Семейная могила - Катарина Масетти

А если бы меня и это не убедило, он мог презрительно добавить: «Или ты у нас о карьере задумалась? Или может, считаешь, что мы слишком редко ходим в оперу?»

Все это было настолько несправедливо, что мне хотелось вцепиться ему в патлы и оттаскать его как следует по всей кухне. Но справедливости ради надо сказать, что большую часть времени он все же не был таким прямолинейным, разве что поздно вечером, когда еле-еле притаскивался домой после работы с гудящей от трактора головой. В такие моменты ему казалось, что у меня тут не жизнь, а рай: дети уже спали, в доме пахло едой, было тихо и спокойно, в кухне чистота, мерно гудит посудомоечная машина, можно смыть с себя соль и пот трудового дня и опуститься на диван с газетой и банкой пива. С газетой, которую сама я успевала читать только на работе, с пивом, которое я таскала домой на своем горбу… А к тому времени, как он дочитывал до страницы спортивного обозрения, я успевала закинуть новую порцию белья в стиральную машину, развесить уже выстиранное, и к странице комиксов я даже порой могла присесть рядом с ним, чтобы заштопать детскую одежку. Если, конечно, не стояла на кухне, готовя ему обед на завтра.

Но этого он не понимал. Он не видел, как я надрывалась, — ведь вся эта «бабская работа» заметна лишь тогда, когда ее никто не делает.

А если мальчишки орали в два горла, все летело кувырком, я неслась из города на всех парах с двухместной коляской, тяжелыми сумками и дикой головной болью, зная, что через полчаса должен быть готов ужин, — его не было. Когда я, не успев раздеться, вбегала в кухню и не могла сходить в туалет, разрываемая детьми на части, — его не было.

Он не понимал. Так что я решила не напрашиваться на очередной скандал.

Я записалась на аборт.

42. Бенни

Как-то раз она пришла с работы позже, чем обычно, и я сразу почувствовал: что-то неладно. Она была бледной, рассеянной и не смотрела мне в глаза.

В тот день я, как назло, был на взводе: в садике мне устроили выволочку за то, что, видите ли, на детских носках и варежках не было меток с именами. Они что, вообразили, что я должен засесть за вышивку в перерывах между дойкой?!

— Это вы моей жене скажите! — отрезал я и повез детей к Вайолет. Она, конечно, не сильно обрадовалась, да я и сам был не рад, но пришлось — не мог же я взять их с собой в коровник. Дезире просто сообщила, что задержится, и бросила трубку, прежде чем я успел спросить почему. Вайолет принялась ворчать, что у Нильса сопли и он может заразить Курта-Ингвара, но я сделал вид, будто не слышу, выскочил к машине и помчался домой доить. Навозный сток замерз, был собачий холод, и мне пришлось скалывать лед. Так что когда я приперся на кухню прямо в грязных сапогах — назло не стал снимать, — я был зол, как черт. А она сидит на диване, сложив руки на коленях, и смотрит прямо перед собой. Ни еды тебе на плите, ничего — даже детей не забрала! Я уже открыл было рот, чтобы все ей высказать, но вовремя закрыл варежку и пристально посмотрел на нее:

— Черт, Дезире! Что случилось?

По-моему, она меня даже не слышала. Все разглаживала складку на скатерти и пялилась во тьму за окном.

— Ты хоть понимаешь, что нужно забрать детей? У меня тут еще дел полно! Думал кусок перехватить, да, видать, нечего! И с Арвидом сегодня никто не занимался, а ему надо ногу разрабатывать, и у детей метки на носках не пришиты — не могу же я все сам делать!

Тут я запоздало услышал, как это прозвучало со стороны.

Она медленно повернула голову, словно марионетка.

— Ну видишь, как хорошо, что у нас не будет еще одного ребенка, о котором нужно заботиться.

— Какого еще ребенка? Это что за новости? Ты о чем?

И тут она мне все выложила. Пока она рассказывала, слезы катились по ее щекам. Я не знал, что сказать, поэтому решил промолчать. Все это было, прямо скажем, паршиво, но не я же, в конце концов, в этом виноват?!

— Ты прекрасно знаешь, что я только за, — пробормотал я наконец. Ведь я от нее этого не требовал.

Она бросила на меня такой взгляд, что мне захотелось спрятаться за диван. Затем она пошла наверх и легла, а я остался сидеть, уронив руки, пока не позвонила злая как собака Вайолет, поинтересовавшись, не собираемся ли мы забирать детей. Я ответил, что Дезире заболела, и Бенгт-Йоран привез их домой на тракторе. Потом я приготовил им кашу из пакетика, сменил памперсы и уложил спать — все это заняло столько времени, что я не успел расчистить замерзший водопровод в коровнике, поилка оказалась пустой, и коровы устроили дикий рев. Я носился туда-сюда, как заводной, хотя с самого утра ничего не ел. Когда я около одиннадцати завалился в постель, Дезире лежала на спине, уставясь в потолок, и не произнесла ни слова — ну и я промолчал — да и что я мог сказать?

Впоследствии я не раз вспоминал тот вечер и жалел, что даже не попытался что-нибудь предпринять. Потому что тогда-то все и началось, какой-то механизм дал сбой, и с каждым витком все шло лишь больше и больше наперекосяк. Дезире пару раз об этом заговаривала, рассказывала, как все было, как она лежала на каталке, а медсестры орали через ее голову: «Тут еще одна на добровольное прерывание!» — но я просто не мог ответить, будто в голове переклинило какое-то реле и я лишился дара речи. Мне казалось, что она пытается переложить вину на меня, а этого я допустить не мог, даже ради нее.

К тому же мне и без того было несладко: каждый раз, когда приходилось давать задний ход на тракторе, у меня сосало под ложечкой, и это было невыносимо, потому что во время весеннего сева без этого не обойтись. В мае Дезире взяла пару недель отпуска и уехала к Мэрте с детьми, и мне немного полегчало, — по крайней мере, я был уверен, что не задавлю никого из близких. Я извернулся и нанял в помощь соседского мальчишку, ну и Бенгт-Йоран, как всегда, подставил плечо.

И все равно я снова чувствовал себя холостяком. Только хуже. Потому что теперь я знал, что теряю.

43. Дезире

Если бы кто-то мне сказал об этом в день нашей свадьбы, я бы рассмеялась ему в лицо. Да чтобы мы с Бенни?!.

Чтобы мы стали друг другу совершенно чужими людьми?

Мы, прошедшие огонь, воду и медные трубы, перепрыгнувшие через столько канав, преодолевшие столько заборов! Мы, изучившие друг друга, как свои пять пальцев, которые столько смеялись вместе и растили двух обожаемых детей? Мы, которые чуть было друг друга не потеряли и поняли, что жизнь порознь лишена всякого смысла?!

Сейчас же, уложив детей, мы молча усаживались на диван смотреть какую-нибудь дребедень, обычно скучную, по крайней мере, для одного из нас — я тупо пялилась в экран во время его хоккейных матчей и детективов, а он клевал носом под все остальное. В конце концов один из нас начинал зевать и со словами: «Ну что ж, пора и на боковую» — брел в ванную чистить зубы. Спать мы не перестали, но все происходило поспешно и неловко, как правило, ближе к утру, когда мы случайно натыкались друг на друга в постели.

Представить себе, что когда-то мы сидели долгими пятничными вечерами и хихикали над «Рябиновым листком», было сложно. Нам даже не о чем было поговорить. Мне казалось, я уже сто раз слышала все его местные байки, а его вечное нытье и жалобы на правительство и руководство Евросоюза нагоняли на меня скуку. Одно упоминание слова «крестьяне» вызывало у меня рвотный рефлекс. «Крестьяне у нас всегда между молотом и наковальней!» «А расплачиваться-то за это крестьянам!» «Вечно все на крестьян валят!» «И куда только смотрит Союз работников сельского хозяйства?!» При этом не то чтобы я с ним не соглашалась, но меня раздражало, что я служила ему бачком, куда он сливал все свое недовольство, даже не задумываясь, в силах ли я это выслушивать или нет. Просто принимал это как должное.

Бенни мог часами трепаться про то, как понизилась окупаемость и как скоро все полетит к чертям, хотя на самом деле и мысли такой не допускал. Я же, считавшая, что через двадцать лет шведские фермеры исчезнут как класс, даже заикнуться об этом не смела, это была запретная тема.

В те же редкие разы, когда я пыталась пожаловаться на свою работу — например, после очередной стычки с Лилиан, — он тут же начинал зевать, косился на спортивный раздел в газете и отделывался ничего не значащими замечаниями вроде: «Ну ты ей там покажи!»

Так что со временем я привыкла звонить Мэрте, когда мне хотелось выговориться. Бенни же все это время с кислой миной ходил кругами вокруг телефона и шипел: «Сколько можно трепаться, а вдруг нам кто-то пытается дозвониться?!» Он считал, что я должна предоставить свои уши в его распоряжение, заняв привычное место в углу дивана, вместо того чтобы трепаться с другими.

Заинтересовать его какими-либо вычитанными, услышанными или увиденными событиями культурной жизни было немыслимо. В такие моменты он строил из себя тупого фермера: «Нурен? Нурен? Это кто-то из Управления сельского хозяйства, да?»