я бы свою Креветку ни на кого не променял, будь там хоть Джулия Робертс. Как бы то ни было, она моя невозможная любовь, моя безнадежная Креветка в стоптанных башмаках, с детской отрыжкой на плече и с всклокоченными волосами, торчащими во все стороны, как растаманские патлы…[12] Она и раньше-то собой не очень занималась, а после свадьбы уж и подавно. На днях она так на меня взъелась только за то, что я вошел в кухню за клещами, что даже что-то вякнула про семейную терапию, но я про себя сказал: ну уж нет, моя Креветочка, я тебя в лодку посадил, я и до берега довезу, даже если для этого мне придется привязать тебя к скамье. И когда это тебе, интересно, ходить к терапевту, если ты и в кино не успеваешь?

— Не знаю, любил ли ты меня вообще когда-нибудь… — всхлипнула она, когда я позволил себе выразить неудовольствие ее нерасторопностью в этот день. — А если и любил, то сейчас уж точно перестал. Смотришь на меня, как на какую-нибудь бестолковую практикантку, которая метит в фермерши!

Что значит «любил», о чем это она? Женщины вечно разглагольствуют о любви, помнят день свадьбы и святого Валентина, вешаются на шею и спрашивают, любишь ли ты их. А вот Бенгт-Йоран, тот, к примеру, купил Вайолет новые диски на машину, а я же, черт возьми, отгрохал целую веранду!

По-моему, мужская любовь — это как женский инфаркт. Сложно обнаружить, потому как другие симптомы.

51. Дезире

Я скована цепями по рукам и ногам. Цепями событий.

Кладу кусок масла в сковородку, чтобы приготовить Бенни на завтрак омлет. Вдруг слышу — крик, Нильс упал, опрокинув на себя полку, и нужно бежать его вызволять. Моя любимая чашка разбита, я осторожно подбираю осколки и иду прятать подальше от детей до поры до времени, пока не доеду до города, чтобы купить клей для фарфора. Тут Бенни просовывает голову в дверь и просит медицинскую карту, которая лежит на кухне, — слава Богу, хоть научился не переться в дом в своих сапожищах.

Я меняю курс, кладу осколки на ближайшую полку и иду рыться в его помойке из писем, сельскохозяйственных журналов и рекламы, наваленных горой в секретере. Карту я не нахожу, зато обнаруживаю счет за электричество, завалявшийся среди бумаг, который надо было оплатить еще три недели назад. Бросаюсь к телефону, чтобы объяснить недоразумение и избежать штрафа. Пока я вишу на телефоне, вбегает Арвид, которому срочно понадобились коньки. Он за три секунды выкидывает все из гардероба, оставив барахло валяться на полу. Все еще вися на телефоне — «Спасибо за ваш звонок, в настоящее время все операторы заняты…» — я, чертыхаясь, пытаюсь одной ногой запихнуть обратно сапоги, хоккейные клюшки и спальники в гардероб, а другой — закрыть за Арвидом дверь. Тут из кухни доносится шипение — это горит масло в сковородке, в которой я собралась готовить омлет. Первый круг замыкается, я возвращаюсь на исходную позицию, проветриваю кухню и пытаюсь заткнуть сработавшую пожарную сигнализацию. На шкафу в коридоре валяются осколки чашки, в повисшей на проводе трубке орут: «Алло?» — а с крыльца раздается недовольный голос: «Да дождусь я сегодня этой чертовой карты или нет?!»

Не успевает карусель замедлить ход, как я уже вовлечена в новую цепь событий. С диким ревом просыпается Клара, которая успела напрудить целое озеро, я беру ее на руки, чтобы закинуть мокрые пеленки в стиральную машину, она умудряется еще раз написать в корзину с чистым бельем, я надеваю на нее последний памперс и иду составлять список покупок. Не нахожу ни блокнота, ни ручки, дети постоянно их куда-то утаскивают, беру детский карандаш и начинаю писать на обороте какого-то конверта, но не успеваю я вспомнить, чего же хотела купить, как слышу душераздирающий крик Клары. Она нашла завалявшийся осколок чашки и исхитрилась порезать об него язык. У меня замирает сердце, я в панике смотрю на капли крови на ее крошечных губах, и в этот момент Бенни снова просовывает голову в дверь и сообщает, что пригласил ветеринара на чашку кофе. Клара орет еще громче, Бенни тут же втягивает голову, словно черепаха, я что-то шиплю ему вдогонку, несясь в ванную с Кларой на руках. Пока я пытаюсь сообразить, как заклеить язык лейкопластырем, я слышу, как в дом вламывается Арвид в своих старых коньках после катания на замерзшем пруду возле дома. Как всегда, он оставляет дверь открытой в десятиградусный мороз и топает прямо на кухню, не снимая коньков. «Я е-е-есть хочу!» — голосит он. Закидываю кенгурушку с икающей от слез Кларой за спину, хотя только-только ее от нее отучила, уж слишком спина разламывалась. Снова бегу с ней на кухню, чтобы поставить кофе, наливаю Арвиду тарелку кефира, вклеив ему за коньки, чувствую, как начинает болеть спина. Отправляюсь в коридор, чтобы закрыть входную дверь, хлопающую на ледяном ветру, и вижу идущего мне навстречу почтальона, доставившего Бенни посылку, за которую надо расписаться, моя подпись тоже устроит. Прошу его подождать, бегу искать неоплаченный счет за электричество, захожу в кухню и вижу, что Арвид, похоже, ел кефир локтями, а потом хорошенько повозил ими по всей скатерти. В окне мелькают Бенни с ветеринаром, ах да, кофе, быстренько вытираю скатерть, ставлю на стол чашки и достаю кофеварку. Почтальон раздраженно кричит, что не может больше ждать, и уходит, я слышу, как Бенни с ветеринаром на крыльце отряхивают снег с обуви, ах ты, черт, опять кофе закончился, Бенни выпивает по пятнадцать чашек в день, а потом ставит пустую банку обратно, хоть бы раз сказал! Я отыскиваю конверт, на котором записала список необходимых покупок, чтобы приписать кофе, однако на этот раз не нахожу и карандашей, Нильс раскидал их по всем полу и теперь сидит и разукрашивает новые обои оранжевыми утками. Бенни входит в кухню, сердито морщит лоб и ядовито замечает: могла бы хоть кофе поставить, раз уж целый день дома, мы, между прочим, все утро работали, у Розамунды двойня, еле отелилась. Клара сучит ногами и тянет руки к папе, он с укором спрашивает, видела ли я, что у нее с языком. Нильс начинает ревновать и тянет папу за руку, чтобы показать, каких он нарисовал красивых уток, Бенни переводит взгляд на меня, лицо — темнее тучи: что ж, придется, видно, самому ставить чай. Спина разламывается все больше, и, судя по запаху, Клара только что наложила в последний памперс.

Второй круг замкнулся, счет по-прежнему не оплачен, белье, описанное Кларой, нужно стирать заново, ветеринар остался без кофе, Бенни недоволен. Арвид своими коньками поцарапал весь пол, на кухонных обоях появился новый узор, цветок в окне прихожей успел замерзнуть за то время, пока дверь стояла открытой, спина болит так, что не распрямиться. Нужно ехать в магазин, пока меня окончательно не разбил радикулит, — и хорошо бы мне не надо было одевать и тащить с собой троих детей, но не могу же я оставить их одних, без Бенни! Прошу Бенни разгрести снег у гаража, чтобы можно было проехать, он тяжело вздыхает со страдальческим выражением лица и спрашивает, нельзя ли ему сперва поесть, я же вроде обещала приготовить омлет? И нет, он не может посидеть с детьми, какого черта, я же все-таки в декретном отпуске!